… — Кажется, проснулась! Лиза, Лизонька, милая моя! — лепетал забытый, но до боли родной женский голос, принадлежавший серому сгустку тумана, парившему в воздухе над сиденьем рядом со мной. — Как же я волновалась, доченька!

Мама?! Что ты здесь делаешь? И почему я не вижу твоего лица?

Тень приблизилась, словно бы прижалась ко мне, но я ничего не ощутила. Абсолютно ничего. Пустота. Рядом возникла ещё одна тень, молчаливая, тёмная. Это, наверное, отец. Я выдавила из себя загробный свистящий вздох:

— Мам, пап, я не чувствую тела…

— Так всегда бывает поначалу, когда ищешь то, чего больше нет. Ты скоро привыкнешь. Главное, что мы наконец вместе! Мы наконец тебя нашли!

Отец подал голос:

— Лиза, мы очень скучали по тебе. Мы очень ждали тебя, и наконец дождались. Ты готова отправиться с нами домой? — спросил он, и, не дождавшись ответа, потянул меня вперёд, к двери, которая то открывалась, пропуская тени сквозь себя, то со скрипом доводчика захлопывалась вновь.

Мы выплыли в тёмный коридор, и вокруг нас бесшумно скользили тени. Они обгоняли нас, исчезая впереди, проплывали прямо через мою бестелесность. Звуки замирали, становилось всё тише, лишь едва слышно шептали многочисленные голоса там, снаружи телескопического трапа, как будто тысячи и тысячи ртов прижались к тонким алюминиевым стенкам, и каждый монотонно, едва слышно, рассказывал свою собственную жизненную историю.

Откуда-то появился Джей – большой белый сенбернар, друг моего детства – и засеменил рядом. Он понимал, что здесь происходит, знал это место наизусть, он успел изучить каждый угол, обнюхать все серые тени и запомнить мельчайшие оттенки холода, который они источали. Я была спокойна, потому что Джей был спокоен. Он не даст меня в обиду, мы сядем в наш самолёт, и я наконец-то полечу домой…

Наша небольшая процессия приближалась к закрытой двери в конце коридора, как вдруг та с грохотом распахнулась, впуская невыносимо яркое сияние. Тени вокруг меня замерли, Джей оскалился и угрожающе зарычал. Не было никакого самолёта – на пороге чернел размытый человеческий силуэт, пылающий в потоке света. Такой одинокий, чужой и непривычный в этом месте, что шёпот миллиона губ смолк, а вокруг повисла гробовая тишина. Силуэт отчётливо и тихо – так тихо, что заложило уши, – провозгласил дребезжащим старческим голосом:

— Вы поспешили, её время не пришло.

Вдруг впервые с тех пор, как я сюда попала, я ощутила нечто помимо пустоты. Это были злость и раздражение, и я крикнула:

— Я хочу домой! Я устала! Не тебе решать, пришло моё время или нет!

— И не тебе! — прогрохотал голос, и порыв ледяного ветра ударил мне в лицо, разрывая в клочья и сдувая чужие тени вокруг меня, которые только что притворялись моими родителями; растворяя Джея, словно бледный утренний туман под лучами солнца. — Эта жизнь не принадлежит тебе!

— Отойди, дай мне дорогу! — воскликнула я. — Я так долго этого ждала! Я столько сделала, чтобы сюда попасть!

— Это правда, ты достаточно натворила, и многого уже не исправить, — с ноткой грусти сказал голос, и силуэт его обладателя сгорбился, став вдвое меньше и на сотню лет старше. — Но ты шла по ложному следу, тебя обманули. Здесь… — Он неопределённо махнул рукой. — Ничего нет. И начатый тобой путь далёк от завершения. Пока есть хоть малейшая возможность, пока в тебе теплится жизнь, ты будешь идти, хочешь ты того или нет. И ты пройдёшь эту дорогу до конца!

Дверь с грохотом захлопнулась, тёмный коридор стал сужаться, увлекая меня в бездну…

… «Прикосновение… Тебе больше не нужно это… Теперь ты увидишь…» — мой собственный голос шептал в голове с удивительной отчётливостью, заполняя собой самые укромные уголки сознания.

