— Потерять одним махом всё, кроме собственной жизни – это чертовски нелегко, — сдавленно пробормотала я и оторвала взгляд от стекла. — Эта самая жизнь, которая осталась, повисает в воздухе без опоры…

… Мои соседки по комнате оказались моими ровесницами. Они были нормальными девочками, и мы, если и не подружились, то очень хорошо ладили. Бойкая саркастичная Вера и тихая молчаливая Аня отлично дополняли друг друга, а меня они приняли в свою компанию с пониманием. Мы вместе работали на швейной мануфактуре, поэтому в нелёгком деле привыкания к постоянному присутствию среди людей они были мне мощным подспорьем. Мы часами могли обсуждать, какую причудливую причёску сплести завтра, кто переломал цветные карандаши Айрин – а карандаши тут ценились на вес золота, – и до каких пор Дженни будет позволять Дафне отбирать у себя половину обеда. Любимый цвет, воздыхающий мальчишка, мультфильм, который транслировали в главном корпусе накануне перед отбоем – с Верой и Аней я могла поговорить о чём угодно…

Застенчивая Аня частенько становилась жертвой издевательств и насмешек соседок по корпусу. Старшие девочки-задиры таскали её за волосы и отбирали у неё вещи, поэтому мы с Верой считали своим долгом присматривать за ней, а несколько раз в отсутствие Веры мне даже приходилось заступаться за подругу. Протезы были увесистые, билась я отчаянно и не помня себя, поэтому на моём счету за эти месяцы были три выбитых зуба и столько же разбитых носов.

Постепенно я научилась пользоваться протезами. Механические кисти позволяли работать даже с иголкой – главное сжимать её покрепче, фиксируя в машинке винтом иглодержателя, – а передвигалась я, используя обычный костыль под локоть. Часто свободное время мы проводили вместе с Отто, гуляя по территории и болтая о том о сём. Я привыкла к простому быту интерната, в котором двадцативосьмичасовые каптейнские сутки сменялись следующими, словно бы припаиваясь к монотонной череде дней, сливая их в одну монолитную массу, в непрерывное дыхание живого организма – днём вдох, ночью выдох…

Продукцию, которую производили дети, периодически вывозили за территорию на огромных грузовиках. Машины прибывали через ворота в сопровождении охраны и пару часов стояли на площадке за складом, где ребята-грузчики из старших наполняли их тюками и паллетами. Изредка мы с Отто, пробравшись через бурелом вдоль стены периметра, залегали в кустах на небольшом холмике и наблюдали за погрузкой, считая ящики и прикидывая, сколько и чего увезут на этот раз. Но перед этим, напротив, из грузовика выгружались коробки и относились на склад. Иногда из своего убежища мы могли видеть, как ребята в отсутствие охраны вскрывали одну из коробок и рассовывали по карманам какие-то бутылки и упаковки. Временами в этом процессе участвовала и охрана…

— Смотри-ка, сигареты привезли, — тихонько пробормотал Отто, вглядываясь в тень у складских ворот. — Вот сейчас Маккейн и его банда часть себе заберут, а потом будут обменивать младшим ребятам на «услуги».

— А что за услуги? — не отводя глаз от распахнутых дверей прицепа, спросила я.

— Разные. То в цеху подменить и работу за них сделать, то завтрак свой отдать или раздобыть что-нибудь. А то и «ушами» поработать, донося им обо всём. Например, этот крысёнок Бруно, мой бывший сосед по комнате. — Отто негодующе сплюнул. — Когда-то мы с ним вместе сюда попали, а теперь он вечно возле них трётся, заискивает… Настучал им, что у меня есть музыкальный плеер, а потом и вовсе украл его и отдал Маккейну за пачку. А он мне: «Ничего не знаю, я его купил»…

— Бруно же тощий совсем, его бьют все, кому не лень. — Я вспомнила тщедушного паренька, чьё лицо и вправду было похожим на вытянутую крысиную мордочку. — Может быть, он просто так выживает? По мере сил?

— Выживать за счёт других – велико достижение… Неужели ему самому не противно? Должны же быть какие-то представления о чести, — искренне негодовал мой друг. — Мы ведь тут все товарищи по несчастью. Зачем ещё сильнее ухудшать жизнь окружающим?

