Нет! Нет-нет-нет! Не забирайте! Верните мне мою память, ведь это всё, что у меня осталось! Верните!

Когда-то я хотела забыть так много всего! И сейчас, когда целые пригоршни дней и недель нескончаемым потоком сквозь дыру в моей голове сыпались в небытие, словно из прорехи в треснувшем мешке, я пыталась ухватить падающие образы за несуществующие хвосты. Вместе с ними исчезала и я сама. Вываленные в суматошную кучу карточки на полу мраморной беседки были пусты, изображения полиняли и слезли с них чёрными пепельными лохмотьями, которые тут же подхватывал и уносил солёный морской ветер…

И когда водоворот убегающих образов иссяк, выплюнул меня наружу, в груду одинаковых бесцветных карточек, всё прекратилось…

— Я ничего не помню, — сказала я, почувствовав под собой прохладный твёрдый мрамор. — Они превратили меня в тень.

— Но якорь сработал, — отозвалось отражение моего отражения. — Якорь… Почему о нем говорят как о чём-то плохом? О том, что тянет вниз, не даёт развиваться… Это ведь прекрасное средство для того, чтобы удержаться на месте в непогоду.

— И где я теперь? — спросила я в никуда. — На каком месте?

— Ты в полной безопасности, — ответил невесомый шёпот. — Так сказал старик.

Кажется, я слышала это уже много раз – и каждый раз это оказывалось ложью. Я встала, вновь подошла к парапету и облокотилась на перила. Внизу кипел океан, разбивая о скалы шумные буруны. Порывы ветра вторили и подпевали волнам, ощупывая беседку со всех сторон.

— Хочешь, переместимся куда-нибудь? — участливо спросило отражение.

— Нет, — ответила я. — Постою здесь ещё немного, а потом пойду наружу. В лабиринт.

— Хорошо, — легко и непринуждённо согласилось отражение. — Я покидаю тебя прежде, чем ты вновь предложишь мне убраться. Только помни – там, снаружи, не верь никому. И в первую очередь – себе.

Над мраморной беседкой снова повисло молчание. Теперь говорили лишь волны и ветер. Оглядевшись и не обнаружив рядом с собой ни единой живой души, я вновь уставилась вниз, на далёкие камни.

Кажется, мир, в котором можно полагаться лишь на собственные воспоминания, дарует нам роскошь неведения. Ведь предвидение даёт знание, знания рождают сомнения, а сомнения вызывают к жизни страх – и вот вместо того, чтобы шагнуть навстречу судьбе, я впадаю в ступор нерешительности. Достоверно зная грядущее, совершила бы я выбор, что был сделан? Бросилась бы вперёд, в неизвестность?

Я привалилась спиной к мраморным перилам, обратившись лицом к высокой зелёной изгороди. За поворотом лабиринта скрывалась неизвестность – прямо за этим самым поворотом. Но там, за ним нет никакого лабиринта – я уже точно знала это. Мой лабиринт – это такая же выдумка, как и всё остальное здесь. Мой покой – это то, чего у меня никогда не было.

Туда, где человеку дана роскошь полагаться на свою память и двадцатипятиваттную прогностическую машину, меня будут вести одни лишь инстинкты. И останавливаться нельзя, ведь тогда моя собственная тень, в которой прячутся гальванические демоны, догонит меня. Поэтому у меня только одна дорога – вперёд.

Подгоняемая в спину порывами влажного ветра, я решительно зашагала к чёрному провалу в уходящей ввысь зелёной изгороди…

… Ноги сами собой несли меня вперёд, вдоль огороженного перилами решётчатого серпантина к гигантскому обзорному иллюминатору, отделявшему необъятную галерею от бездны космоса, доверху наполненной едва различимыми мерцающими огоньками. Прямо передо мной с электрическим гулом по воздуху плыл синий стальной шарик. Поводя окуляром камеры, он мягко помаргивал неоновой стрелкой на круглом боку и повторял синтетическим голосом, как заведённая шарманка:

— Палуба 4Б, до места назначения сорок метров… Палуба 4Б, до места назначения тридцать пять метров… Палуба 4Б…

Голос причудливо разносился по огромному помещению, пружинил и отскакивал от металла, множился на себя. Впереди, напротив выпуклой прозрачной линзы окна стояли двое – великан в техническом комбинезоне сложился почти пополам, склонился над сгорбленным плешивым стариком в странной и совершенно неуместной антуражу пиджачной паре цвета охры. Отсюда я уже могла расслышать старика, который нёс какую-то техническую тарабарщину:

… — Корректировка вращения должна идти строго по плану. Будьте готовы к полуночи по времени Первого Поселения включить тридцать два двигателя на светлой стороне согласно схеме. Сколько по времени продлится импульс?

