— Нет, все хорошо, просто, очень плохо спал сегодня. Давайте начнем с города, и вы увидите все мастерские и дома. Узнаете как живут люди, и что у нас есть. А потом мы погуляем по берегу, увидим рыбаков и место, где они обрабатывают рыбу. Далее, мы можем посетить верфь, вам скорее всего, как женщине, не интересна эта сторона жизни земель….

— Нет, нет, давайте посмотрим и верфь. Мне не понятно ничего в этом, но очень интересно. И видеть такие огромные лапахи — горло захватывает от воздуха. И море там очень красивое, в наших лесах нет моря, а мне так нравится цвет воды и запах. — я делала воодушевленное лицо женщины — поэта. На верфь мне хотелось попасть больше всего. Верфь и берег моря, это единственная дорога домой.

— Хорошо, но мы еще должны посмотреть сады и место, где плавят железо. Мы делаем много железных приспособлений. — Он гордился рудниками и тем, что железо покорилось им. Когда о нем начали говорить, его глаза загорелись — вот его тонкое место, место, которое он знает лучше всего. Посмотрим, как много он знает о другом, о том, что не касается железа. Вода с годами убивает и железо. А слово убивает человека незаметнее, чем железо.

Я улыбнулась ему максимально открыто. По дороге до города я восхищалась видами, теплой погодой, воздухом, который наполнен приближением тепла. Я не выспалась, и проспала утро потому что всю ночь готовилась к встрече.

— Одрус Ваал, я так очарована вашими землями, что не спала всю ночь, и сочинила песню. Вы любите песни? У нас их поют на ярмарках, я слушала в детстве песни, что пела мне мама, и сейчас у меня родились слова. Я могу вам спеть. — Я говорила смущенно, как моя подруга поэт, которая сначала предлагает послушать пару строчек, а потом весь вечер мучает своими виршами.

— Конечно, обязательно, Сири, у нас так мало людей, что могут слагать песни! — У него загорелись глаза, и было видно, что он хотел развлечься. — Не смущайтесь, пойте, если нужно, мы задержимся перед въездом в город.

Я максимально жалостливо затянула:

— Минули-сгинули слова наивные

И унеслись в небеса,

Просто-ли сложно-ли, ситцем берёзовым

Ветер играет в лесах,

Было-ли, не было, нитками белыми

Сшиты сомненья твои

Снами — надеждами, не буду прежней я

Просто меня отпусти….. — песня, которую пела моя подруга в караоке каждый раз, была известна мне дословно, и там, кроме упоминания березы, не было слов, что могли напрячь слушателя. Если здесь нет лебедей, я скажу, что это птицы, что живут на севере, и прилетают на озера летом.

Ваал смотрел на меня с умилением пока я пела. Кое-где не вытягивала, но припев осиливала хорошо — голос у Сири был что надо, в отличии от меня в прошлом. Нужно потренироваться, и узнать свои возможности лучше.

— Сири, это такая хорошая песня, у меня даже голова перестала болеть, и такая хорошая мелодия, я никогда ее не слышал, — он был искренне растроган.

— Я сама придумала ее в эти две ночи. Здесь у меня много времени, и я быстро собираю слова, и они поются в моей голове, — мы подъезжали к городу, и въехали в него, с верхней точки — на возвышенности дома были больше. Мне нужно было закрыть тему. — О, какой чудесный город. Мы можем выйти и пройтись по нему?

— Пока мы поедем между домами, но карета будет останавливаться возле мастерских, и мы будем выходить, и смотреть на работу. Я давно не был здесь, мне и самому интересно — что нового делают мастера. — он выглядывал из окна, и приготовился мне показывать диковинки его мира, их достижения.

Улицы были узкими настолько, что две кареты не разъехались бы даже в самом широком месте. Камень домов был старым, и ветер с дождем сделал его словно немного пористым, от чего было ощущение, что он рукотворный. Белые стены с чуть заметными швами глины, небольшие, но остекленные окна, невысокие крыши, с отверстиями, как и в наших станах. Люди готовят на кострах перед домом на каменных очагах, а в земле заложены камни, и открывая железную крышку, как в наших тандырах, они вынимают из них хлеба — небольшие, но округлые, пышные лепешки. Запах в городе стоит просто волшебный. Мне вспомнилась Турция, маленькие деревни, которые будто созданы специально для туристов. Или Крит, где мы отдыхали с подругой. Улочки проходили по склону, и в карете особенно чувствовалось, что дорога имеет уклон.

