Капитан решительно развернулся и, пригнув голову, перешагнул порог люка. Какое-то время слышались тяжелые шаги, шуршание плаща, затем раздались отрывистые команды, голоса «абордажной команды».

– Олаф! – позвал Бернард.

– Да, – кивнул мичман. Вновь прильнул к окуляру, дал чуть рассеянную вспышку. – Малый вперед, право руля двадцать градусов и стоп машины, дальше играем балластом.

– Принято.

Моторы вновь загудели, пол под ногами вяло качнулся. Олаф опять «засветил» тонущий кораблик, короткими фразами корректировал действия штурмана, а сам продолжал жать на кнопку пуска, с болезненным любопытством всматриваясь в перископ.

Чувства Гобана на поверхности. Сверхмалый класс значит две вещи. Первое – то, что спасательных капсул на субмарине нет и, вернее всего, придется готовить мешки для трупов. Ну или встречать-размещать полудохлых гостей. Второе – то, что в таком кораблике элементарно не могла поместиться слишком большая пиратская банда, разве что пара-тройка головорезов с газовыми гранатами, надеющихся на эффект неожиданности. Но вряд ли, слишком отчаянный план. Да и лодки подобного типа для разбоя не использовались. Крепкие и быстрые, с кусачими торпедами, но чересчур маленькие для погрузки награбленного.

Скорее уж действительно кто-то контрабанду тащил, да не дотащил. Встретил конкурентов или патруль, неудачно подставил бок глубинной бомбе. В любом случае это обнадежило капитана. Если команда дышит, можно обсуждать условия спасения, отступные. Если нет, то быстро следует обчистить трюм, снять самое ценное оборудование и оставить тонуть дальше. Потом они передадут координаты в Морскую коллегию, получат дополнительную премию.

Стоит признать, пресловутая скука похода развеялась. Как назвать, если не приключением? И долгие месяцы после происшествия они будут рассказывать в портовых кабаках о «призраке». Будут приплетать новые подробности, выстраивая ореол мистической таинственности. Чтобы самим выглядеть мужественнее и значительнее, чтобы банальное ограбление полумертвого корабля казалось чем-то почти героическим.

Но Олаф почему-то не радовался. Более того, испытывал нехорошее предчувствие. И кто знает, что тому виной. То ли обострившееся здравомыслие, очевидная нелогичность происходящего. То ли воспоминание о кляксе со щупальцами, которую собственноручно нарисовал и имел глупость гадать по ней.

Мичман продолжал до рези в глазах всматриваться в окуляр. И перед стыковкой рискнул перевести режим на непрерывный, догадался сменить спектр. Мутная тень обрела детали, краски и форму: стремительный узкий корпус с небольшой надстройкой, позеленевший от водорослей и ракушек киль, блеск металла. Весь правый борт искорежен, будто кораблик ломали ладони великана. Рули глубины погнуты, в тонком корпусе многочисленные дыры, истекающие пузырьками воздуха. Субмарина явно пережила близкий взрыв. Однако нечто в ней выглядело неправильным, помимо очевидных повреждений. Что-то ускользающее от внимания заставляло Олафа холодеть внутри, до боли в суставах цепляться за поручни перископа.

Что?..

Где-то за спиной, далеко в иной реальности раздавались голоса гидроакустика и штурмана. Послышался скрежет выдвигаемой шлюзовой трубы, перешедший в громкий лязг. Кто-то ругался, кто-то резко отдавал команды.

Звуки ушли, остались незначительным фоном. А мичман продолжал фут за футом рассматривать корпус потерпевшей бедствие подлодки. Надолго задержал глаз перископа у таблички в виде бегущей кошки на носу, передвинулся выше. И тут его тряхнуло догадкой.

Лед! Слишком много льда на тонком корпусе! На глубинах субмарины не обмерзают, так как вода относительно теплая – то ли подводные вулканы виноваты, то ли источники. Но холод идет с поверхности. А кораблик в ледяной корке, будто на сотню лет вмерз в айсберг. И характерные повреждения – деформированный нос, гнутая надстройка, длинные полосы по борту, как от когтей.

Ужасная мысль обрушилась на Олафа подобно ведру воды. Он вздрогнул, разом выныривая из глубокого транса, отшатнулся от перископа и открыл рот, чтобы крикнуть, предупредить. Но вопль застыл в горле, так как разом сообразил, что творится нечто несусветное.

