— Экономика страны сегодня находится в точке бифуркации, — говорил Кравцов, поправляя очки привычным жестом. — Подобно квантовой частице, она одновременно существует в двух состояниях. В состоянии застоя, с устаревшими методами регулирования, коррупционной составляющей и бюрократическим давлением. И одновременно в состоянии потенциального прорыва, который уже намечается в отдельных высокотехнологичных кластерах.

Он сделал паузу, обвел взглядом притихший зал. В первых рядах сидели журналисты, торопливо строчившие в блокнотах. Дальше представители бизнеса, университетская профессура, студенты.

— Задача «Справедливого Отечества» произвести так называемую редукцию волновой функции, — продолжил Кравцов с легкой улыбкой. — Для тех, кто не знаком с квантовой механикой, поясню: это означает заставить систему принять определенное состояние путем целенаправленного воздействия. Мы должны применить инструменты государственного управления таким образом, чтобы экономика перешла в состояние динамичного развития, а не застоя.

Он развернул передо мной новую страницу текста, мельком глянул на мои пометки на полях.

— Конкретно это означает системную декриминализацию бизнес-среды, — добавил он, уже отступая от заготовленного текста, но сохраняя основные тезисы. — Это значит, что если использовать цифровые платформы для взаимодействия государства и бизнеса, мы сможем устранить коррупционную составляющую, как устраняется классический наблюдатель из квантового эксперимента…

Публика под впечатлением. Не каждый день политик говорит языком науки. Я поймал взгляд молодой женщины в третьем ряду, в ее глазах читалось неподдельное восхищение интеллектом оратора. Именно на таких впечатлительных избирателей и был рассчитан мой сценарий.

Движение в зале привлекло мое внимание. Молодой человек в потертой кожаной куртке поднялся с места в партере и начал пробираться к сцене. Походка неровная, глаза лихорадочно блестят. В правой руке металлический предмет.

Я мгновенно проанализировал ситуацию.

Расстояние до цели пятнадцать метров, время на реакцию три секунды, охрана отвлеклась на что-то в фойе. Кравцов продолжал говорить, не замечая угрозы.

Фанатик вскинул руку. Пистолет, точнее, самодельный пистолет-пулемет кустарного производства. Дуло направлено на Анатолия Викторовича.

Я рванулся с кресла, толкнув Кравцова в сторону. Выстрел прогремел в тот самый момент, когда я оказался между стрелком и целью. Пуля попала в грудь, развернув меня и швырнув обратно на сцену.

Падая, успел заметить надпись золотыми буквами на занавесе: «Мариинский театр основан в 1783 году». Забавно, если умирать, то в месте, где когда-то ставили оперы для царей.

Боль накатывала волнами, кровь растекалась по паркету сцены. Слышал крики, топот ног, голос Кравцова: «Доктора! Быстрее!»

В глазах потемнело. Последняя мысль была почти философской: интересно, есть ли в квантовой механике что-то про переселение душ?

Темнота. Полная, абсолютная тишина. Затем мерцание, словно старый телевизор настраивал каналы.

Первое ощущение — холод. Металлический привкус во рту. Резкий запах карболки и табачного дыма. Я открыл глаза.

Потолок. Побеленный известкой, с рыжими пятнами сырости в углах. Висела одинокая лампочка под простым белым абажуром. Неправильно. В Мариинском потолки расписные, золоченые…

Я попытался сесть.

Тело откликнулось слишком быстро, слишком легко. Руки молодые, без старческих пятен и морщин. Ладони гладкие, без мозолей от постоянного посещения спортзала.

Я смотрел на них и не узнавал. Это были не мои руки.

Голова гудела, а на виске ощущалась тугая повязка. Лоб пересекал тонкий бинт.

Я поднялся с узкой железной кровати. В комнате деревянный стол, два стула, шкаф из фанеры. На стене портрет Брежнева с орденскими планками на груди и календарь с девушкой в купальнике. «Май 1972».

1972-й. Быть не может.

Я подошел к зеркалу над рукомойником. На меня смотрело молодое лицо. Лет двадцать пять, не больше.

Русые волосы, серые глаза, чуть хищноватый разрез. Незнакомец. Но когда я моргал, он моргал. Когда касался щеки, он делал то же самое.

