Щёлкнула зажигалка. Мой друг затянулся самокруткой и выпустил клуб сизого дыма. Кабина тут же окуталась им, почти бесцветно запахло местным табаком, бирюзовые листья которого Вася доставал через Каштанова.

— Ладно. Захочешь – сама расскажешь. А я тебе вот, что скажу… Помнишь войнушку на апатитовом руднике Пин Вэлли на севере Индии? Там ещё в стародавние времена был национальный парк, пока его не вырубили под корень. — Он выжидающе уставился на меня, не дождался реакции и вновь обратил взор вперёд, на надвигавшиеся «кольца» «Пушкина-второго». — Хотя, тебя ещё на свете тогда не было… В общем, это был последний настоящий профсоюз горняков на Земле. Они хорошенько закусились с владельцами шахты. Сначала их хотели тихо-мирно выпнуть с работы, заменив более покладистыми неграми, но они не согласились и упёрлись рогом. Оцепили территорию, вооружились, прогнали охранку, и решили отстаивать свои права…

— Дай-ка угадаю, — прервала его я. — Ты там был. Тебя, «миротворца», послали, чтобы перебить их.

— Три батальона, шесть сотен ребят, — невозмутимо сказал он, пропустив едкое замечание мимо ушей. — Мы с ними пытались по-хорошему – всё ж таки люди, как никак, но трёхдневные переговоры ни к чему не привели. Начался штурм, во время которого почти две тысячи рабочих отступили в шахты и устроили нам небольшую партизанскую войну. С ловушками и засадами – всё как положено. Сотня километров туннелей, и они там, в этих катакомбах, чувствовали себя как дома. Откатившись, мы взяли шахту в осаду, и задача стояла простая – уморить их голодом и заставить сдаться.

— Обычно в таких случаях пускают газ…

— Мы же не звери, Лиз. Наш командир до последнего упирался и шёл на компромисс, за что его потом судили, как предателя интересов корпорации. Отделался за свою «мягкотелость» в итоге относительно легко, ушёл на пенсию – связи помогли… Ну так вот, осада длилась две недели. А потом как-то сразу стало уж очень тихо – подозрительно. Мы потихоньку пошли вниз по шахтам, метр за метром. И что ты думаешь?

— Споры с корпорациями всегда заканчиваются одинаково – горой трупов, — пробормотала я, отмахиваясь от клубов дыма, затуманивших тесную кабину.

— А вот и нет! Они исчезли! — Вася всплеснул руками, роняя на приборную панель пепел с сигаретного огарка. — Все до единого. Как сквозь землю провалились – в прямом смысле… И я не вру, не смотри на меня так. Никаких потайных ходов мы не нашли. Всё облазили, не было их вовсе!

— Лабораторию ты, я так понимаю, тоже всю тогда облазил, — не преминула я ткнуть Василия в больное. — Но я здесь причём? Что ты хочешь мне этой историей сказать?

— Этих людей больше никто никогда не видел, — негромко сказал Вася. — А доношу я до тебя простую мысль – есть люди, которые меньше всего на свете хотят твоего исчезновения. И это я не про себя. Я-то, хоть изрядно опечалюсь, но уж как-нибудь переживу…

Обширный военный космодром отстоял к северу от городка с оригинальным названием «Северный» на несколько сот километров. Путь туда был только один – по скоростному пневмотуннелю, в котором цилиндрические транспортные капсулы разгонялись до сверхзвуковых скоростей. Воздушные подступы к лётному полю наглухо перекрывались охранными комплексами, гражданским путь к воздушной гавани был заказан, а пневмостанция и туннель управлялись военными…

«Арку́да» – военный корабль, который несколько недель назад штурмом брал Асканий, совсем недавно сел на поверхность планеты, а мы с Василием, расположившись на верхнем ярусе станции на противоположном конце линии, ждали прибытия его экипажа. Внизу, на платформе, отрезанной от ложбины путепровода высоким ограждением, толпились другие ожидающие. В самой середине продолговатого вестибюля станции, прямо над небольшой стайкой разноголосо щебечущих и переминающихся с ноги на ногу женщин и детей свисал цветастый плакат, гласящий на родном мне русском языке: «К звёздам упрямо и смело! Нет героизму предела!» Двое мужчин – совсем низенький старик, прибывший на Ковчег, очевидно, уже зрелым мужчиной, и рослый, худощавый, словно жердь, юнец – явно чувствовали себя среди женщин и детей не в своей тарелке…

