Влияние Тао Юаньмина на последующую китайскую поэзию огромно. Его стихи, избавленные от формальных украшательств, изображавшие мир высоконравственного человека — обличителя корыстных устремлений века, обусловили новые достижения танской и сунской поэзии.

Лирика / Пер. Л.Эйдлина. — М.: Худож. лит., 1964,— 151 с. (Сокровища лирич. поэзии). Персиковый источник; Домой к себе; Жизнь ученого «пяти ив»; Запрет на любовь / Пер. В. М. Алексеева // Китайская классическая проза, — М., 1958.— С. 172–186.

Стихотворения / Пер. с кит. Л. 3. Эйдлина. — М.: Худож. лит., 1972,— 238 с.

Эйдлин Л. 3. Тао Юаньмин и его стихотворения. — М.: Наука, 1967. — 493 с.

Средневековый прозаик жил в смутное время «северных и южных династий», когда под напором кочевых племен Китай утратил свое былое могущество, оказавшись расчлененным и частично порабощенным завоевателями-тюрками. Лю Ицин жил на юге Китая, по-прежнему сохранявшем независимость и непрерывность культурной традиции. Сам он принадлежал к царствующему императорскому клану, носил титул владетельного князя Линьчуани и был одним из крупнейших меценатов своего времени. При его дворе нашло приют немало книжников и эрудитов, бежавших от ужасов чужеземного нашествия, и есть подозрение, что все приписываемые Лю произведения в действительности собраны и написаны его «гостями».

В эту пору в Китае ходило немало рассказов, которые фольклористы называют «быличками» — короткие записи о каких-то удивительных событиях, якобы действительно происшедших с рассказчиком. Интерес к необычному и фантастическому стремительно рос в эпоху, когда привычное рушилось и человеку оставалось надеяться только на чудо. Существовало и философское оправдание всеобщей тяги к чудесному — считалось, что суть вещей, светлая сила жизни — «ян» — с наибольшей полнотой проявляет себя именно в явлениях «непарных», не имеющих себе аналогов, что именно в редкостном, а не в банальном выражает себя сокровеннее. И хотя подобные повествования, опиравшиеся на фольклор и написанные непритязательным слогом, оставались вне круга «изящной словесности», считались недостойными «высокого таланта», число их все множилось, и самые известнейшие литераторы отдавали им дань. У Лю Ицина к этому жанру относится сборник «Истории Тьмы и Света», который полностью до нас не дошел — только в XX в. сохранившиеся тексты были собраны воедино Лу Синем. Однако истинную литературную славу Лю Ицину принес сборник «Новые речения, в мире ходящие» (или «Ходящие толки в новом пересказе») — собрание коротких исторических анекдотов, классифицированных им по темам. Собранные из самых разных источников, обычно нам неизвестных, они повествуют о благородных поступках и остроумных речах, о необыкновенной прозорливости и учености, об уме и приверженности к духовной свободе людей прошлого, славу о которых людская молва пронесла через века. Из этих миниатюр как бы вырастает собирательный образ «благородного мужа» — человека «на все времена», и образ человека «ветра и потока» — воплощение душевной раскованности. И хотя рассказы Лю Ицина относятся к повествовательной прозе «развлекательного» характера (по-китайски она называется «сяошо»), «Новые речения, в мире ходящие» не раз включали в списки литературы философской — настолько глубоко их содержание. По сути дела это собрание философских притч, отточенных до предельного совершенства.

Из сборника Лю Ицина «Истории Тьмы и Света»; Из сборника Лю Ицина «Ходящие толки в новом пересказе» // Пурпурная яшма. Китайская повествовательная проза I–VI веков, — М., 1980. — С. 239–256; 277–298.

Lu Hsiin. A Brief History of Chinese Fiction. — Peking: For. lang. press, 1959. — (6), 462 p., 18 1. il.

