Прошлогодняя ола, которую мы пили после сбора урожая была готова, и продавать максимально дорого ее можно было на большом рынке в Сорисе. У Севара была специальная телега, в которую впрягали обеих лошадей. В нее вставлялись деревянные рамки с круглыми прорезями — так, кувшины, по сути, висели над полом. В одну телегу входило двадцать кувшинов. У Севара их было почти пятьдесят. Двадцать он продавал осенью, двадцать весной. Весной ола была дороже, но у него была договоренность с несколькими харчевнями в землях карла Фара у Среднего моря, и купцами в Сорисе. Десять он оставлял дома для зимы и вместо денег на рынке в Клоуме. Там он менял олу на муку, масло, свечи и мясо.

Мы ужинали, и я думала о том, что зря я торопила отца ехать на рынок. Сейчас, когда я узнала, что настоящий рынок будет не раньше, чем через месяц, как долго добираться до рынка, и как отцу приходится торопиться с новым урожаем, я подсела к нему, наклонила голову к его плечу, и сказала: Почему ты не отговорил меня, когда я настояла поторопиться с рынком?

— Потому что ты должна была вспомнить, что нельзя ехать раньше времени, — он повернул меня к себе, посмотрел в глаза, — признавайся, Сири, что у тебя в голове?

Иста уронила котел. Я посмотрела в ее сторону, на меня смотрели испуганные глаза женщины, которая знала, что я совершенно ничего не помню.

Я очень хотела рассказать правду, поделиться тем, что действительно произошло со мной, но понимала, что тогда я буду не их Сири, тогда им придется принять чужого человека. А это сложно.

— Отец, я очень плохо помню прошлую жизнь, я не помню лицо своего мужа, своих родителей. Когда я увидела тебя, я поняла только одно — я тебя знала. Но ничего из прошлой жизни так и не вспомнила, — я не хотела лгать этому большому и доброму мужчине, но это было необходимо.

— А другую жизнь ты не помнишь? — он сощурил глаза, пытаясь прочитать мое лицо, но сам был при этом как открытая книга, и я поняла, что еще не наступило время для правды.

— Какую другую? Я не помню ничего, что было до дня, когда Юта нашла меня, — я сказала и опустила голову, и слезы полились рекой от обиды на ситуацию, от усталости и страха, от того, что мне некому рассказать, что дома, там, действительно дома, меня ждут родители и дочь, что муж ушел на втором месяце съемок, сказав, что так жить невозможно. А мы были прекрасной парой — я вечерами писала, а он клеил свои маленькие модели — кораблики.

Севар прижал меня к себе и молча гладил по голове, пока я не перестала плакать. Иста похоже выдохнула, что ситуация разрешилась. Юта смотрела на меня большими голубыми глазами, тоже полными слез. Она искала меня в лесу и поле целый день, а потом с Истой на лошади везли меня, с трудом закинув в телегу. Считали, что я не выживу. Она пересела ко мне, и обняла меня.

— Пора приниматься за вязание, если мы не будем продавать шерсть, тогда нужно продать вещи из нее, как можно больше вещей, — Иста выкладывала из сундука текущую вязку. Мы вязали у костра, а отец спал, положив голову на стол. Интересно, есть ли на рынках листовое железо — нужно что-то делать с очагом.

Мысли о сумке с колесами тоже можно реализовать в жизнь, ну и пусть они будут с деревянными колесами, это сильно облегчит жизнь. Еще нужно присмотреться к хлебу. Иста пекла его в каменной печи, похожей на большой кувшин, как тандыр, где пекут лепешки. Идея хорошая и хлеб пропекался, только он сильно заглублен в землю, а мог бы обогревать помещение. И еще, нужно придумать какую-то баню. В реке мыться уже холодно, и девочки смотрят на меня как на сумасшедшую, когда я нагреваю большой котел, и выхожу с ним на улицу. Мыться можно только поливаясь из плошки. Я боялась прихода холодов.

Месяц пролетел незаметно, я жила здесь два с лишним месяца, а по ощущениям, не меньше года. Пока руки заняты работой, голову не терзают мысли о жизни, о возможности возвращения, о страхе за будущее. Юта повторяла за мной все, и как-то раз я услышала, как она поет всю песню из «Семнадцати мгновений весны», которую я мурлыкала под нос сидя с вязкой. И я решила разучить с ней еще несколько песен. Пора было собираться в дорогу. За месяц отец с нашей помощью переработал почти весь ол. Осталось в ямке для еды достаточно много. Он закидал клубни соломой, и накрыл досками.