— Два часа и десять минут, — пробасил великан. — Суточная угловая скорость вращения планеты прирастёт на… На полградуса.

— Всё так, — кивнул старец. — Через пять циклов сократим планетарные сутки на час, до ста одного часа – и тогда снова сверим данные. Сегодня утром я перепроверил расчёты и ещё раз убедился, что с десятипроцентным приростом мощности мы точно не столкнём планету с орбиты. И пожалуйста, я вас заклинаю, если параметры трансляционного движения изменятся – немедленно докладывайте мне!

Синий шарик моргнул в последний раз, опустился на решётку у ног и электрически сообщил:

— Палуба 4Б. Вы достигли места назначения. Робот-помощник переходит в режим ожидания.

Обернувшись на голос, старичок увидел меня и приветливо улыбнулся, словно встретил старую знакомую:

— Вот и вы, наконец-то. Дискомфорта не испытываете? Как и где сегодня себя ощущаете?

— Могу предположить, что я на корабле, — пожала я плечами, зачарованно разглядывая стальные стены туннеля, протянувшегося вдоль борта огромной махины, висящей в пустоте. — А корабль находится в открытом космосе. Это пока единственное, что я могу сказать наверняка. Но больше ничего не помню – даже как добралась сюда… А кто, собственно, вы?

Здоровяк оторвался от планшета и настороженно прищурился на меня. Затем вновь уткнулся в голограмму и, неразборчиво бубня себе под нос, засеменил прочь. Ретировавшись в глубь коридора, он кинул на меня последний быстрый взгляд и скрылся за одной из раздвижных металлических дверей. Мы со старцем остались в коридоре наедине.

— Я – Владимир Агапов, — сказал старичок, вглядываясь в меня. — Простите, что выдернул вас из каюты. Я приказал помощнику привести вас сюда, поскольку капсула будет выпущена с этого борта… Ах, да, вы же только вернулись из лимба и снова ничего не помните. Я всё ещё к этому привыкаю… Да. Сейчас двадцатое апреля по земному календарю, минуло трое суток с момента трибунала. Мы здесь для того, чтобы осуществить приговор, по которому бывшего генерала Крючкова отправляют в криоссылку в сторону созвездия Гагарина…

Старик мотнул головой на обзорную полусферу перед аметистово-чёрной бездной. Вдруг внезапная, странная и будто чья-то чужая радость прокатилась по моему подсознанию, резонируя с чувством справедливости и отзываясь в надпочечниках выбросом дофамина. Нутром я чувствовала – то, о чём говорил этот старик, было хорошо. Кто-то плохой понёс заслуженное наказание. И нутром же я чуяла в груди нечто, что связывало меня с приговорённым, будто тонкая нить взаимоощущений, что часто скрепляет однояйцевых близнецов. Эта невесомая связь была пугающей.

— Что такое криоссылка? — спросила я.

— Вечное путешествие в криогенной капсуле. Её обитатель будет жить, пока работает система жизнеобеспечения. Будет жить и видеть сны – один за другим. — Старик странно посмотрел на меня снизу вверх, блеснули линзы огромных очков в толстой оправе. — Как знать, сколько из этих снов будут кошмарами?

— Наверное, этот человек чем-то здорово провинился, если с ним решили так поступить.

— Он должен был быть на вашем месте, — вздохнул Владимир Агапов и легонько стукнул тростью о металлический пандус. — Они посчитали опасным убивать его, потому что это могло нарушить ход эксперимента… — Вдруг старец как будто опомнился, встрепенулся, словно ото сна. — Послушайте, вытащить вас оттуда хотя бы на время – это меньшее, что я смог для вас сделать. Я посчитал этот момент важным для вас, для вашей памяти, и смог выбить для вас этот полёт. Они согласились, и поэтому мне не пришлось выдумывать предлог…