Киган и Бернард исчезли с мостика, он остался в полном одиночестве. Лишь лампы под потолком и на приборных панелях тревожно мигали. В углу, у поста штурмана, гудела и мерцала бронзовыми дорожками толстая колонна автоматона – видимо, рулевой решил включить, чтобы не погрузились глубже, пока в отлучке. Гностическая машина автоматически выруливала на прежний курс, хоть и медленно – пришвартованный кораблик тащил вниз.

Где-то вдалеке раздались крики и удары, пару раз грохнули револьверные выстрелы. Краткая пауза, и снова раздался вопль – отчаянный, полный боли и животного испуга.

А потом наступила тишина. И тем страшней стало, когда из мрака за люком в главный коридор проступил чей-то незнакомый силуэт. Свет ламп обрисовал контур худощавого мужчины в плаще. В правой руке незнакомец держал нечто массивное и тяжелое, смахивающее на куль или сверток. Тьма же… тьма в проеме коридора ожила, пульсировала, дышала, дымными ручейками пыталась пробраться в рубку.

Рефлективно отпрыгнув к стене, Олаф попытался нащупать лом на пожарном щите. Схватил, выставил перед собой в дрожащих руках, когда из теней соткалось серое лицо с кроваво-красными глазами, искаженным ртом, внутри которого нечто влажно копошилось. Будто с картинок из церковных книжек, из мрачных историй прошлого.

Неизвестный шагнул вперед, и стало видно, что его грудь изрешечена пулями, но из ран бежит не кровь, а стекают слизистые ниточки черноты. Над плечами колыхается дымное марево, а под кожей словно переползают крупные черви.

Но страшнее прочего была ноша чудовищного пришельца. Так как он держал за жидкие сальные волосы голову капитана. Из огрызка шеи капала кровь, виднелись кости позвоночника. Бледное лицо дергалось в смертных судорогах, а мертвые глаза тускло блестели из-под массивных надбровий.

«Сбылось!» – мелькнула стремительная мысль в мозгу мичмана.

Олаф закричал и швырнул лом как копье. Попал или нет, смотреть не стал. Развернулся и кинулся в носовой отсек, к спаскапсуле корабля, ведомый лишь слепым мистическим ужасом. Прыгнул в проем тесного люка, закрыл тяжеленную створку, разбил предохранительное стекло и хлопнул по кнопке пуска.

Долгие часы и дни его будет преследовать мучительная мысль: правильно ли поступил? А что, если удалось бы спасти кого-то? А что, если монстр привиделся?..

Страх в паре с чувством вины убивают людей так же верно, как яд.

И, конечно, Олаф не мог видеть, как тьма мелкой пылью расползается по отсекам субмарины. Как команда меняется, превращаясь в нечто иное, непостижимое. Не мог видеть и того, что бронзовая башня автоматона притухла на секунду. Но вскоре дорожки на поверхности металла ожили и тускло засветились. Рукояти и вентили рулей, цистерн и насосов стали вращаться, заработали моторы.

Через какое-то время раздался стон металла – не выдержав, порвалась шлюзовая труба. Лодку тряхнуло, а затем выровняло, субмарина сбросила лишний груз. Включенный штурманом автоматон просчитал ограничения, не позволяющие разогнаться, уверенно внес корректировки и проложил курс к дальнему аванпосту.

Очнулся я от плеска воды, страшного холода и характерного металлического скрипа – как от трущегося по камню металла. Душу уязвило мучительное чувство раздвоения. Я помнил, что это происходило когда-то. Но вместе с тем ощущения были настолько яркие, что вызвали лавину эмоций: панику и испуг, липкий страх, обреченность. Захотелось тихо, по-детски, взвыть от тоски и одиночества, ударить кулаком по стенке капсулы. Но тело сковало онемение, мышцы не слушались.

Не знаю, сколько бился в путах кошмара. Но затем разум нащупал противоречие, разрушившее иллюзию.

Движение! Нет ощущения движения! А значит, я не в металлической банке посреди океана, и монастырь разорили не сейчас, а десятилетия назад. И я не ребенок, а взрослый и опытный искатель.