Далее Меф распространяется на тему того, что диктатура всегда открыто говорит народу: чьи интересы она выражает, и ставит этот класс или группу общества в привилегированное положение. Остальные слои общества знают свои права и обязанности и должны держаться в этих рамках. В этом случае они даже не заметят гнёта диктатуры. Тем более, что, как правило, четких границ между классами и группами не существует. Так что, родившись в крестьянской семье, ты можешь стать священником или офицером и, тем самым, попасть в класс или группу, интересы которой защищает диктатура. Более того, при любой диктатуре поощряется выдвижение достойных по их личным качествам.

Демократия же всегда базируется на лжи. И главная ложь, это — всеобщее равенство всех перед лицом закона. Взять даже обычное уголовное дело. Здесь процессуальный кодекс работает только для тех, у кого есть средства нанять хорошего адвоката. А если у человека этих средств нет, то будь он трижды невиновен, он никогда не сможет доказать, что следствие и суд грубо нарушили статьи процессуального кодекса и осудили его незаконно.

Вторая ложь демократии состоит в том, что она якобы выражает интересы всего народа. Это даже юридически невозможно. Демократия может выражать интересы только тех кругов, которые могут влиять на властные структуры, лоббировать их. То есть опять же тех, у которых для этого есть средства. Ни о каком движении между классами и слоями при демократии не может быть и речи. Вниз, пожалуйста; вверх, только при наличии средств. Тем самым, поощряется преступность, ибо честным путём средства для этого заработать невозможно.

Псевдокоммунистическая демократия, пока она была диктатурой пролетариата, была более прогрессивной, чем то, во что она превратилась после провозглашения так называемой социалистической демократии. Если при рыночной демократии главную роль играют деньги, то при псевдокоммунистической — связи, то есть близость к любым кругам, имеющим власть.

— Но мы увлеклись, — неожиданно прерывает себя Меф, — Оставляю тебя до ужина. Надеюсь, мои речи не пропадут втуне, и ты подумаешь над ними хорошенько. До вечера.

Меф уходит к себе, а я основательно задумываюсь. В том, что говорил Меф, многое соответствует истине. Но неужели он полагает, что я предпочту фашизм любой, даже самой ублюдочной, демократии. Конечно, демократия — жалкая пародия на сам смысл этого слова, но слишком уж много разных диктатур оставило на Земле свой такой неизгладимый след, чтобы я вот так, с разгону, уверовал в их благо.

Меф опять не дал мне никаких шансов осуществить свой замысел. Но мне кажется, что сегодня он уже держал себя несколько посвободнее, чем накануне. Вечером встретимся ещё раз, понаблюдаю. Главное, не упустить момент.

Я уже привык к графику, по которому меня посещают монахи, что приносят еду, уносят посуду и так далее. Поэтому, когда за час до ужина наверху лязгает дверь, я удивляюсь. По лестнице спускается фигура, закутанная в сутану. Кто бы это мог быть и зачем?

Настороженно жду. Фигура спускается вниз и подходит ко мне, откидывая капюшон, скрывающий лицо. Волосы встают у меня дыбом. Великое Время! Это — Нина Матяш, то есть Лена!

Она смотрит на меня и ждёт, что я скажу. А что мне ей сказать? Своим появлением она развалила все мои планы. Уж теперь-то Меф ни на секунду не расслабится.

— Ну, что же ты молчишь? — спрашивает Лена, — Ты что, не понял, что это — я? Я пришла за тобой.

— Ленка! Как ты сюда попала?

— А, пустяки, гипноз, ускоренный ритм и, вот я — здесь. На, одевайся и уходи.

Она стаскивает с себя сутану и протягивает мне. На ней мушкетерский мундир, только без плаща. Я молча отталкиваю протянутую мне сутану. Лена возмущается:

— Ишь, какой благородный! Не может он принять такую жертву. Да пошел ты в Схлопку! Мы с Андреем всё продумали. Как только ты уйдёшь, я объявлю, что я — Нина Матяш. Не рискнут же они держать здесь статс-даму императрицы. А даже если и рискнут. Андрей уже послал в Лютецию курьера. Завтра здесь будет батальон мушкетеров и две артиллерийские батареи. Да они приступом возьмут этот замок…

— И ничего здесь не найдут!

— Ха! Это Андрей-то да не найдёт!

— Еще не хватало, чтобы и Андрей сюда сунулся. Хватит меня одного. А ты немедленно уходи.

