Едва Лем минует зону обстрела, как справа открывают огонь сразу два пулемёта. Огневые точки хорошо замаскированы. Я ничего не вижу, кроме пляшущих огоньков. Чем дальше Лем продвигается по ложбине, тем жарче и интенсивнее становится огонь. Стрельба ведётся непрерывно с обоих склонов ложбины. Кроме пулемётов в обстрел включаются малокалиберные скорострельные пушки. Дело доходит до огнемётов. Ревущие струи пламени полностью скрывают от нас проводника. Кажется, ничто живое не сможет уцелеть под таким огнём. Но фигура Лема появляется у очередной вешки. Он упорно ползёт и ползёт вперёд. Местами в дело вступают лазеры, что-то вроде плазменных пушек и какие-то разрядники.

Но вот и последняя вешка. Огонь сразу прекращается, словно Лем нажал на какую-то скрытую педаль. Он встаёт и машет нам рукой, приглашая следовать за ним. Мы видим, что он цел и невредим, но почему-то никто из нас не торопится за ним последовать. Признаться, у меня мурашки начинают бегать под комбинезоном, когда я представлю себя ползущим под этим смертоносным потоком. Но надо решаться. Делаю шаг вперёд.

—Я пойду! — неожиданно заявляет Сергей.

Он решительно направляется к ложбине. Этого я от него меньше всего ожидал. Хотя, в принципе, удивляться здесь нечему. Парень с нами не первый день, успел побывать в боях и обстреляться. Как говорится, уже освоил, как надо себя вести, находясь по обе стороны прицельной рамки. А этот шаг для него — что-то вроде акта самоутверждения. Проверка самого себя на прочность. Что ж, пусть парень идёт.

—Хорошо, Серёжа, иди первым. Но смотри, нервы держи в узде. Начнёшь дёргаться — смерть.

—Всё будет нормально, Андрей. За меня, как за Димку, ты переживать не будешь. Учиться надо на чужих ошибках.

Ого! Парень первый раз обратился ко мне на «ты» и назвал меня просто Андреем, без отчества. Что ж, давно пора ему становиться на одну доску с нами. Может быть, и из него в итоге получится хроноагент? Посмотрим. Впереди еще много испытаний.

Не без трепета следим мы за тем, как преодолевает Сергей смертоносную ложбину. Только бы не психанул! Здесь, как я понял, ничего, кроме железной выдержки, не требуется. А Сергей, словно играя у нас на нервах, ползёт слишком медленно. Пулемёты и скорострельные пушки захлёбываются очередями, рвут в клочья склоны ложбины, засыпают Сергея песком и щебнем. Огнемёты ревут почти непрерывно. Представляю, как ему сейчас там жарко.

—Что он, быстрее ползти не может, что ли? — не выдерживаю я.

—Видимо, не может, — спокойно реагирует Пётр. — Не забывай, что он не солдат, никогда им не был и не собирался им становиться. Откуда у него возьмутся навыки к такому способу передвижения, да еще и с полной выкладкой?

Пётр прав, а я об этом как-то не подумал. Привык считать парня одним из нашей команды. А с ним надо еще работать и работать. Впрочем, с Петром тоже. Но вот Сергей доползает до последней вешки, и огонь прекращается. Сергей лежит еще минуты две, медленно встаёт и на полусогнутых от длительного напряжения ногах подходит к Лему. Лем обнимает его, хлопает по плечу и сигналит нам рукой: «Следующий!»

Один за другим мы ползком преодолеваем эту насыщенную смертью ложбину. Я, как всегда в таких случаях, иду последним. И как всегда мне кажется, что много легче ползти самому, слушать над собой свист пуль и рёв пламени, чем смотреть со стороны, как всё это происходит с моими товарищами.

—Всё, — говорит Лем. — Если ничего особенного больше не случится, то утром мы выйдем отсюда.

—А что особенное может еще случиться? — спрашивает Лена.

—Нам еще надо пройти Поле Случайной Смерти.

—Случайной Смерти? — переспрашиваю я. — Что это такое?

—Это поле, по которому сегодня нельзя пройти так, как шли вчера; а завтра нельзя будет идти так, как шли сегодня. Там каждый день всё меняется.

—Там стреляют, как здесь, или что-то другое?

—Там смерть сидит в земле.

—Мины?