Пейзажная лирика на протяжении сотен лет была одной из ведущих областей китайской классической поэзии. Трудно назвать сколько-нибудь значительного поэта-классика, который не оставил бы в этом жанре замечательных образцов. И все же среди многих десятков и даже сотен первоклассных мастеров-пейзажистов китайская традиция издавна выделяет несколько имен, занимающих особо почетное место. Одним из первых наряду с Ван Вэем (см.) неизменно называется имя Мэн Хаожаня, с которого начинается период наивысшего расцвета пейзажного жанра в Китае. В отличие от большинства литераторов, состоявших, как правило, на государственной службе, поэт не стремился к чиновничьей карьере и провел жизнь в скитаниях и отшельничестве. Решительно отказавшись от формализма и украшательства предшествующих поэтов, представителей так называемого «дворцового стиля», он вслед за Тао Юаньмином (см.) стремился в своей поэзии к естественности и простоте. Строгая, прозрачная и лаконичная лирика Мэн Хаожаня, полная бесконечной любви к природе родной страны, по праву считается одним из высших образцов жанра. Она оказала большое влияние на пейзажную лирику младших современников поэта — Ван Вэя, Ли Во, Ду Фу и других больших поэтов «золотого века», высоко ценивших талант Мэн Хаожаня и называвших его своим учителем.

В деревне у друга (и др. стихотворения) / Пер. Л. Эйдлина // Антология китайской поэзии. — М., 1957,- Т. 2.— С. 32–46.

Весеннее утро; Ночую на реке Цзянвдо; В конце года возвращаюсь в южные горы / Пер. Ю. Шуцкого // Антология китайской поэзии VII–IX вв. по Р.Х. М. — Пг., 1923.— С. 28, 73, 88.

В истории китайской классической поэзии Ван Вэй (Ван Моцзе) занимает почетное место. Он считается блистательным мастером пейзажа, певцом природы, чутким ее наблюдателем.

Жизнь Ван Вэя протекала без особых потрясений. Он не знал бедности своего современника Ду Фу, ему не пришлось скитаться по стране, подобно Ли Тайбо, его чиновничья карьера приносила ему высокие посты и достаток. Но служба тяготила поэта, он всегда стремился к природе, только она давала ему ощущение полноты жизни.

Ван Вэй был широко одаренным человеком, поэтом и живописцем, музыкантом и каллиграфом. О нем говорили, что «его поэзия живописна, а его живопись поэтична». Поэтичны уже сами названия стихотворений поэта «Волны у подножия ив», «У потока в горах, где поет птица», «Тропинка среди акаций». Пейзажи Ван Вэя редко бывают без человека, в них всегда ощущается настроение поэта, почти всегда печальное — «одиноко сижу и грущу о своей седине», «когда приедете, друзьям скажите, что я не тог, — что я совсем зачах», «как стар я стал, — усталый и седой, как тяжко ноют старческие кости! Я словно между небом и землей живу здесь никому не нужным гостем».

Пишет Ван Вэй и о радости деревенской жизни, о встречах и расставаниях с друзьями, что всегда было одной из непременных тем китайской классической поэзии. Иногда в его стихах слышны социальные мотивы, но это еще робкие и неуверенные строки. Он понимал, что слова его предшественника Тао Юаньмина (365–427) «о возвращении к садам и полям» значили гораздо больше, чем просто желание слиться с природой, что в них скрыт протест против несправедливости жизни.

Стихотворения / Пер. А. Гитовича; Сост. и примеч. Г. Монзелера. — М.; Л.: Гослитиздат, 1959. — XX, 139 с.

Стихотворения / Пер. А. Гитовича // Три танских поэта. — М., 1960. — С. 165–257.

Стихотворения / Стихотворн. переложен. А. Штейнберга; Сост., вступ. ст., коммент, и прозаич. пер. стихов с кит. В. Т. Сухорукова. — М.: Худож. лит., 1979,— 237 с.

Дагданов Г Б. Влияние чань-буддизма на творчество танских поэтов (на примере Ван Вэя (701–761) и Бо Цзюйи (772–846): Автореф. дисс… кацд. филоя. наук. — М., 1980.— 15 с.