— Не могу. Я в ответе за всё, что происходит. Я должна быть уверена, что они не причинят ей вреда.

— Ты этого никогда не узнаешь. Я вообще удивляюсь, как ты умудряешься после смены ещё и здесь дежурить…

Вновь тихонько звякнуло стекло.

— Нельзя было её отпускать, — сказала девушка. — Нужно было отправиться на Пирос вслед за ней. Тогда всего этого не случилось бы. Ведь мы с ней разминулись всего на каких-то пару дней… Я упустила её, а теперь она вернулась оттуда диким животным. Пустая оболочка из-под человека…

Тихие всхлипы доносились до меня, пока я вязла в сновидении. Врастала в него медленно, захлёбываясь тьмой, мучительно и беспокойно. Глаза непроизвольно метались под сомкнутыми веками, в голове скрипели осколки разбитого разума, который, казалось, разлетелся вдребезги по всей этой комнате.

— Она сделала большое дело, — сказал мужчина. — Спасла ребёнка. И вернулась сюда за нами, ради нас.

— Как же хочется повлиять на судьбу, поменять её, вовремя свернуть туда, куда нужно, — слабо пробормотала девушка. — Они с самого начала хотели её убить – и в итоге своего добились…

* * *

На дверях висел замок… Взаперти сидел щенок… Не осталось никого – все ушли до одного…

Проснись! Ну же, просыпайся! Почувствуй, как в смоляной черноте вскипает вулканическое пламя! Это жажда мести – и она нашла выход наружу! Высшая справедливость, воплощённая в маленьком человеке, возносящая его на вершину собственного всемогущества. Наверху, над облаками всё становится неважным – ни то, что было до, ни то, что будет после. Есть только этот самый момент – когда твоя рука занесена над жертвой высшей справедливости. И через мгновение она обрушивается вниз, свершая приговор…

Чавк, чавк, чавк… Звуки заполняли черепную коробку доверху, переливались через край. Умерщвлённый тысячелетие назад убийца моего друга вновь агонизировал перед глазами, застланными пеленой ярости, а острый скальпель вонзался горло. Раз за разом, снова и снова, удар за ударом, пока горячая бордовая жизнь стремительно покидала поверженное тело.

Ощущение высоты под ногами стремительно улетучивалось вместе с затихающим сердцебиением жертвы, далёкий горизонт воспоминаний таял и съёживался, и в памяти оставалось лишь одно имя. Простое имя хорошего человека, теперь отмщённого. Теперь я должна была не должна забыть его! Нужно сохранить его во что бы то ни стало!

… На барабанных перепонках всё ещё отпечатывался крик, сорвавшийся с уст. Вновь рождаясь из небытия, я стискивала зубы, а кожа моя горела огнём. Где-то, казалось, шипел и свистел пожарный гидрант.

«Пока я ничего не вижу, меня нет», — твердила я про себя. — «Меня нет, пока я не открыла глаза! Меня нет…»

«Но я есть», — отозвалось преоптическое ядро – маленький пучок нейронов в переднем ядре гипоталамуса. — «Я дарю тебе эти ощущения. Через них ты найдёшь себя!»

Теперь и я здесь! Я чувствую и слышу их – ощущение облепившей меня материи, равномерное навязчивое шипение, вспышки стробоскопа, пробивающиеся сквозь плотно сжатые веки и едкий запах горелого пластика. Мгновение, движение век – и я натыкаюсь на себя, сидящую на полу тёмной комнаты, покрытом равномерным слоем воды. Вода лилась сверху, с потолка, и сразу отовсюду. Она была прохладной, заливалась за шиворот, пропитывала ткань и кожу. В следующее мгновение сверкнула вспышка – мигнули сразу все стены одновременно, на краткий момент освещая помещение.

Переломанные многосуставчатые руки торчали из стен, крючьями механических кистей нависая над полом, отбрасывая изломанные тени на стены и потолок. Через краткий миг всё вновь скрылось во тьме, и, оттеняя касание волглой материи, появилось ощущение уже в моей собственной руке. Казалось, её опустили в кипящее железо, где она пылала, но никак не могла сгореть дотла. Шаря мехапротезом по живому предплечью, я чувствовала адское жжение пополам с притуплённой, расфокусированной и смазанной болью, пропущенной сквозь расстроенный оптический фильтр.

