Одновременно в поэзии Шленски существенно изменяется, сравнительно с его предшественниками и большинством современников, отношение к «корням». Если для основателей еврейской литературы в Палестине, прибывших в страну в первом — третьем десятилетиях XX в., и уроженцев страны «корни», оставленные в диаспоре, изначально отметались, ибо ассоциировались с презираемой «еврейской жизнью», процветавшей в мелкособственническом, обскурантском и конформистском местечке (исключение составляет лишь Агнон, всегда стоявший на обочине литературно-общественного процесса), то в стихах Шленски отношение к еврейской культурной жизни диаспоры в целом уважительное. Причем акцент делается на ее связанности с коренными культурами, обогащавшими евреев и универсализировавшими мировоззрение демократических элементов диаспоры.

Что же касается отношения к Палестине — здесь поэт выступает как последовательный романтик (романтические настроения вообще были характерны для израильского общества вплоть до конца 50-х гг.). Однако романтизация эта, в отличие от представителей более старшего поколения, носит не идиллический, а скорее космический характер: капли пота на лице рабочего — «божественная роса», солнце Палестины — «золотые волосы Авессалома», земля одета светом, «как мантией раввина», ночь несет на голове «корзину, полную звезд», и т. д.

Одной из главных заслуг Шленски является революционизация поэтического языка и литературного иврита в целом. Еще в 30-е гг., за десятилетие до выступления первых литераторов — сабра (урожденных израильтян), он вводит в поэтическую речь элементы разговорного синтаксиса и лексики. Шленски придумал согни неологизмов, причем, в отличие от своего предшественника Х.-Н. Бялика и представителя следующего поколения Аарона Мегеда, также пытавшихся перестроить язык, процент «попадания» у него удивительно высок: почти все изобретенные Шленски слова и словосочетания укоренились в современном иврите.

Шленски является признанным создателем израильской детской поэзии. Его перу принадлежат сборники стихов «Книга приключений Мики-как-бишь-его» (1957), «Я и Тали» (1957), пьеса в стихах (1966).

[Стихи] / Пер. А. Пэнна, Л. Тома // Поэты Израиля. — М., 1963.— С. 16, 22–27.

Известный израильский прозаик, журналист, искусствовед и скульптор, родился в Харькове, но еще во младенчестве был увезен за границу родителями, спасавшимися от белого террора. С 1924 г. семья Тамуза оседает на постоянное жительство в Палестине. Биньямин прошел путь, которым следовали многие представители его поколения в национальной литературе: учился в тель-авивской «престижной» гимназии «Герцлия», работал в сельскохозяйственной коммуне, в 1936–1939 гг. был членом Коммунистического союза молодежи, а затем примкнул к «ханаанцам» — социально-политическому и литературному направлению, исходившему из тезиса о существовании особой «ивритской» нации в Палестине, враждебно настроенному к сионизму и видевшему корни национальной культуры в традициях древнего Ближнего Востока.

В 1950–1955 гг. Тамуз учился на факультете изящных искусств в Сорбонне, затем долгое время был главным редактором литературного приложения к газете «Гаарец».

Первый сборник рассказов Тамуза «Золотые пески» появился в 1950 г. Здесь он заявляет о себе как о последователе традиций критического реализма. Большинство его рассказов посвящено жизни еврейской молодежи в Палестине накануне образования государства Израиль — идейной полемике между коммунистами и социал-демократами, «ханаанцами» и сионистами, взаимоотношению с арабским населением и борьбе против британского колониального режима. Тяжелую жизнь простых людей в первые годы существования государства Израиль, во время жестокого экономического кризиса и залечивания ран, нанесенных войной за независимость, раскрывает писатель в другом сборнике — «Запертый сад» (1958).

