— Всё хорошо, дорогая моя, — произнесла она. — Ничего страшного, если не получается.

— Простите, я совсем ничего не помню, — сдавленно призналась я, борясь с порывом разбить стекло, выпрыгнуть наружу и сбежать куда глаза глядят.

Девушка бесстрашно подошла вплотную и обняла меня. Это было настолько неожиданно, что я растерялась, а взрывная энергия в моём теле растворилась без остатка, ушла в землю, как ток по громоотводу.

— Всё нормально, — успокаивающе шептала она. — Ты обязательно вспомнишь… Деталь за деталью. Вспомнишь, как дома, на Земле, мы с балкона смотрели на Луну. Наблюдали за рождающейся ночью, как звёзды проявляются на небосклоне. Я верю, что однажды вспыхнет звезда первого, важнейшего воспоминания, вокруг которого будут заново выстроены дни, проведённые вместе. И тогда…

«Что тогда?» — подумала я, а девушка склонилась над самым моим ухом и прошептала:

— И тогда мы уйдём отсюда…

* * *

… Вдох – царапающими горло иглами воздух наполнил тесную грудную клеть. Выдох – как самый первый в жизни, через силу, до помутнения в глазах. Мотор сердца яростно колотился внутри, голову навылет проткнул острый шип боли.

Чёрная вуаль лениво спадала с глаз. Едва не воя от мигрени, стиснув зубы я шарила вокруг полуслепыми глазами в тщетных поисках чего-то знакомого. Я постепенно обнаруживала себя, скрюченную в три погибели, вжавшуюся в угол под белоснежной стеной. Я сидела в самом тёмном углу комнаты, а стены плавно закруглялись кверху и смыкались где-то под потолком. Они вспучивались и опадали, светились изнутри мягким и ровным светом, от которого резало глаза.

Пол был усеян бесчисленными осколками стекла. Мелкие и острые, они мерцали в темноте, подыгрывая комнатному освещению – и от этого боль в голове становилась совсем невыносимой.

Ухватившись за стенку, я насилу поднялась на ноги и огляделась. Хрустнули под ногами зеркальные осколки. В стенном полотне на уровне глаз зиял щербатый пролом. Кусок полимерной стены был вбит внутрь, неровные почерневшие края жидкого кристалла мелко помаргивали, словно умирающая газовая лампа.

На пол капала кровь, въедаясь в усеянный звёздами ковёр. Я поднесла руку к лицу и дотронулась до источника адской мигрени. Источник крови тоже был здесь. Она сочилась откуда-то из головы, сползала по лбу, пропитывала брови. Бордовой змейкой струилась по переносице и капельками летела вниз, на кусочки стекла, на некогда белый ворсистый ковёр.

Это что же тут случилось? Кто меня так отделал?!

Угодив под новую волну головной боли, я покрепче ухватилась за стену и застыла. Свист в ушах медленно сходил на нет, и на границе слышимости тонко зазвенел чей-то голосок. Кажется, говорила девушка. Вернее, сбивчиво лепетала.

… — Все зеркала… Она расколотила все зеркала и даже крупные осколки покрошила, — сипло бормотала она где-то за стенкой. — Мы с Некрасовым кое-как вкололи ей успокоительное, и теперь она в ступоре сидит там, в комнате… Пожалуйста, позовите его… Мне нужна его поддержка. Пускай побудет вместе с нами…

Сквозь мигрень сверху на меня наваливалась чудовищная усталость. Голова была совершенно пустой, как будто ложкой из неё вычерпали всё содержимое, оставив одну только тупую боль, которая теперь единолично правила бал. Чудовищно хотелось спать. Надо было принять горизонтальное положение – и для этого лучше всего подошла бы кровать, так вовремя попавшая в поле зрения.

Пошатываясь, я доковыляла до постели. Плевать на то, что одеяло валялется на полу, а белоснежная простыня порвана в лоскуты – я рухнула на спружинивший матрас, свернулась на нём калачиком и почти сразу потонула в зыбучей и томительной полудрёме.

Похрустывая битым стеклом, кто-то медленно, нерешительно подошёл к кровати, присел, и я почувствовала осторожное прикосновение. Мягкая материя двигалась по окровавленному лбу, ласковая рука прикладывала что-то прохладное. Кто-то сидел рядом, периодически едва слышно вздыхая.