Звонко отщёлкнулась секунда – и новая вспышка выхватила блестящий сгусток бордового мяса перед глазами. «ОТТО»… И снова – тьма. Боль становилась всё отчётливей, всё ощутимее, и я уже ждала новую вспышку медленного стробоскопа, умозрительной кистью дорисовывая отпечатанную на сетчатке глаза картину с кровавым пятном в центре.

Новый засвет озарил внутреннюю сторону предплечья, на которой до самого мяса были высечены четыре торопливые буквы. «СОФИ» – глубокие надрезы наживую сочились свежей набухающей кровью. Онемевшие пальцы были скрючены спазмом, а прямо передо мной на ковре лежал треугольный осколок толстого стекла. Тот самый, который я, вновь вброшенная в этот мир, выронила на пол минуту назад. Машинально, чтобы защитить себя от враждебной окружающей действительности, я схватила осколок и, сотрясаемая крупной дрожью, поднялась на ноги.

Некогда белые стены были испещрены неровными дырами и покрыты извилистыми трещинами. Пробития от ударов чем-то тяжёлым чернели, обрамлённые радужными кляксами изорванной жидкокристаллической матрицы, из которой торчали белые крючья застывших манипуляторов. Краткое мгновение – и комната снова погрузилась во тьму.

Туда… Прямо… К выходу. Кровь смывала прохладная вода, льющаяся с потолка, промывала порезы, но нужно было перетянуть чем-нибудь рану, какой-нибудь тряпкой, пока я совсем не ослабла…

«Ведь если ты ослабнешь, мы не сможем сопротивляться», — заявила лимбическая система в моей голове.

Я оглянулась. За спиной неровным провалом зиял прямоугольник окна. Оно чернело на фоне тёмной комнаты и было похоже на кисельную плёнку. Обвисшая и поплывшая, будто оплавленная невероятным жаром, эта плёнка была насквозь пробита чем-то тяжёлым. Оплавленный кусок окна был выломан, а за ним не было ничего – ни неба, ни фонарей, ни узкой улочки под полукруглой галереей – лишь непроглядная тьма.

Блуждающие по разбитому помещению тени зловеще наскакивали на меня, норовили зайти сзади и ударить в спину, поэтому я покрепче сжала своё оружие – закопчённый осколок этого самого стекла толщиной в добрый сантиметр.

Через шипящую какофонию потолочных разбрызгивателей я заковыляла к выходу из комнаты. Небольшая, некогда опрятная прихожая освещалась ровным приглушённым светом, пол её также был залит водой, по которой плыли красноватые разводы.

Это моя кровь? Или чья-то ещё?

«А ты как думаешь?»

Уткнувшись глазами в бордовый шлейф, ползущий из ванной, и прижимая к себе искромсанную руку, я добрела до двери в санузел и осторожно заглянула внутрь.

— Не может быть, — просипела я.

Крошечная ванная комната была разбита вдребезги. Стены испещрены выбоинами, от зеркала ничего не осталось – его осколки усеивали залитый розоватой жидкостью пол, смешиваясь с кусками сорванной с посадочного места некогда овальной раковины. Из пожарных разбрызгивателей в потолке всё ещё капала вода, а с бортика ванны нелепо свисали чьи-то ноги. Их владелица была небрежно прикрыта обагрённой липко-красным месивом цветастой занавеской. На одной из ног белел мягкий тапочек, а вдоль покрытой конденсатом стены наискось протянулся багровый шлейф от ладони.

Чуть ли не подскакивая на месте от адреналинового шока, я смотрела то на торчащую кверху босую ногу, то на липкий закопчённый осколок экрана, сжатый в механической ладони, то на четыре буквы, вырезанные на предплечье.

Бежать! Бежать отсюда как можно быстрее! На все четыре стороны, не оглядываясь!

Судорожно хватаясь за стены, я устремилась к выходу из квартиры – туда, где, как мне казалось, был выход. Прямоугольник стены без малейшего признака ручки был неподвижен, непоколебим. Будто преследуемая сонмищем чертей, я царапалась в этот прямоугольник, пыталась найти щель, тыкала в него осколком, размазывала по белой поверхности кровавые кляксы.

Шум от разбрызгивателей, ставший фоном, внезапно прекратился. Потоки воды иссякли, и стало почти тихо. Разогнанное сердце бултыхалось где-то внутри, и я начинала слышать звуки. Множество звуков – механический лязг, жужжание приводов, электрическое потрескивание, неразборчивые отрывки фраз. Гудели открывающиеся двери. Этот звук был очень отчётливым, но внутренним чутьём я понимала, что его источник находится в десятках метров отсюда.