— И не подумаю. Уйдёшь ты.

— И попаду прямо в лапы де Шома с его блокиратором.

— Что ещё за блокиратор?

— Та самая игрушка, которой они вырубили меня в «Сломанной подкове».

— Ну, во-первых, Андрей заколол де Шома, и сейчас он, в лучшем случае, лежит в постели. А во-вторых, ты не блокиратора боишься, мимо него ты пройдёшь незамеченным, ты же хроноагент экстра-класса. Ты боишься меня здесь оставить. Ну, сам подумай, что они могут сделать со статс-дамой императрицы?

— Дурочка ты моя! Ты же ничегошеньки не знаешь. Неужели ты полагаешь, что Меф не знает, кто такая ты, а кто де Легар?

— Какой такой Меф?

— Ну, Маринелло. А потом, Леночка, здесь наши трюки невозможны. Посмотри на потолок.

Лена поднимает голову, присматривается и пожимает плечами:

— Здесь почти везде такое, ну и что?

— А то, что это — блокировка. Не вздумай здесь демонстрировать свои способности, кроме обморока ничего не добьёшься. Я уже пробовал.

Лена на секунду задумывается:

— А как же тогда у меня получилось там? — она машет рукой в сторону двери, — Хотя… Точно! В том зале, где я загипнотизировала охрану, этих штук не было, а перед самой темницей они меня только обыскали. Но всё равно, Андрей, выходить должен ты. Вы с Андреем вдвоём быстрее что-нибудь придумаете.

— Да не выпустят меня отсюда! Ты-то еще, может быть, успеешь уйти. Кто стоит за дверями?

— Два монаха и один дворянин.

— Вот этот-то дворянин и ждёт меня с блокиратором. А что касается нас с Андреем, то снаружи здесь ничего не сделаешь. Только тут, изнутри, можно что-то предпринять. Я третьи сутки морально воюю с Мефи. Может быть, сегодня, может быть, завтра, но я добью его и выйду отсюда. Но если и ты здесь застрянешь, дело обернётся совсем по-другому. Так что, уходи скорей, пока у тебя ещё есть время.

Камера озаряется золотистым светом, и я слышу голос Мефи:

— Увы, времени у вас больше нет. Как я понимаю, нас посетила Елена Илек. Андрей, представь меня, пожалуйста.

Мы с Леной резко оборачиваемся. Сзади стоит Меф. На его устах привычная, для меня, печальная полуулыбка. Он грустно смотрит на Лену. Что остаётся делать? Надо хранить приличную мину при поганой игре.

— Лена. Разреши представить тебе нашего большого и последовательного недоброжелателя. Ты знаешь его под именем епископа Маринелло. Здесь он претендует на имя Мефистофеля, но не возражает, если его называют Меф или Мефи.

Лена смотрит на Мефа, прищурившись, нервно облизывая губы кончиком языка. Если бы у неё был хвост, он сейчас бил бы её по бокам. Короче, кошка готова броситься на мышь. Непроизвольно делаю шаг вперёд, чтобы встать между ней и Мефом. А Меф, как ни в чем ни бывало, шагает к Лене, галантно кланяется, берёт её руку и благоговейно целует ей пальчики.

— Я почтительно приветствую первую статс-даму императорского двора Лотарингии, а также хроноагента первого класса Елену Илек, в одном лице.

Чувствую, что Ленка сейчас что-то ляпнет, но вмешаться не успеваю. Меф поворачивается ко мне и говорит:

— Знаешь, Андрей, я, конечно, имел в виду, что кто-то из вас здесь появится. Но на такую удачу, честно говоря, не рассчитывал.

Лена открывает рот, и с её языка уже готово сорваться что-то острей бритвы и ядовитей, чем яд гюрзы, но под моим взглядом она только дважды судорожно вздыхает и плотно сжимает губы. Чего уж тут! Пьяному ёжику ясно, влипли мы крепко. Как выбираться из этой ситуации, одно Время знает.

Наверху лязгает дверь, и в камеру спускаются монахи. Они сервируют стол к ужину. На троих! Пока я перевариваю это, Лена уже делает правильный вывод и, отшвырнув коричневую сутану, которую она до сих пор держала в руках, садится на топчан. Вид её выражает полнейшую безысходность и покорность судьбе. Но я-то прекрасно вижу, как исподлобья она внимательно следит за каждым движением Мефа. Теперь она уже не кошка, а ядовитая змея, готовая к броску.