Виктор Корнилов. Имя всплыло в сознании, словно кто-то шептал его на ухо. И вместе с именем — воспоминания. Не мои, чужие.

Содержимое ящиков стола раскрыло первые детали. Паспорт с серией и номером, выписанный на имя Корнилова Виктора Алексеевича, 1950 года рождения. Диплом об окончании Тимирязевской сельскохозяйственной академии. Направление на работу в совхоз «Заря» Алтайского края. Записная книжка с несколькими телефонами и адресами.

Одно фото в потертом бумажнике — пожилая женщина в платке перед деревянным домом с наличниками. На обороте надпись выцветшими чернилами: «Витеньке от бабушки. Помни свои корни. 1966».

Рядом больничная справка, датированная вчерашним числом. «Корнилов В. А. Сотрясение головного мозга, ушибленная рана височной области. Рекомендуется постельный режим 3 дня…»

Сквозь окно с подтеками дождя виднелась сельская улица. Ряд домов с палисадниками, размокшая грязная дорога. Вдали водонапорная башня, здание с красным флагом, должно быть, контора совхоза.

В углу я обнаружил раковину, торопливо умылся ледяной водой.

Память Виктора постепенно проступала сквозь мою собственную. Родители погибли, когда ему было десять, автокатастрофа на подмосковной трассе.

Воспитывала бабушка, строгая, но справедливая. Умерла от инфаркта на третьем курсе его учебы.

Одиночество, учеба как спасение. Красный диплом. И распределение в далекий алтайский совхоз.

Три дня назад — приезд на новое место работы. В тот же вечер нелепая случайность.

Проходил мимо строящегося зернохранилища, когда сорвалась плохо закрепленная балка. Удар по касательной — спас рефлекс, отпрыгнул в последний момент. Очнулся уже в сельской больнице.

А теперь в его теле был я, политтехнолог из будущего. Человек, который создавал и разрушал политические карьеры.

— Итак, — сказал я вслух и вздрогнул от чужого тембра голоса, — я умер в 2023-м и каким-то образом оказался в теле молодого специалиста в Советском Союзе эпохи застоя.

Звучало как безумие. Но ощущение абсолютной реальности происходящего не оставляло места для сомнений.

Запахи были слишком яркими, керосин, застарелый табак, специфический аромат советского одеколона «Шипр» от полотенца. Текстуры слишком осязаемыми — шероховатость побелки на стене, прохладная гладкость эмалированного таза, жесткая хлопковая ткань рубашки.

В дверь постучали, три уверенных удара.

— Виктор Алексеевич! Проснулись? Как самочувствие после вчерашнего? Михал Михалыч просил узнать, сможете на совещание к обеду подойти?

Женский голос, хрипловатый, с деревенским говорком.

— Да, спасибо! Голова почти не болит, — ответил я автоматически, удивляясь тому, как естественно звучала моя реакция. — Обязательно буду.

— Завтрак вам в столовой уже приготовили, — продолжил голос за дверью. — Фельдшерица сказала, что вы можете вставать, но осторожно. Повезло вам, еще бы сантиметр, и поминай как звали…

— Родился в рубашке, — согласился я, пытаясь нащупать тон общения.

— Ну отдыхайте тогда. Совещание в два часа.

Я услышал удаляющиеся шаги. Тяжелые, размеренные, явно женщина средних лет, в резиновых сапогах, судя по характерному чавканью по грязи.

Осмотрел гардероб. Серый костюм из жесткой шерстяной ткани, две рубашки, одна белая, другая в едва заметную голубую полоску, галстук темно-синий, потертый на сгибах. В шкафу брюки, свитер грубой вязки, ватник. Рабочая одежда — телогрейка, кирзовые сапоги.

Нашел бритвенный станок, опасную бритву, помазок. Старался привыкнуть к чужому лицу в зеркале, чужим движениям рук.

— Добро пожаловать в СССР, — сказал я отражению. — Нужно разобраться, что произошло и как здесь жить.

Совхозная столовая — одноэтажное здание из красного кирпича, с облупившейся вывеской. Внутри пахло подгоревшим маслом, свежим хлебом и квашеной капустой. Несколько столов, покрытых клеенкой в клетку, железные стулья с потрескавшимися сиденьями из кожзаменителя.