Чёрным шквалом на мои плечи обрушилась слабость, годы безвестия оборачивались неподъёмным грузом неизлечимой утраты и вдавливали меня под землю, в могильный холод. Слёзы потекли по щекам, я зажмурилась и инстинктивно прижала руку к визору – не тут-то было. Не вытереться, не уткнуться в ладони, не ударить себя изо всей силы по лбу, в висок, чтобы заглушить внутреннюю боль физической…

Привалившись к стене, я бесшумно сползла вниз и улеглась на инистом покрывале, свернулась калачиком. Подшлемник пропитывался солёной влагой, я дрожала, не зная, куда спрятаться, и сердце моё наполнялось стылыми сугробами, а холодный ветер выметал надежду – ложную, едва теплившуюся все эти годы, но теперь окончательно угасшую.

— Лиз, у тебя всё нормально? — участливо спросил Марк в коммуникаторе. — Ты плачешь… Всё-таки нашла…

— Подожди, Марк, не лезь, — протрещал дядя Ваня, и воцарилась мёртвая ледяная тишина.

Теперь я всё знала. То, во что я отказывалась верить, стало очевидным. Точки расставлены, картина дополнена, мир изменился и больше никогда не будет прежним…

Как же невыносимо холодно… Нет даже сил даже снять шлем, чтобы в первый и последний раз вдохнуть этот остановившийся навсегда воздух… Остаться здесь с ними – то, чего я так и не сделала тогда. Не услышала их голоса в последний раз, не обняла свою собаку… Но теперь я наконец смогу это сделать.

Неуклюже поднявшись на четвереньки, я подползла к кровати, стараясь не глядеть на застывшую на ней пару, безропотно отдавшую себя смерти. Страшно было смотреть на них… На них… Стылые буквы в голове ворочались, отбрыкивались, не желая выстраиваться в два простых, самых первых, фундаментальных и базовых слова – забытых мною и похороненных под грудой мёртвых демонов.

Мама, папа…

Всё также глядя в пол, я аккуратно коснулась бледно-жёлтого изваяния – на ощупь Джей был совсем как камень. Я гладила ледяную собаку, сидя на полу возле большой двуспальной кровати, а время тянулось всё медленнее, покрывалось тонкой корочкой льда, замерзало, пока совсем не остановилось…

— Лиза, ты здесь? — послышался в тишине голос Марка. — Нам надо возвращаться, воздуха – на двадцать минут.

Я не ответила, продолжая гладить свою большую и добрую собаку, своего друга. Нет, Марк, я останусь здесь. Я не сниму шлем, не нарушу данное мной тебе обещание не пытаться больше свести счёты с жизнью. Я просто останусь тут, со своей семьёй. Они так и не дождались меня тогда. Они даже некоторое время пытались согреться, растапливая камин остатками дров – в очаге и рядом ещё лежали поленья, – но в конце концов легли на кровать и мирно приняли судьбу. Мне тоже нужно это сделать – вот она, моя судьба, и я приму её…

— Идём, Лиз, — прогудел в моём пустом черепе голос, и возле кровати остановились два серебристых магнитных ботинка. — Я знаю, каково тебе сейчас. Но тут уже ничего не изменишь…

Ледяные изгибы под бета-тканью… А под ними, наверное, мягкая шерсть… Я не была в этом уверена, но я как будто её чувствовала – через бесконечность слоёв вещества, разделявших меня и друга моего детства.

— У них не было выбора, да и не могло быть, — сказал Марк, присаживаясь рядом. — Человек просто не способен противостоять таким силам.

— У них был выбор, — сдавленно прошептала я. — Они могли попытаться спастись…

— Ты же помнишь, как всё это было. — Рука Марка тихо легла мне на плечо. — Они могли замёрзнуть где-нибудь в автомобильной пробке, и тогда мы бы вообще никогда их не нашли.

— Выбор – это исключительно хлипкий человеческий конструкт, — вплыл в эфир слегка искажённый помехами голос дяди Вани. — Когда речь идёт о судьбе, уготованной человечеству, начинает работать Вселенная. Она мажет крупными мазками, и там, наверху, выбора никакого быть не может.

— А как же я? — Слова давались с трудом, мороз сковывал грудь. — Почему я спаслась, а они – нет?