Единственное, что осталось от недельного провала – встреча с Созерцающим – не давала мне покоя, и теперь я таскала в себе хаотичные обрывки образов, которыми щедро поделилось со мной существо. Миновало два цикла сна, первичный шок давно прошёл, оцепенение уступило место долгим размышлениям, а мысли очерчивались, проявлялись на поверхности неокортекса, словно фотоизображение на клочке глянцевой бумаги в щелочном растворе. Крошечными фрагментами эти клочки склеивались друг с другом, постепенно образуя целостную картину.

Эта встреча не была случайной, и организована она была не только для утоления любопытства, а скорее – вовсе не для этого. Намерением Созерцающего было поделиться информацией, но всё остальное было скрыто от меня, однако было очевидно: он давно уже участвует в процессах межзвёздного масштаба. В этих процессах были замешаны такие силы, о существовании которых даже догадываться было страшно, и с какого-то момента – раньше, чем я попала сюда – я оказалась втянута в эти события. С какого? Когда согласилась стащить диковинный артефакт из Джангалийского орбитального музея?

А может быть, ещё раньше, задолго до этого? В какой момент я впервые увидела инопланетного монстра в деловом костюме? Два года назад? Три? Кажется, это было на Каптейне… После комы память подводила, подробности прошедшей жизни таяли, как в тумане. С переменным успехом попытавшись вспомнить детали своих скитаний по Каптейну, я бросила это занятие. Одно мне было известно точно – эти непостижимые процессы происходят прямо сейчас, пока я брожу по коридорам чужого мне мира и копошусь в теплице под куполом…

— Вася, — тихо позвала я, решив начать издалека. — А что, если я скажу тебе, что мы не одиноки во Вселенной? И я сейчас не про Созерцающего, который жил тут задолго до людей.

Василий всхохотнул, и снизу бледными пятнами на звук обернулись несколько овальных лиц.

— Тоже мне, новость! Я где-то вычитал, что за последние три десятка лет в Секторе открыли – держись крепче – семьдесят два миллиона видов живых существ!

— Я не о животных. Я про разумную форму жизни, враждебную человеку. То чучело, что ты подстрелил на пирсе…

Мой друг оторвался от разглядывания висящего под потолком панно с изображённой на нём стремительной ракетой на алом фоне и уставился на меня.

— Что за чучело? Ты про того мужика, что стоял и таращился на вас с Софи, пока вы улепётывали в лодке?

— Да, в тёмных очках.

— В тёмных очках? — тупо переспросил он. — Не помню никаких очков. Обычный такой мужик в рыбацком комбинезоне.

— Ты, кажется, шутишь? Чёрные очки, деловой костюм, рост под два метра, худощавый, с бледным вытянутым лицом, — проговорила я, как наизусть заученную мантру.

— Нет. — Вася уверенно замотал головой. — Это кургузый рыбак в комбинезоне с самым обычным, типичным лицом. Типическим таким. — И он скорчил нелепую гримасу, попытавшись изобразить типическое лицо.

— Значит, ты видел то, что тебе хотели показать, — пробормотала я. — Это было нечто другое, не человек даже. Оно влезло к тебе в голову и попыталось внушить, что перед тобой самый обычный человек. И если бы у него получилось – всё закончилось бы трагедией. Отсюда у меня к тебе вопрос – как ты догадался? Почему выстрелил в него? Ведь оперативники были намного опаснее…

— Да хрен его знает. — Он пожал плечами. — Помню, подумал: а что обычный рыбак делает посреди перестрелки? Такая хорошая мишень – стоит себе спокойно, как в тире, лапки по швам, а вокруг пули свищут. Ну, я без задней и шмальнул – чтоб не стоял. — Указательный палец Василия непроизвольно дёрнулся, будто он нажал на спуск. — Человек, не человек – тогда как-то, знаешь ли, не до такой мелочи было… Ноги бы унести.

— Чтоб ты знал – это спасло нам всем жизнь. Этих притворщиков зовут Эмиссарами, — впервые произнесла я это слово. — Но я, кажется, вижу их такими, какие они есть. Эмиссары…