Однако подлинная известность пришла к Биньямину Тамузу лишь с выходом в свет его романов об «Элиякуме» — «Жизнь Элиякума» (1965), «В конце запада» (1967) и «Элиякум: книга снов» (1969). Здесь писатель предлагает широкую панораму жизни израильского общества, начиная с годов, предшествовавших созданию государства, и кончая периодом непосредственно перед войной 1967 г. Главный герой Тамуза — Элиякум — архетип сабра (урожденного израильтянина), прошедшего через все уровни сионистского воспитания, привычного к физическому труду, политически активного — и в то же время не задумывающегося о сущности проблем Палестины, воспринимающего их лишь как противостояние евреев — носителей западной цивилизации — «нецивилизованным» арабам. Писатель достаточно скептически относится к системе социальных и культурных мифов, пропагандировавшихся истэблишментом: следуя за Элиякумом по пути его жизненных и духовных исканий, мы постепенно убеждаемся в том, что израильское общество не в состоянии обеспечить реализацию провозглашаемых сионистскими лидерами идеалов всеобщего равенства и социальной справедливости, что человек становится все больше отчужден от окружающего мира.

Поиски корней провала сионистского проекта создания нового общества и «нового еврея» занимают Биньямина Тамуза и в ряде других его произведений. Так, в романе «Яаков» (1972) он проводит своего героя (именем которого названо произведение) через антибританское вооруженное подполье, через коридоры власти израильского экономического истэблишмента 50-х гг., а затем и через состоятельные круги еврейской диаспоры, оказывающие Израилю финансовую и политическую поддержку, но в то же время оказывающие значительное влияние на правительство страны и определенную часть его интеллигенции. Отношение ко всем структурам израильского государства и международных сионистских организаций у Тамуза характеризуется в первую очередь злой иронией: подполье оказывается полностью несостоятельным, и вся его деятельность сводится к романтическим ночным похождениям десятка молодых людей, перепрятывающих с места на место десяток винтовок; экономическое руководство молодого еврейского государства насквозь проедено бюрократизмом; богатые западные евреи с апломбом рассуждают об израильских проблемах, в которых они ровным счетом ничего не понимают. Все расползается в руках: идеи, проекты, теории. И в конце романа Яаков остается на распутье с самым главным нерешенным вопросом: каков же все-таки итог гигантского эксперимента по созданию государства для евреев? Что в нем получился за народ? Что за культура? И что произошло с теми, кто остался в диаспоре?

Тема корней национального существования анализируется писателем и в наиболее известном его романе «Реквием по Нааману» (1978). Здесь охватывается даже более длительный период времени, чем в трилогии об Элиякуме — с 1895 по 1974 г. Тамуз прослеживает эволюцию семьи одного из «отцов-основателей» государства, некоего Эфраима Абрамсона, от самого Эфраима — цельного характера, посвятившего все свои усилия созданию еврейской экономики в Палестине, начинавшего простым крестьянином, а затем поднявшегося до поста президента Национальной ассоциации производителей цитрусовых (в то время — ведущая отрасль палестинского экспорта), — и затем семерых его потомков, постепенно утрачивающих привязанность к земле, а с ней и жизненные силы. Трагедия самого интеллигентного из потомков Эфраима, Наамана, бегущего из Израиля в Париж и умирающего там в одиночестве, — это предлагаемый писателем ответ на вопрос, сумел ли сионистский проект создать культуру, укорененную в стране.

Неожиданной стороной повествовательного дарования раскрывается Тамуз в сборнике рассказов «Горький запах герани» (1978). Здесь он впервые отходит от своих традиционных героев — сабра, людей с крепкими руками и возвышенными мечтами. Персонажи рассказов сборника — иммигранты, прибывшие в Палестину в годы второй и третьей алии (волны иммиграции) в начале века и не находящие себе места в стране. Жизнь течет мимо них, а они живут воспоминаниями об оставленной России или Польше. Ностальгией охвачены даже те, кто относительно преуспел в новой стране и кто искренне стал приверженцем сионистских идей (Яша Черный в «Батальоне защитников языка»). А герой рассказа «Зумейра» Гриша Левин, ставший одним из основателей национальной песенной поэзии, так и не узнал о своем успехе, прожив остаток своих лет в безвестности, скромным владельцем книжной лавочки. Иммигранты говорят на каких-то странных наречиях, которые с трудом можно понять, никак не могут разобраться в окружающей их жизни. В этом смысле «Горький запах герани» стал своего рода прощанием писателя с ханаанскими увлечениями юности: новая нация возникает — но возникает она на развалинах жизни тех, кто прибыл в страну ее строить.