Через пару часов он столь же стремительно бежал в столовую на общий завтрак, а оттуда – на построение, чтобы затем отправиться на лесозаготовки, а я оставалась в лазарете, безнадёжно стараясь ухватить эту дурацкую щётку механическими пальцами – раз за разом. Ничего не получалось, я плакала, стонала и кричала от бессилия, но у меня не было другого выхода – нужно было пытаться. Я вытирала слёзы и пыталась, и со временем стало получаться.

Временами, очень редко, со мной работал доктор Хадсон – апатичный, циничный и вечно щетинистый хирург. Кроме него настоящих врачей в интернате не было, поэтому у него была почти неограниченная власть, и он мог позволить себе практически всё. Впрочем, на какую-то личную выгоду, на людей, да и на всё вокруг ему было по большому счёту плевать. По-моему, он просто обречённо тянул свою лямку, покорившись судьбе.

Сам он со своими пациентами практически не виделся, предпочитая сбрасывать рутинную работу на подчинённых – мальчишек и девчонок, которых в сменном порядке ему отряжало руководство интерната. Вмешивался только в крайних случаях – когда жизнь воспитанника была под угрозой или нужно было провести операцию, и, судя по тому, что его часто не было в интернате – на него был спрос снаружи, за стенами, куда он регулярно убывал под охраной…

Вскоре я уже самостоятельно ходила с костылями, и наконец начала выбираться на улицу. Путь со второго этажа лазарета мне давался минут за десять. Обратно же я карабкалась чуть ли не полчаса. Но оно того стоило – как же радостно было наконец выйти на улицу, рухнуть на грубую самодельную лавку возле гравийной дорожки и вдохнуть свежий, хоть и слегка закопчённый воздух! Спешащие по делам ребята и патрулирующие территорию охранники поглядывали на меня со смесью опаски, интереса и жалости, и это меня жутко раздражало. Я чувствовала себя неполноценной под этими взглядами, но мне ничего не оставалось, кроме как упорно работать…

Спустя несколько недель в одно редкое солнечное утро дверь в палату приоткрылась, в дверном проёме возникла небритая всклокоченная голова доктора Хадсона и сообщила:

— Лиза, тебе пора выписываться. Мы тебя подлатали, выкормили, на ноги поставили – настало время начать приносить пользу. Сегодня найдём тебе спальное местечко вместе со всеми, а завтра утром пойдёшь в швейный цех. Умеешь шить, да?

— Никогда этим не занималась, вообще-то…

— Придётся научиться… — Заметив, как я разглядывала протезы, он попытался меня успокоить: — Да ты не дрейфь, машинку дадут. Всё, бывай, я убежал.

Голова исчезла, дверь захлопнулась, а я осталась наедине с мыслями…

У ребят здесь была настоящая иерархия наподобие тюремной. Триста человек были разделены на две части – девочки и мальчики жили в разных бараках. В мужском бараке царила дедовщина – старшие и сильные, сбившись в небольшую стайку, «управляли» теми, кто был послабее, и всячески над ними издевались. Девочки же поделились на несколько групп по возрастам, которые хоть и не враждовали в открытую, но были не прочь напакостить друг другу исподтишка.

Мне предстояло отправиться в этот мир с его внутренними законами и порядками. Мало того, что я буду новенькой в этой среде, а отношение любого коллектива – особенно детского и подросткового – к новичкам вполне известно, ситуацию усугубляло мое уязвимое положение калеки. Что же будет… Радовало одно – я была не одинока здесь, у меня был верный друг – Отто. Мы почти не виделись с тех пор, как я встала на костыли, но иногда, вечером или утром, он забегал, чтобы узнать, как у меня дела и рассказать про свои…

В тот же день ближе к полудню ко мне в палату явились пара девочек лет пятнадцати в серых рабочих комбинезонах.

— Привет, Лиза, — сказала одна из них, с двумя русыми косичками. — Тебя переселяют к нам в корпус. Я Мария, а это – Дженни. Собирайся и пойдём, нам на обед ещё надо успеть. Манатки твои я возьму, а с остальным Дженни поможет.

Чернявая Дженни двинулась в мою сторону, чтобы помочь подняться, но я уже стояла на ногах. Вооружившись костылями, я заковыляла к выходу. Пока я спускалась по лестнице, девочки нетерпеливо перетаптывались внизу.