— Как зачем? — Я исподволь поразилась тому, какая в нём живёт детская наивность – та самая, которую я успела подрастерять за эти месяцы. — Чтобы самому жилось легче. Прибился к сильным – и вот ты уже лучше других. Встал кому-то на голову и сам стал выше. А то, какой ценой твоя жизнь улучшилась – это пусть у других голова болит. Вот и Бруно, наверное, думает – «лучше я буду сволочью, зато при хозяевах». Раньше каждый так и норовил ему затрещину отвесить, а теперь – только его «дружки».

— Нельзя так, Лизка. Зла и так слишком много. Я же к нему хорошо относился, ни разу руку на него не поднял, а он…

— А он всё это в итоге принял за слабость, — кивнула я. — Что, думаешь, можно своим благородством перешибить глубинную человеческую суть?

— Не знаю. — Отто почесал затылок. — Но что же теперь, не пытаться, что ли?

Грузчики тем временем закрыли створки прицепа, щёлкнули задвижкой и ушли куда-то внутрь склада.

Погода стояла ясная, являя над нами редкое по меркам здешних дождливых мест солнце. Каптейн припекал макушку, лёгкий ветерок колыхал траву, а невдалеке тарахтел невидимый сверчок-пылеглот. Мне вдруг показалось, что, сбежав сегодня с обеда, мы остались одни в целом мире. Словно завороженная, я пристально наблюдала за тем, как движется скула Отто, пока он жуёт травинку. Вверх, вниз, вбок… Вверх, вниз…

Заметив мой взгляд, он повернулся.

— А ведь здесь не так уж плохо, правда? — спросил он вдруг. — И за стеной уже давно перестали стрелять. Может, мы скоро выйдем отсюда?

— А куда? — ответила я, немного помолчав. — Там, снаружи – чужой и неизвестный мир, о котором мы ничего не знаем. Ты готов к тому, что там встретишь?

— Нет. Но обязательно буду готов, когда придёт время.

— Если оно придёт. Но нас там никто не будет ждать. Мы там будем сами по себе.

— Ну что за пессимизм такой? — всплеснул руками Отто. — Нас и тут никто не ждал, но мы здесь, мы вместе, и мы тоже создаём этот мир, каждый день привнося в него что-нибудь.

— Ага… Привносим в него вручную сшитые рукавицы и свитера… А где-то этим занимаются роботы на огромных фабриках и заводах…

— Блин, Лизка, я совсем тут с тобой заболтался! — Отто хлопнул себя по лбу. — Это у тебя сегодня выходной, а мне бежать пора, там без меня конвейер стоит, меня ж прибьют!

— Ну давай, беги тогда, — согласилась я.

Треща кустами, он скрылся у меня за спиной, и я осталась одна. Сонное и жаркое послеобеденное время тягуче наваливалось сверху, поэтому я решила вернуться в барак. Пробравшись вдоль стены до корпуса, я почувствовала на себе чей-то взгляд, обернулась наверх и встретилась глазами с охранником на вышке. Он неодобрительно покачал головой, но отвернулся и принялся деланно рассматривать что-то по ту сторону стены. Мне вдруг стало неловко, как будто я подглядывала за каким-то интимным занятием. Об этих складских делах, впрочем, знали почти все. Таков был порядок вещей, и никто не собирался его менять.

* * *

Добравшись по коридору до нашей двери, я услышала за ней какой-то шорох и хихиканье. Дёрнула ручку. Было заперто. Я постучалась, и звуки прекратились.

— Кто там? — спросил голос Веры.

— Я это, — сказала я. — Открывай.

Через несколько секунд дверь распахнулась, и Вера, завёрнутая в простыню, ехидно поинтересовалась:

— Ну, как время с Отто провели?

Только теперь я заметила фиолетовый оттенок её волос.

— Отлично, как всегда, — ответила я, не подавая виду. — А вы тут чего хохочете?

— Зацени цвет. Как тебе?

Вера с гордостью кивнула в сторону Ани, которая расчёсывала огненно-рыжие кудри. Казалось, они горели – настолько ярким был цвет. Засмущавшись, Аня покраснела, улыбнулась и принялась орудовать расчёской ещё усерднее. Я проследовала к своей койке и плюхнулась на матрас. Вера, встретив мой скептический взгляд на фиолетовое недоразумение на её голове, тоже смутилась, и, чтобы прервать повисшее молчание, перевела тему: