— Наверное, война уже закончилась, — предположила я. — И скоро мы сможем выйти за стену.

— Очень на это надеюсь.

Отто присел рядом, покопался в кармане и чиркнул зажигалкой. Тут же противно завоняло сигаретным табаком, но мне было всё равно – я вовсю наслаждалась моментом. Сквозь плывущее над головой облако сизого табачного дыма мне загадочно подмигивали проступавшие на небосклоне звёзды. Казалось, они знали что-то очень важное для меня, и стоило мне только спросить, как они тут же поведают свою тайну.

Я достала заранее припасённую свечку и вставила её в одну из извилистых трещин в бетоне, а Отто тут же всё понял без слов и зажёг фитиль от сигареты. Робкий огонёк заплясал, колыхаясь, поддаваясь движению лёгкого летнего воздуха, освещая этот маленький кусочек огромного мира, где были только я и мой друг.

Я открыла книгу, набрала в лёгкие воздуха и начала читать:

— Мальчик с девочкой дружил, мальчик дружбой дорожил. Как товарищ, как знакомый, как приятель, он не раз провожал её до дома, до калитки в поздний час. Очень часто с нею вместе он ходил на стадион, и о ней как о невесте никогда не думал он…

— И что ты хочешь этим сказать? — настороженно прервал меня Отто.

— Этот стих будто про нас написан, — ответила я, взглянув на него.

— Его ведь сочинил человек, и он написан про людей. Это к любому можно примерить, но вот лично я не хочу жениться!

— Не переживай, мне тоже об этом пока рано думать, — сказала я и почему-то расстроилась.

Я понимала умом, что огорчаться глупо, но почувствовала себя отверженной, ведь мне, кажется, нравился Отто. Удивительно – как одна короткая и незначительная фраза способна в корне изменить настроение. Отряхнувшись от набегающих мыслей, я перелистнула несколько страниц и открыла первую попавшуюся:

— На дверях висел замок. Взаперти сидел щенок. Все ушли до одного – в доме заперли его. Мы оставили Трезора без присмотра, без надзора…

— Что за детские стишки? Ну-ка, дай-ка мне! — Отто выдернул книгу у меня из протезов. — Нас учили в школе русскому, второму языку Конфедерации, но читаю я по-русски не очень…

— А говоришь отлично, совсем без акцента, — заметила я. — Совсем за русского сошёл бы.

— Были хорошие учителя… Вот, отличный стих. — Отто покряхтел и принялся размеренно, очень чётко выговаривая слова, декламировать: — Последние лучи заката лежат на поле сжатой ржи. Дремотой розовой объята трава некошеной межи. Ни ветерка, ни крика птицы! Над рощей – красный диск луны, и замирает песня жницы среди вечерней тишины…

Я машинально подняла голову – яркие огни звёзд всё также подмигивали мне, но было уже темно, и нечему было развеять тьму, кроме нашей свечки – у Каптейна не было луны. Из шести планет Сектора естественными спутниками обладали только три – притом, Циконии с еë двумя лунами повезло больше остальных, – и я вдруг поразилась тому, как причудливо распоряжается судьба – написанные на Земле много веков назад стихи пронеслись через время и пространство, чтобы оказаться тут, в световых годах от своей родины. И теперь из разодранной книги их втихомолку читают друг другу пара ребятишек.

Каково это – исчезнуть, но оставить вечный, очень чёткий след в истории? Поэт умер, но слово его живёт спустя века, и будет жить дальше, передаваться из уст в уста, из поколения в поколение, явно или тайком…

Свеча горела, а я, взяв книгу, читала, и Отто слушал. Потом читал Отто, а я слушала, тихо-тихо дыша. Я боялась спугнуть это мгновение, ведь стоит только неловко пошевелиться – и оно уйдёт безвозвратно, растворится во времени, потеряется в его бурном потоке. И оно ушло, растворилось – свеча в последний раз вспыхнула и потухла, оставив во тьме скрюченный огрызок фитиля, торчащий из лужицы воска.