— У вас такой белый и вкусный хлеб! Вы выращиваете специальные зерна? — Это же пшеница, и чтобы белый хлеб могли есть горожане, нужны поля, нужно убирать, обмолачивать, нужны мельницы для такого тонкого помола. Хлеб на севере был грубый, темный, Исте приходилось больше ночи держать опару в тепле, чтобы он подошел. Вместо дрожжей использовали вьюн с соцветиями — шишками, вроде хмеля, добавляли сок ола. Но чаще готовили тесто на старой закваске, и это был безостановочный процесс.

— Ниже, в долине, у нас есть поля, раньше они были дикими, наши люди собирали семена, сами обрабатывали земли, а до этого был только темный хлеб, как на севере. — Он явно гордился.

До чего, «до этого»? До того, как он попал сюда? Слишком уж он умен, слишком другой. Мои подозрения, словно дрожжевое тесто, наполнялись воздухом подтверждений, и готовы были перелиться через край, но было рано.

— Как я завидую, что вы родились на этой красивой и теплой земле. Наверно, мальчишкой, вы рыбачили с лодок, ныряли под камни, спорили кто глубже. У нас есть только река, и мальчишки купаются не долго — в холодный реку покрывает лед, и там больно ноги от холода. Они ныряют, и достают рыб из-под камней. А здесь долго тепло. И дети растут сильными и здоровыми! — ну, давай, вспомни детство. Где ты рос, Ваал? Что делал? У тебя были родители, братья, сестры, ты ходил в школу, а может даже в институт? В каком городе? В какой стране? В какие годы, Ваал? Ты был темнокожим, и жил среди домов до неба? Ты жил там, где люди через море летают на крыльях?

Мое сердце забилось так сильно, что стучало в ушах. К лицу прилила кровь, и казалось, он сейчас заметит мое возбуждение, отдаст под стражу, и прикажет повесить. Какого черта ты раскатываешь по городу без охраны, Ваал? Ты живешь в землях, где через один дом есть люди, что молча желают тебе смерти. Ты плохо учился в школе, и не знаешь, что в любом мире, где нет сдерживания, авторитарный режим плохо закончит? Ты дурак, или я чего — то не знаю?

Когда люди на улицах стали узнавать Ваала, они широко улыбались, кланялись. Он снисходительно улыбался, и только глазами реагировал на их внимание — прикрывал веки. Папа Римский, блин. Чем они обязаны тебе?

— Сейчас мы выйдем у большого дома, где пекут хлеба на продажу. Эта семья делает хлеба круглые сутки, у них много детей, и все принимают участие в процессе. Здесь есть лавка, где можно купить горячий, очень хороший хлеб. — карета поехала медленнее, и я увидела дом с большим навесом рядом. Каменный забор был метров сто, и за ним располагалась самая большая в городе пекарня. Запах ванили и корицы заставлял думать, что я нахожусь в торговом центре в обед — супермаркеты в них любят запустить в вентиляцию нужные ароматизаторы, а запах свежей выпечки — один из самых желанных, начиная с обеда.

— Одрус Ваал, такая честь принимать вас в доме хлеба, — из ворот вышел высокий смуглый мужчина лет пятидесяти. Он расставил руки шире плеч, и поднял ладони вверх. Он встречал Ваала как короля, не меньше. За ним шли люди, и остановились, как только кучер открыл дверь кареты. — Просим пройти к нам, уважаемый одрус.

Поскольку надо мной больше не было надсмотрщицы, я решила не надевать на голову колпак. Ваалу было не до меня — он наслаждался любовью этих людей, он жадно пил каждый их вздох восхищения, он любовался не собой, он любовался их любовью к нему.

Да что здесь, черт побери, происходит? Что за кадры из фильма «Парфюмер»? Мы прошли во двор, там было несколько тандыров, но они были не в земле, как я видела на улице города — большие овалы, в которые можно поместить быка стояли на земле, словно огромные яйца драконов. А еще, там были печи, типа русских — в них выпекали высокие белые хлеба и булки. Я видела, как из такой печи вынули пиццу.