Вечером перед отъездом Севар загрузил телегу кувшинами и оставил ее в мастерской. Мы паковали наши изделия, решили использовать их как мягкие подушки на соломе, а одеяла использовать в дороге — утром было не больше десяти градусов тепла. После ужина мы, наконец, показали отцу его новый свитер с высоким горлом. Я специально выбрала для него всю черную шерсть. Он был похож на геолога в этом свитере с косами на груди, с густой бородой, и шапочке до бровей. Не хватало только сигареты в зубах и гитары в руках.

Он надел его и без устали восхищался, что одежда не сковывает движений как суконные куртки. Свел локти сзади, потом плечи впереди — ничего не ограничивало движения. Решили, что поедет он в нем, но сверху наденет плащ, чтобы люди не задавали вопросов. Днем было относительно тепло, а вот с вечера до утра холодный воздух пробирал до костей. Мы достали войлочные калоши, поставили их у костровища, чтобы утром были теплыми. Я взяла вязание в дорогу, сидеть мы будем между двумя рядами кувшинов, впереди Севар, а за ним я. Но наши котомки с одеялами отлично подходят для того, чтобы подложить под спину.

Иста сложила с собой несколько караваев хлеба, вареные яйца, скисшее молоко, сухое мясо. У нас был небольшой котелок, несколько клубней ола, крупа, похожая на сечку, или манку для каши.

Из деревни вместе выезжало двенадцать телег — люди везли на главный осенний рынок всевозможные продукты. Было уже относительно безопасно, с началом холодов бандиты — кочевники перебираются в Сорис, ближе к теплому морю, и обосновываются в труднодоступных местах. Мы будем объезжать среднее море с востока, оно там превращается в косу, и с востока побережье охраняется армией Тирэса. Дружины наших карлов охраняют побережье среднего моря с нашей стороны. На период осенней ярмарки дороги полны и безопасны — телеги двигаются по десять — двадцать штук от каждой деревни.

Юта и Иста стояли на дороге пока не превратились в небольшую точку, а потом и вовсе пропали за холмами. Было пять — шесть часов утра, и туман от реки накрывал поля плотным покрывалом. На выезде из деревни люди дожидались друг друга. Мы постояли около часа, пока дожидались сбора всего каравана. Я дремала на соломе укрывшись серым одеялом, шапку надевать не стала, просто повязала ткань, как учила Иста — небольшим тюрбаном. На платье сверху была безрукавка, на ногах чулки, доходящие практически до середины бедра, и суконные калоши. Надо делать гамаши, вязать как вяжутся перчатки, только оставлять место под вшивную ластовицу. Улыбнулась и заснула.

Проснулась от того, что мне было жарко. Солнце было в зените, и за высокими бортами телеги не было ветра. Если придумать сверху перекладины и накидку, получится вполне себе хорошая кибитка. Как у цыган. Эта мысль заставила рассмеяться. Я подарю миру кибитку. Ни порох, ни лекарства, ни технологии, а дурацкий дом на колесах.

— Проснулась? — Севар повернулся ко мне, он уже снял свитер и плащ, и ехал в рубахе, — ох я и упрел, Сири, но утром я вообще не чувствовал холода, только руки немного подстыли. Дорого бы я отдал за такую одежину, коли покупать на рынке. Даже не моргнув бы отдал и три суала. Это я зимой в мастерской могу работать, и в лес за дровами в ней. Мудрая Доха тебя осенила своим умом.

— Хорошо, что тебе понравилось, отец, а носки бы ты такие за сколько купил?

— Пока никто не знает про одежину, носки можно по суалу продать, а длинные даже за два — женщины обязательно купят, только вот надо всем рассказать, показать. — в нем, видимо, проснулась торговая смекалка, и он примерял к себе — какой максимум он не пожалел бы на эти вещи.

— Хорошо, только давай я сначала посмотрю рынок, приценюсь, сравню, а потом мы с тобой и цену обсудим, — мне нравилось его настроение, и просто было приятно, что такой умный и взрослый человек оценил мои знания.