Тьма расступалась, и я очутилась в смутно знакомом месте. Стены едва освещённой комнаты тускло поблёскивали, блики лампы выхватывали небольшую картину с изображённым на ней зелёным лугом. Будто со дна колодца, я смотрела на незнакомый мир сквозь чужие глаза, блуждающие от стены к стене. Вот стальная тумбочка, прикрученная к полу, на которой возвышались пара толстых фолиантов и приглушённая светодиодная лампа. Я вдруг узнала это место – одна из кают «Виатора». Мелькнуло изголовье заправленной кровати…

В отдалении раздался металлический удар, затем ещё один, что-то пронзительно зажужжало. Взгляд заметался, я увидела корабельный пол с прикроватным ковриком, стало темно. Сбоку появилась дверь и бесшумно отъехала в сторону, в комнату просеменили чьи-то ноги в аккуратных старомодных башмаках, и дребезжащий голос взволнованно затараторил:

… — Нет времени! Его зовут Владимир Агапов, профессор астрофизики, Москва. Найдите его, он вам поможет… Я отключаюсь. Поспешите! — Секунду помедлив, старик вполголоса позвал: — Томас! Томас, ты здесь?!

Где-то зубодробительно скрежетал металл, слышался лязг. Передо мной появилось хмурое морщинистое лицо с аккуратной бородкой. Профессор Мэттлок смотрел мне прямо в глаза.

— Нам грозит большая беда. Ты знаешь, что делать, Томас…

Ослепительная вспышка, словно раскалённый клинок, вонзилась в моё естество…

… В небольшой, но довольно уютной каюте «Виатора» царил полумрак. Ровно и успокаивающе гудел двигатель, шум которого за эти сутки стал привычен, будто всегда был частью моей жизни, но я чувствовала здесь себя гостьей, и виной тому была разлапистая пальма в массивном вазоне прямо перед прямоугольным обзорным окном. Она давно занимала эту каюту, составляя в путешествиях компанию дяде Ване, одинокому старику в механическом теле, который намедни взялся помочь мне в том, чтобы перебраться с Пироса на Каптейн.

Пальма возвышалась надо мною, раскинув в стороны свои острые листья, раздувшись под самой крышей каюты, словно невообразимая зелёная паутина, подсвеченная снизу ультрафиолетовой лампой. Она мерно покачивалась и поскрипывала, намереваясь наброситься на меня, незваную гостью в её каюте, схватить своими листьями и душить, душить…

Поэтому, находясь с ней рядом, я была начеку. Краем глаза периодически поглядывая на пальму, я лежала на заправленной корабельной койке и почёсывала след от универсальной прививки ПК-18 под ключицей. Вакцинацию проходили все отбывающие на Каптейн, что я сделала вполне легально и по всем правилам. В очередной раз повторив про себя заученные номера радиочастот для связи с кораблём, которые мне продиктовал дядя Ваня, я перечитывала кем-то — наверное, Рамоном — оставленную мне в больнице Ла Кахеты книгу.

«… Знаешь, — сказал он, — в известном смысле предки всегда богаче потомков. Богаче мечтой. Предки мечтают о том, что для потомков рутина. Ах, Шейла, какая это была мечта – достигнуть звёзд! Мы всё отдавали за эту мечту. А вы летаете к звёздам, как мы к маме на летние каникулы. Бедные вы, бедные!..»

Не потому ли людей всегда так манили звёзды, что они были недосягаемы? Не потому ли, что всегда были той самой первой, детской заветной мечтой, и одновременно – последней? Которая только и оставалась у взрослых уже людей, когда исчезало, рассыпалось в прах под гнётом рутины и разочарований всё остальное. Человек, лишённый всего, поднимал голову и видел их – непомерно далёкие сигнальные огни других миров, дающие надежду на перемены к лучшему. Подняв голову к небесам, человек после очередного падения вставал и шёл дальше…

Но когда человек получил возможность прикоснуться к этим переменам, он разменял мечту, поставив её себе на службу, и перестал волноваться за будущее Земли, отвязав от неё собственное будущее. Так это было, когда наконец-то синим пламенем вспыхнули самые первые Врата, открывшие людям путь к системе Луман. Целый месяц ликований, веселья, объятий и поцелуев – когда все люди истерзанной конфликтами планеты Земля позабыли о разногласиях, дотянувшись наконец до своей мечты, ощутив её близость как никогда ранее.

Человечество разбрасывало семена, и они прорастали – на Кенгено хлынул целый поток людей, мощная и организованная лавина, которая при поддержке государств обрела строгий технократический облик. Миграция была стройна, выверена и распланирована до мелочей, массовое строительство школ, больниц, заводов и инфраструктуры чем-то напоминало ставшее уже легендами советское обустройство своих периферийных республик, когда в первой половине двадцатого века встала задача поднять их до уровня центра.