Сил от этого факта прибавилось, и я завела джип, чтобы выкрутить руль влево. Затем присела у колеса – аккурат напротив переплетения рычагов подвески и торчащего приводного вала, уходящего куда-то во тьму. Насколько я помнила, звук шёл отсюда, но я не могла разглядеть поломку среди внушительно и надёжно выглядящих железок.

Затем я решила проверить сарай и обнаружила в нём всякую всячину, от старой мебели и садовых инструментов до неприкосновенного запаса дров и целого арсенала банок со всякой лакокрасочной химией. Бензин в помещении я не нашла, зато слила из оставленной снаружи машины добрые два десятка литров.

Я вернулась в дом, помогла Алисе перетащить плюшевых компаньонов в кузов и сгребла в сумку оставшиеся вещи. Мы быстро погрузились в вычищенную до блеска машину и покатили прочь от временного ночлега…

* * *

Мы двигались вперёд. Вымершие дороги, заросшие поля по сторонам и брошенные поперёк проезжей части автомобили – таким стал мой мир. Редкие придорожные мотели и заправки превратились в кладбища, от которых за нами пускались в погоню бывшие люди, скалясь и протягивая жадные крючковатые руки. Тёплый ветер, пахнущий тленом, врывался в окно и трепал мои волосы. Алиса же, уткнувшись в одну из своих книг, всю дорогу неотрывно читала.

— Ну как, вы с мишкой уладили вопросы? — спросила я, взглянув на девочку.

— Какие? — Выпав из чтения, она нахмурилась.

— Вчерашние вопросы с леденцом.

— Как мы могли с ним уладить вопросы? — недоумённо вопросила она. — Он же неживой!

— Разве? — Я задумчиво почесала подбородок. — А я думаю, что человек способен наделить душой и жизнью всё, что угодно. Другое дело, что мишка ограничен в своём плюшевом теле, поэтому не может говорить. Ему просто нечем ответить тебе. Зато он может думать и чувствовать.

— Разве ему есть чем думать и чувствовать? — риторически спросила Алиса. — Он же плюшевый, и мозг у него тоже плюшевый.

Снисходительно посмотрев на меня, она вновь погрузилась в чтение. Хмыкнув, я отвернулась на дорогу. Краем глаза в какой-то момент я заметила, как Алиса, которая так всё время и держала на коленях медведя, сделала вид, что отвернулась к окну, а сама склонилась к нему и прошептала что-то совсем уж неслышно …

* * *

Полями объехав Эсперу по дуге, мы подбирались к окраине городка, к огромной асфальтированной парковке. Согласно радиотрансляции, лагерь для беженцев был разбит именно на стоянке. Неровная холмистая гряда проплывала в стороне, а почти сразу за ней начиналась окраина этой самой площадки. В сотне метров впереди гряда обрывалась и сменялась молочно-белым небом, и когда джип докатился до края гребня я нажала на педаль тормоза.

— Оскар, сиди здесь, — приказала я, и собака послушно присела. — Алиса, выходи только после меня.

Оглянувшись по сторонам, я убедилась в том, что вокруг чисто, и выбралась из машины на траву. Несколько шагов вверх по склону холма – и я лежу в зарослях на его верхушке. С шелестом плюхнувшись рядом со мной, Алиса припала к своему биноклю.

— Вон там стоят палатки, — сказала она, глядя в направлении сетчатого забора, протянутого вдоль обширной, почти бесконечной бетонной площадки.

Многочисленные зелёные навершия армейских тентов пестрили вдали, но было очень тихо – ни голосов, ни шума двигателей. Среди тентов виднелись пара военных грузовиков, торчала передвижная радиомачта, а в канаве, опоясывающей лагерь, валялись беспорядочные кучи мусора. Алиса вдруг едва заметно всхлипнула и судорожно втянула носом воздух.

— Ты что-то видишь? — спросила я.

— Больные, — прошептала она и сунула бинокль мне в руки.

За сетчатым забором между палаток бродили мертвецы. Покачивая головами, подволакивая ноги, они мелькали между палатками, натыкаясь друг на друга и на натянутую ткань, и бессмысленно тащились дальше. Царила кладбищенская тишина, над которой высоко в небе летала пара молчаливых чёрных ворон. Вне периметра тоже скитались доходяги – то исчезая, то появляясь, их головы мелькали в высоких зарослях кочковатого поля.

