Ранние представления, в том числе и иранских народностей, выражают, с одной стороны, пытливость и активность древнейших человеческих коллективов в борьбе с природой, а с другой — фантастический отрыв мысли от ее материального источника. Отсюда и возникает восприятие природы, всех ее предметов как некоего внутренне воздействующего духа.

Именно в этот период произносились речитативом, а возможно, и распевались гаты. Они исполнялись перед слушателями, завороженными их эмоциональным накалом, бесконечными повторами, мерностью речи, и передавались из поколения в поколение, пока не были записаны жрецами, уже не все понимавшими в том их первоначальном смысле, который в свое время легко доходил до сердец иранских скотоводов и воинов глубокой древности.

Простоте социальной структуры общества отвечала и простота учения, выраженного в гатах. Во всех поучениях внимание обращено к практической стороне жизни, к быту и вопросам морали.

Весь мир рассматривался как раздвоенный, разделенный на две сферы: одну — земную, реальную, телесную — «мир вещей», другую — потустороннюю, воображаемую, духовную — «мир души». Но главное внимание в гатах уделяется миру земному, а содержание сводится к двум видам поучений: о пользе оседлого скотоводства и приумножения богатств и о необходимости справедливого распорядка и управления; порицается в них жизнь кочевников, занимающихся грабежом и угоном скота. Гаты составляют важнейшую часть «Авесты» и включают множество мифологических элементов.

Являясь религиозно-культовым памятником, «Авеста» сохранила некоторые художественные отрывки, преимущественно мифологического характера, доносящие до нас отзвуки древнеиранского фольклора. Этот памятник также дает некоторое представление о содержании и форме древнеиранской поэзии.

Относительная хронология «Авесты» исходит из выраженного в тексте идейного содержания, сюжетов и образов, которые соотносятся с реальными, исторически более ранними или поздними общественными отношениями и идеологическими воззрениями. Если текстуально гаты являются, например, наиболее древней частью «Авесты», то по содержанию не менее древней является книга Яшт. Ярко отразились архаические представления и воззрения о неразрывной связи первобытного человеческого коллектива с окружающей природой, например, в восхвалениях воды и богини плодородия Ардивисуры: «широко разливающейся, целебноносной, выращивающей семена всех мужей, подготавливающей материнское лоно всех жен, наполняющей в урочный час молоком материнскую грудь, безбрежной, широкой, равной длиною всем водам, что по земле текут, мощной» (Ясна, 15-я глава). Здесь все так переплетено, что невозможно уловить грани, где Ардивисура воспринимается зримо, как сама река, как поток воды, а где она мгновенно перевоплощается в телесный образ матери плодородия и позже — в дальнейшем тексте гимна — в бесплотный дух богини.

Существенной чертой ранних представлений является также, в силу практической деятельности общины, почитание труда, оседлого скотоводства и особенно земледелия. Показательно, что эта вера нашла отражение в поговорке, пронесенной через тысячелетия всеми народами Средней Азии и Ирана: «Кто сеет хлеб, тот сеет праведность» — и в такой именно форме впервые появившейся в «Авесте» (Вендидад). Сохранился текст фрагмента «Авесты», весьма образно восхваляющий земледелие: самое лучшее место «там, где праведный человек воздвигает дом, наделенный огнем и млеком, женой, детьми и стадами; в этом доме благоденствуют скот и собака, и жена, и ребенок, и всякое житейское добро… там, где праведный человек возделывает побольше хлеба, трав, растений и съедобных плодов, где он орошает сухую почву или осушает почву слишком влажную, в наибольшей мере выращивает крупный и мелкий скот… кто сеет хлеб, тот сеет праведность, когда хлеб готовят для обмолота, то дэвов прошибает пот…» В «Авесте» можно найти зародыш популярных фольклорных сказочных сюжетов, а также поэтически олицетворенную природу, воплощенную в мифологические образы целого сонма человекоподобных божеств.

Между царством света и царством мрака, воинство которого составляет сонм звероподобных злых демонов — дэвов, происходит непрекращающаяся борьба, и в ней принимает свое решительное, а порою даже решающее, участие человек-богатырь.