Потом мы сидели в темноте, смотрели в небо, полное незнакомых звёзд, и вслух мечтали о будущем – том самом, что непременно ждёт нас за этими стенами. Каким оно будет и что принесёт? Если бы только можно было краешком глаза заглянуть вперёд и узнать свою судьбу…

Я не ведала, сколько прошло времени, но вокруг было тихо – лишь пара сверчков о чём-то спорили в зарослях вереса возле забора. Мы с Отто дождались, пока стемнеет окончательно, а потом бесшумно, украдкой, вернулись к корпусам и разошлись в разные стороны. У меня на душе было светло и спокойно…

… Впереди и вверху показался серебристый бок «Виатора». Его силуэт напоминал пчелу, поджавшую под себя лапки. Два выпученных «глаза» обтекателей венчали «голову» кабины, позади которой пристроился жилой отсек на четыре каюты. Корма представляла из себя большой грузовой модуль с ангаром внутри, атмосферные крылья были убраны в корпус, а титановые гермошторы окон – подняты. Уже отсюда можно было разглядеть тусклый желтоватый свет, проникавший в безвоздушное пространство через толстые прямоугольные ферропластовые окна, забранные изнутри совершенно дико смотревшимися плотными бирюзовыми шторами.

В борту «Виатора» приоткрылись пара небольших пазов, и маневровые сопла дали короткий импульс для корректировки орбиты. Наш глайдер обогнул корабль и оказался прямо напротив шлюза в его корме, а из динамика раздался нетерпеливый голос дяди Вани:

— Ну, наконец-то вы добрались! Осторожно, двери открываются…

Радио пискнуло и замолчало, а в блестящем корпусе «Виатора» проступила щель. Брызнул наружу яркий свет, медленно пополз вбок цилиндрический переходник, открывая перед нами почти белоснежные стены атмосферного шлюза. «Шинзенги» вплыла внутрь и мягко приземлилась на брюхо, а переходный отсек с гулом двинулся в обратном направлении. Щелчок… И ещё полторы минуты свиста нагнетателей, заполняющих камеру кислородом.

Я перегнулась через Мэттлока и пихнула в бок храпящего Марка.

— Где это мы? — Он встрепенулся и принялся осоловело оглядываться по сторонам. — А, ну да…

— Слышь, соня, ты кнопочку-то нажми.

— Да, точно, точно… Что-то меня сморило…

Марк отключил автопилот, погасил приборы и поднял двери. Я выбралась из глайдера, с хрустом потянулась и направилась из шлюза в грузовой отсек. Мэттлок с Томасом на руках выкарабкался с пассажирского сиденья и, осматриваясь по сторонам, засеменил следом за мной. Ангар освещался немногочисленными газовыми лампами, вдоль стен крепились всяческие инструменты, металлические баллоны, аккумуляторы и запасные детали корабля, а в углу сиротливо примостился громоздкий дизельный генератор.

А вот и моя любимица у стенки – забранный брезентовым полотном трофейный гравицикл «Хускварна». Проходя через просторное помещение, я проводила взглядом свою прелесть. Из-под полотна таинственно выглядывал матово-чёрный изгиб одного из тяговых двигателей.

По правде сказать, я была без ума от этой штуки, которая досталась мне совершенно случайно. Лучшее, что могло со мной случиться – это полёт тёплым вечером до ближайшей реки, где я могла искупаться в полном одиночестве, а на обратном пути с высоты птичьего полёта проводить местное светило за горизонт, пока ветер бьёт в лицо и развевает волосы. Рекам летней стороны Земли, разумеется, равных не было…

Дверь в жилой модуль с мягким жужжанием поднялась, и нам навстречу, шурша прорезиненными траками, выкатился дядя Ваня.

— А вот и вы, мои дорогие! — обрадованно заскрипел он динамиком. — Лиза, Марк… Профессор Мэттлок, очень приятно познакомиться! — Подкатываясь всё ближе, он протянул вперёд один из манипуляторов, пока Мэттлок стоял, разинув рот, и обескураженно смотрел на чудо кибернетики. — Я наслышан о вас. Тяговый локомотив археологии, добрая сотня публикаций, научные степени и звания… Честно сказать – я восхищён таким знакомством! А это у вас на руках что такое? Собачку с собой привезли?

Немного придя в себя, профессор деликатно пожал манипулятор дяди Вани.

— Это Томас, предлагаю считать его моим питомцем. Большое спасибо за тёплый приём, Иван… Как вас по отчеству?

— Бросьте, Рональд, зовите меня по имени, — всплеснул щупальцами старик. — Я ненамного старше вас… Вернее, намного, но с нашими-то числами это роли уже не играет…