Марк аккуратно взял меня под руки и помог подняться. Дядя Ваня проскрежетал:

— А ты, Лиза – исключение из правила, которое лишь подтверждает это правило. И теперь ты, по крайней мере, это знаешь…

… Выдёргивая меня из омута воспоминаний, под балконом с треском газонокосилок пронеслась целая процессия – промелькнули полдюжины бензиновых моторикш с открытым верхом, в каждой из которых, размахивая тарой и расплёскивая по асфальту какое-то кислое пойло, по трое сидели и пьяными голосами горланили подростки. Когда-то казалось, что эра двигателей внутреннего сгорания осталась позади, если не считать специального всепогодного транспорта, но нет – возродилась она уже в качестве молодёжного протеста против политики нулевых выбросов…

Вдалеке простиралось бескрайнее море, накрытое тенью завершённого дня. Ладонь Софи кротко лежала на моём запястье – с тех самых пор, как я начала свой рассказ, – но заметила я это только сейчас.

— Взять там было нечего – все фотографии рассыпа͐лись в пыль буквально в руках. Поэтому у меня ничего от них не осталось. — Подняв голову, я устремила взгляд на звёзды, проступавшие на небосклоне.

— По крайней мере, ты всё узнала, — тихо сказала Софи.

— И поклялась себе отомстить, — кивнула я. — Не знаю, как. Не знаю, когда. Я даже не знаю, возможно ли это. Ведь никто ещё не сумел отомстить урагану или цунами. Но меня греет изнутри мысль о мести, и отказаться от неё я не могу.

— Я понимаю, — произнесла подруга. — Ты так свыклась с местью, сплела с ней свою судьбу, что не мыслишь себя без неё. Но есть и другие вещи, которые способны поддерживать нас. Например, воспоминания. Ты же наверняка помнишь что-нибудь хорошее из своей прошлой жизни?

Странно и неуместно из глубин памяти всплыла сценка из далёкого детства. Нервные связи порой порождали причудливые ассоциации.

— Помню, как мы запасались на зиму арбузами, — поделилась я воспоминанием с Софи и невольно улыбнулась. — Мы с Юрой ходили мимо них, лежащих на мягкой соломе, облизывались, а отец строго поглядывал и следил, чтобы до начала зимы мы ничего не трогали. На Новый Год у нас всегда были арбузы, мы без конца жевали их, а когда надоедало просто есть – замешивали с молоком и мороженым и целыми днями пили молочный коктейль с ароматом августа… Забавно. Брэдбери вытягивал из прошлого ветры лета, откупоривая вино из одуванчиков. Ну а мы делали коктейль из арбузов…

— А Юра… Это твой брат? — спросила Софи

— Да, старший.

— Тебя не посещала мысль о том, что он спасся и может быть жив?

— Где-то в глубине души я надеюсь на это, но почему же тогда я не смогла его найти? — Я пожала плечами, изучая несущиеся по тёмному полотну неба мерцающие огни – где-то в вышине по своим делам летело воздушное судно. — А он – не смог найти меня.

— Может, он думает, что ты тоже осталась там? Нам ведь кажется, что мир стал очень маленьким, потому что мы можем добраться из одного конца в другой за считанные дни. А ты попробуй отыскать в этом мире нужного человека…

— Я искала Юру по базам данных, но никаких следов не нашла. А иных людей я отыскивала, да и не одного. — Память услужливо развернула перед глазами одну из тех реминисценций, которые превратили меня в то, чем я теперь была. — На Каптейне я нашла три десятка разномастных убийц, и у меня на это ушёл всего лишь месяц с небольшим… Я воздала им по делам их – прикончила всех… Вернее, тех, кто не успел сбежать. Но я готова поспорить, что они изрядно наделали в штаны… Вот ты говоришь про воспоминания. Но странное дело – я почти не помню тех, кого убивала. Ни каптейнский мусор, ни паскуд, за которых мне платили на Пиросе. Вот только одного я помню хорошо, да и то лишь потому, что зарезала его на глазах собственных детей.

— Я думала, когда ты говорила про руки по локоть в крови – это была фигура речи, — пробормотала Софи. — Когда мы узнали о пополнении в экипаже, Райкер пытался выяснить что-нибудь о тебе, но не особо преуспел – данных было мало, а те, что были – хранились под грифом. У нас были только слухи про «фурию из Олиналы», но, глядя на тебя, я не могла даже представить себе…