— Ну чего ты там копаешься? — раздражённо вопрошали они. — Давай поможем!

— Не надо, я сама дойду. — Я была непреклонна. — Ноги есть, ходить могу.

Снизу послышалось приглушённое:

— Ага, тебе только стометровку бежать на своих культях.

Девочки захихикали. Я сделала вид, что ничего не услышала…

Добравшись до барака, мы проследовали по длинному коридору, усеянному двумя рядами безликих дверей, за которыми по три-четыре человека согласно возрасту располагались девочки. Те, кто помладше, жили на первом этаже поближе к выходу, а самые старшие занимали дальнее крыло второго этажа.

Мое жильё было на первом этаже, почти в самом конце коридора. В комнате меня уже ждала застеленная кровать и колченогая тумбочка, на которой лежали мои скромные пожитки – пара комплектов одежды, включая тот, в котором меня нашли у ворот несколько месяцев назад, зубная щётка да полтюбика пасты. Две соседние кровати были пусты – судя по всему, их хозяйки сейчас обедали. Есть мне не хотелось, а тело ныло тупой тянущей болью после долгого путешествия через территорию интерната, поэтому я легла на кровать, свернулась калачиком и почти сразу заснула…

… Я утопала в одеяле из стекловаты, падала в него всё глубже и глубже, оно триллионом микроскопических крючков цеплялось за кожу. Из поролоновой толщи раздался голос:

— Не переворачивайте её на спину, мистер Сантино, не хватало ещё, чтобы она язык проглотила!

Кажется, это профессор Мэттлок. Где он? И почему мне так жарко?

— Ещё раз увижу этого червяка… — откуда-то издалека доносился хриплый голос Марка. — В его интересах окуклиться, отрастить крылья и улететь, покуда я его не пришлёпнул! Лиз, ты мне только не вздумай снова отдавать концы!

— Вот, это должно помочь, — сказал Мэттлок, и носоглотку обжёг едкий нашатырь, а мир потихоньку стал возвращаться ко мне.

— Приступ вроде закончился… Да она просто пылает! Профессор, неси воды скорее!

Тело моё было горячим и ватным, по лбу струился пот, а глаза как будто засыпало колючим песком. С трудом приоткрыв веки, сквозь ослепительно яркий свет я увидела, как Марк мечется по крошечной, обитой деревом комнатке жилого модуля туда-обратно. Я лежала на одном из диванов – видимо, меня возложили на него, пока я была без сознания.

— Марик, хватит мельтешить… — Голос мой звучал словно снаружи, из-за двери, я даже не узнала его. — Что-то меня поднакрыло, но вроде уже легче… Нормально всё, просто устала… Кажется.

Марк со звоном зацепился головой за низко висящую люстру, мигом оказался рядом и принялся заглядывать мне в лицо.

— Блин, ну и напугала ты меня! Этот… Уродец до тебя своим усиком дотянулся – и тебя как будто током шарахнуло… Я уж подумал – всё, la muerta allegado, понеслась душа в рай…

Входная дверь с треском распахнулась, и в тесном помещении появился профессор Мэттлок с небольшой походной фляжкой цвета хаки.

— Вот, мисс Волкова, попейте. Это хорошая вещь, помогает прийти в себя. И, как недавно выяснил Свенсон, особенно хорошо – при похмелье.

Старый археолог явно испытывал облегчение – сегодня возиться с чьими-то останками уже не придётся. Припав к горлышку, я жадно глотала солоноватую прохладную жидкость, пока фляга не опустела.

— Что это было, профессор? — спросила я, наконец переведя дыхание.

— Очевидно, телепатический сеанс. — Мэттлок поправил очки на носу. — Мой первый контакт прошёл легко, и я не думал, что с вами может случиться что-то подобное. Очень надеюсь на то, что после налаживания канала столь серьёзных последствий контакта не будет…

— До ближайшей цивилизации несколько тысяч километров, — заметил Марк. — Не забывай об этом, Лиз, раз уж решила лапать всё подряд.

— Это моя вина, — сказал Рональд Мэттлок. — Простите, что так получилось. Мне следовало предупредить вас, но я просто не успел… И давайте держать это в тайне. Вам ведь без особой разницы, больше одной тайной или меньше? Я же, в свою очередь, сохраню в тайне тот факт, что вы вовсе не из полиции.