— Если здесь и есть дедушка, то он уже один из них, — выдавила из себя Алиса.

— Он может быть где угодно, в любом безопасном месте.

Эта чума, скорее всего, уже сожрала все места скопления людей. По страшной иронии самым безопасным местом был именно дом дедушки. Где его самого не оказалось.

— Может, поедем в другой лагерь? — спросила девочка, с надеждой глядя на меня.

— Как бы мне ни хотелось, боюсь, что это невозможно. Чтобы объехать, а уж тем более обыскать все лагеря, уйдёт целый год, и это будет чертовски опасно…

Надежда в её лице буквально на глазах сменялась отчаянием – тем, о котором она знала изначально, но не хотела в него верить, и я сделала единственно возможное – обняла девочку и прижала к себе. Она тихо подрагивала в моих объятиях, а я смотрела на силуэты в отдалении и думала о том, как же такое могло произойти. Как вообще всё это возможно?

Мы, люди, выглянули из своего крошечного домика, в котором ютились столетиями. Вышли на порог, сделали несколько шагов наружу – и тут же глаза в глаза встретились с чем-то ужасным. Раньше, в те далёкие времена, когда на Пиросе всё было неплохо, я бы сказала, что человечество заслуживает то, что с ним происходит. Я была свято уверена в том, что люди сами накликали на себя все эти катаклизмы.

Словно кары небесные прямиком из Библии, людей с лица Вселенной выжигали неукротимые силы – будь то ядерная война, гигантский чёрный шар размером с половину Луны или опасные симбионты, завезённые прямиком из ада. Человек раз за разом получал то, что заслужил, веками насилуя и убивая других существ и себе подобных ни за что. Не для пропитания, не из самозащиты, а зачастую просто потому, что хочется. Извечное желание «разобрать и посмотреть, что там внутри», извечная тяга владеть чем-то, а то и просто увидеть, как из живого уходит жизнь.

Но вот эти существа, которые бессмысленно бродили по полю и за сетчатой оградой, лишившиеся души и разума, а то и просто лежащие на обочине и проплывающие мимо, словно часть пейзажа – в чём они виноваты? Большинство из них ходили, говорили и работали, ковырялись в носу и обнимали своих детей. Строили планы, думали, мечтали. Почему они должны делить с убийцами кармическую расплату за их злодеяния? В конце концов, чем всё это заслужил невинный ребёнок, дрожащий у меня на груди?

— Поехали отсюда, — сказала я.

— Куда? — обессиленно простонала Алиса.

— На восток, к морю. Туда, куда шёл Леонардо. Доберёмся до воды, найдём лодку, уплывём и будем ждать, когда всё это закончится. Когда все они передохнут от голода. Хорошо?

Она подняла заплаканное лицо и вновь уткнулась мне в джемпер.

Куда мы поплывём? Остались ли ещё на этой планете безопасные места? Фантазия моя пасовала на этот счёт, но, по крайней мере, на воде мертвецы нас не достанут…

Чувствуя, что стоит поберечь подвеску, я всё же решилась выйти на магистраль, параллельно которой мы двигались последние несколько часов. Оставив позади почти двести километров по заметно позеленевшим полям и где-то в середине дороги попав под беглый обстрел издалека, «Носорог» переполз заросшую камышом яму и вкатился на широкое и ровное шоссе о четырёх полосах в каждую сторону. Аккурат посреди лобового стекла зияло отверстие с паутиной трещин, которое оставила давешняя пуля, просвистев сквозь брезент. В связи с этим Алисе было настрого запрещено высовываться из убежища, устланного мягкими игрушками.

Широкая восьмиполосная магистраль была становым хребтом Междуморья и протягивалась с востока на запад почти по прямой, сшивая воедино три тысячи километров неравномерно заселённого ковра степных просторов. Утыканная заправками, парковками и придорожными забегаловками, оборудованная съездами к предприятиям, она в обе стороны качала кровь местной цивилизации, словно кровеносная аорта.

Густая и плотная на северной стороне магистрали, к югу сетка дорог редела, места становились всё более немноголюдными, пока не упирались в пустыню. Там тоже можно было объехать, но самый прямой путь к морю пролегал по шоссе. Задерживаться надолго я на нём, впрочем, не планировала, однако, судя по уже хорошо заметному стуку в подвеске, скоро нам могла понадобиться новая машина или как минимум ремонт имеющейся. Ремонт, в котором я не смыслила ровным счётом ничего.