Таким образом, на фоне однообразного жреческого пейзажа Авесты ярко сверкают вкрапленные в текст народно-поэтические элементы, свидетельствующие о древнейших истоках поэтики иранских народов.

Авеста: Избранные гимны; Из Видевдата / Пер. с авестийск., предисл., И. Стеблин-Каменского. — М.: Дружба народов; КРАМАС-Т-во «Ахмед Ясави», 1993.— 206 с.

[Отрывки из Авесты] / Пер. с яз. авесты Е.Бертельса // Восток, — 1924.— Кн. 4.— С.3—11.

[Отрывки из Авесты] / Пер. И. С. Брагинского // Брагинский И. С. Из истории таджикской народной поэзии, — М., 1956,- С. 34–39; 46–49; 69, 103–112; 115–116; 182–187.

Avesta. Die heiligen BOcher der Paisen / Hisg. von K. F. Geldner: In 3 Bd. — Stuttgart, 1880–1895.

Die Gatha’s des Awesta… ilbeis / Von Chr. Bartholomae. — Strassbuig, 1905.

Брагинский И. С. Авеста как литературный памятник // Брагинский И. С. Иранское литературное наследие, — М., 1984.— С 42–92.

Брагинский И. С. Древнеиранская литература // История всемирной литературы. — М., 1983. — Т.1. — С. 252–271.

Маковельский А.О. Авеста, — Баку: АН АзССР, 1960.— 144 с.

Никитина В. Б. Древнеиранская литература // Литература Древнего Востока. — М., 1962. — С. 95—209.

Geldner К.F. Studien zum Avesta. — Strassburg a.e., Triibner, 1882.— H. 1.

Абу Абдаллах Джафар ибн Мохаммад ибн Хаким ибн Абдаррахман Рудаки — основоположник литературы на языке фарси, которая в равной мере принадлежит персам и таджикам, родился в местечке Панджрудак, неподалеку от Самарканда, в середине IX в. Годом смерти Рудаки принято считать 940-й.

Родился он в крестьянской семье, в горной деревушке, среди живописных долин и горных высот. Пейзаж родины оказал непосредственное влияние на его поэзию.

Уже будучи сложившимся поэтом, Рудаки был приглашен ко двору саманидского эмира Насра ибн Ахмеда, панегиристом которого он оставался до его свержения. Находясь при дворе эмира, поэт написал ряд блестящих панегириков, касыд, в которых не только прославлялись действительные и большей частью мнимые заслуги и подвиги правителей, но и прежде всего воспевались любовь и природа, ставились политические проблемы, волновавшие лучшие умы того времени, затрагивались глубокие философские вопросы. В стихах Рудаки утверждается добро и осуждается зло и насилие, он — певец благородства, любви к человеку. Самым большим благом на земле Рудаки считает дружбу, разум и знания.

О силе его поэтического дара можно судить по одному рассказу, сохраненному источниками. Однажды саманидский эмир прибыл в город Герат и надолго там задержался. Придворным стало скучно в чужом краю, но они не могли прямо об этом сказать властелину. Тогда они попросили Рудаки сочинить стихи о столице — городе Бухаре, чтобы эмир загорелся желанием увидеть родину. Рудаки внял их просьбе и сочинил касыду во славу Бухары и эмира. Как только касыда была прочитана при эмире, он тут же выскочил из дворца, сел на коня и поскакал по направлению к Бухаре.

Согласно сведениям источников, Рудаки было написано до ста тысяч бейтов. Из этого огромного поэтического наследия время донесло до нас всего одну тысячу бейтов. Но тем не менее и по этим образцам можно судить о силе поэтического гения Рудаки. Своим творчеством он охватил огромный круг тем и проблем, сформировал, а в некоторых случаях заложил основы всех жанров и жанровых форм персидской поэзии, отшлифовал основные размеры системы персидского стихосложения.

Самыми большими по объему из сохранившихся произведений Рудаки являются касыда «Мать вина» и так называемая «Старческая касыда» В первой Рудаки рисует образ идеального правителя. Во второй пишет о смысле жизни и мироздания, пессимистично оценивает этот мир и приходит к неутешительным выводам.