Неизвестно, сколько прошло времени, но в какой-то момент послышался стук, шорох, и хриплый баритон приглушённо спросил:

— Да уж, сперва я подумал – к чему такая срочность в три часа ночи… Хотел было послать дежурного куда подальше, но теперь мне всё понятно. Ну, что тут у тебя, Софья? Надеюсь, тебя не зацепило?

— Она спит, — ответила девушка. — А я не могу, у меня ни в одном глазу. Страшно. Я боюсь… Вдруг это снова произойдёт?

— Сколько седативного дали?

— Три кубика.

— Я думаю, до утра она точно проспит… Ты сама её перетащила на кровать? Тяжёлая, поди?

— Мы оставили её там, в углу – прямо там, где она отбивалась. Но пока я говорила с дежурным, она сама добралась до кровати.

— После трёх-то кубов? — Незнакомец присвистнул. — Да на ней пахать можно! Так что у вас сегодня стряслось?

Скрипнула кровать.

— Весь день Некрасов держал её во сне, проводил свои процедуры. Когда я заступила на… На вахту… Он сказал, что сегодня она вела себя очень тихо – просто стояла весь день у экрана и таращилась наружу…

— Да уж, за этой тихоней бардак теперь разгребать пару дней… Слушай… Они не приходили? Они что, так и оставили всё это? Сколько времени прошло?

— Часа полтора… Я тоже удивилась. Здесь пара минут до дежурного поста. Может, это тоже часть эксперимента?

— Поди разбери теперь, где эксперимент, а где уже нет… Её бы куда-нибудь в палату, с ремнями и мягкой комнатой, а не дурить ей голову этими имитациями. Мало ли чего отчебучит…

— Ты ведь знаешь – я здесь ничего не решаю. Я делаю всё, что могу. А доктор всё твердит – говорите, мол, с ней, она должна вспомнить… Обстановка, говорит, важна. Она должна чувствовать себя как дома… Я не знаю, что они делают с ней в моё отсутствие, но всё это не работает, нет никаких результатов. Никаких сверхспособностей нет. Я уверена, что всё это было каким-то фокусом Крючкова, но они мне не верят и гнут свою линию. И таких приступов раньше не было…

— Расскажи подробнее, что произошло?

— Да что тут рассказывать… Она стояла у экрана, как обычно, потом рванула к зеркалу, увидела своё отражение и просто обезумела… Кричала что-то про украденное тело, про лабиринты, про каких-то демонов… Вася, она стену проломила!

— У экрана стояла, говоришь? — Хрустнули битые осколки, и баритон вопросил: — А что это здесь? Видишь? На стекле…

— Что?

— Да вот же, надпись. «На дверях висел замок, взаперти сидел щенок».

— Я не видела. Когда она появилась?

— Так, пойдём-ка на кухню…

Скрипящие стеклом шаги переместились в дальний угол квартиры, за стенку. Тихие домашние звуки доносились оттуда, что-то позвякивало, пощёлкивало, шелестело. Вновь послышался баритон:

— Надо сворачивать лавочку. Бей во все колокола, подключай Агапова.

— Он тоже больше ничего не решает, — приглушённо пробормотала девушка. — Меня никто не слушает. Что ты предлагаешь делать?

— Не здесь, — цыкнул мужчина, и повисла тишина. Затем он спросил: — Где гарантии, что не будет хуже?

— Их нет. Я чувствую, что всё это плохо кончится. И если она обо всём узнает – я не смогу смотреть ей в глаза… Я говорю с ней, но она больше ничего не понимает – глядит на меня испуганно, как загнанный зверь. Сразу забывает всё. Буквально сразу – стоит мне выйти из комнаты, и она уже не узнаёт меня… Она где-то там, в своём выдуманном мире. То сидит часами и пялится в одну точку, то прячется от меня в шкафу или под столом. А теперь вот полигон разнесла…

Лёгкое позвякивание посуды нарушило повисшую тишину. Девушка заговорила снова:

— Она будто вспоминает меня иногда – я вижу это по глазам, — тихо, быстро и взволнованно причитала она. — Но это очень краткий, мимолётный миг, он сразу же улетучивается… И эта ярость… Однажды в Порт-Лигате, когда меня пытались… В общем, на меня напали – и она их всех чуть не убила. Тогда я впервые увидела её такой. Но теперь это произошло совсем без повода… Я боюсь, что когда-нибудь она убьёт меня. Но ещё больше боюсь за неё…

— Слушай, София, выходи-ка ты из этого эксперимента. Она уже не та, кем была раньше. Ты подвергаешь себя опасности.