—Нет. Никто не знает, что там творится под землёй. Мы зовём эти штуки Злыми Ловушками. Они кусаются. Кусаются все по-разному, но кусаются насмерть. Я с чужих слов рассказывать не буду, а сам кое-что видел. Одного на куски разорвало. Сначала ногу на сто шагов отбросило, потом рука в другую сторону полетела, а потом и самого напополам. Другой под землю провалился, даже крикнуть не успел. Только мы его и видели. Третьего под землю не утянуло, но так к земле прижало, что у него ни одной целой косточки не осталось: всё в кашу. Еще одного заморозило в один шаг. Жара страшная, а он стоит весь ледяной и не тает. А другого, наоборот, сожгло. Заорал диким криком. Мы смотрим, а он покраснел, кожа волдырями пошла, потом задымился и вспыхнул, как факел. Мы до полсотни сосчитать не успели, а от него только косточки обугленные остались да пряжка от пояса. Еще трое упали и умерли. Отчего? А кто знает?

Я представляю, как мы будем идти среди таких кусачих ловушек, и мне становится не по себе. Да еще Лем, кажется, сказал, что там каждый день всё меняется. Ничего себе заявочки!

—Брат Лем, а как же там можно пройти, если там каждый раз всё по-новому?

—Пройти можно. Попадаются в ловушки только те, у кого глаза не на месте и кто гуляку невнимательно слушает.

—Значит, ловушку видно?

—Саму ловушку обнаружить трудно. Можно обнаружить её след, когда она перемещается с одного места на другое. Там поле поросло травой. Где ловушка прошла под землёй, трава два дня остаётся словно морозом прихваченная.

—И как быстро они перемещаются?

—За день от десяти до тридцати шагов. И движутся они по ночам. Ближе чем на пять шагов к концу следа подходить опасно. С любой стороны, потому что невозможно определить, в какую сторону она движется. Так что это не так уж и сложно. Вот только… — Лем замолкает.

—Что только? Ты уж договаривай.

—Очень редко ловушка остаётся на одном месте несколько дней. Тогда её след зарастает.

—И тогда её определить невозможно?

—Возможно, но трудно. Не всякий гуляка возьмется за это.

—И какие у неё признаки?

—Когда ловушка задерживается на одном месте, а это бывает редко, но всё-таки бывает, над ней начинает быстро расти трава.

—Понятно. Веди нас к этому полю. Сколько до него идти?

—К ночи придём.

—Тогда возле него и заночуем. Такие места надо преодолевать при дневном свете.

Через несколько часов блужданий между завалами битой и небитой техники мы приходим на место. Перед нами не очень большое поле, примерно три на три километра, поросшее травой. Его можно было бы пройти еще засветло. Но после того, что рассказал Лем, форсировать это поле без предварительной разведки что-то не тянет.

Пока готовится ужин и ночлег, мы с Лемом идём вдоль кромки поля. Сразу бросаются в глаза где-то извилистые, а где-то почти прямые полосы пожухлой травы. Действительно, словно морозом прихвачена. Я стараюсь как можно более точно запомнить их расположение и рисунок. Ведь Лем говорил, что ловушки передвигаются по ночам.

—А обойти это поле никак нельзя? — спрашиваю я на всякий случай.

В этот момент мы как раз подходим к кромке поля, и перед нами открывается другая картина. В каменистый ірунт по самые оси двухметровых широких колёс вросли громоздкие платформы с надстройками в виде башенок, по несколько штук на каждой, ощетинившиеся какими-то штангами, усеянными штырями различной длины. Эти конструкции чем-то напоминают директорные антенны. Платформы разбросаны по полю довольно редко, метров от трёхсот до пятисот друг от друга.

Лем поднимает с земли булыжник и, размахнувшись, как толкатель ядра, забрасывает его между платформ. Все «антенны» в пределах видимости приходят в движение и нацеливаются на камень. Тот тает на главах. Через несколько секунд от булыжника весом не менее трёх килограммов не остаётся даже порошка.

Несколько минут я оцениваю размеры поля и отбрасываю идею порезать «антенны» лазерами. Неизвестно, какой у них радиус действия. А срезать все «антенны» до единой — задача непосильная.

И тут я невольно проникаюсь уважением к создателям этой внеземной техники. Сотни лет стоят под открытым небом эти орудия уничтожения. Открыты они всем ветрам, дождям, пескам и пыли. Гранитные утёсы, и те разрушаются за такое время. А эта техника сохранила свои смертоносные свойства. Да еще как сохранила! Хоть прямо сейчас в бой.