В дверях пилотской кабины стоял гангстер и держал пилотов под прицелом пистолета. В рёве моторов он вряд ли слышал выстрел «Писмейкера», шум падения тела и мои шаги. Но что-то заставило его обернуться. Наверное, интуиция. Взгляд, которым он скользнул по мне был какой-то стеклянный и отрешенный.

— Ещё шаг, и я убью их! — крикнул он.

— Ты что, самоубийца? — поинтересовался я и приказал, — Брось ствол!

Четыре выстрела прозвучали почти залпом. Стрелял этот отморозок быстро и точно. Два выстрела из его «Кольта» уложили наповал обоих пилотов, третий ранил в руку штурмана. Четвёртый выстрел, уже из «Писмейкера», разнёс ему вдребезги затылок.

— Он убил пилотов! Он убил пилотов! — в панике заорал борттехник.

— Кретин! — орал на меня раненный штурман, — Какого черта ты вмешался? Мы же взяли курс на Галифакс!

— А теперь бери на Париж, — спокойно ответил я, пряча пистолет, — Если тебя перевяжут, сможешь задать новый курс?

— Я-то смогу. А кто самолёт поведёт? Кто его посадит? Ты, что ли?

— Придётся мне, если больше некому, — ответил я и, подойдя к пилотскому креслу, сказал борттехнику, — Помоги освободить место. А ты, — я обратился к радисту, — приведи сюда девушку из двенадцатого ряда. Она в сарафане из коричневой кожи.

— А ты, что, справишься с машиной? — спросил меня борттехник, когда мы с ним оттащили в сторону мёртвого пилота.

— Как-нибудь справлюсь, — ответил я, усаживаясь в кресло пилота.

— Как-нибудь не надо, это — не Форд. Здесь надо наверняка, — процедил сквозь зубы штурман.

— Могу и наверняка. Если у тебя есть выбор, и я тебя не устраиваю, то могу уйти. А если нет, то лучше займись расчетом нового курса. Сейчас придёт моя подруга и тебя перевяжет, а пока не тяни время. А то улетим, черт знает куда, и горючего до Парижа не хватит.

Дверь пилотской кабины открылась, но вместо Аниты вошел плотный мужчина с пистолетом в руке. Я успел вспотеть (четвёртый, Время побери!) прежде, чем он скомандовал:

— Бросай оружие! Руки за голову! Я — сержант Сивер, ФБР! Бросай оружие, я сказал! Стрелять буду!

— Спрячь пистолет, сержант! — ответил я как можно миролюбивее, — Спрячь, если не хочешь грохнуться в океан. Где ты был, когда я с гангстерами разбирался?

— Кто такой?

— Бывший лейтенант Рауль Солано, бывшего спецподразделения «Омега» А в настоящий момент — пилот этого самолёта. И если ты хочешь, чтобы все пассажиры утонули в океане, а не прилетели в Париж, стреляй.

Сержант, поколебавшись, спрятал Кольт за пояс, закурил и уже спокойным тоном сказал:

— Извини, приятель, — он похлопал меня по плечу, — Здорово ты их! Я даже не понял толком, как ты это сделал.

— «Омега» есть «Омега», — скромно ответил я, — Чему-то нас научили. Можно попросить тебя об одной услуге, сержант?

— Для тебя, лейтенант, что угодно.

— Тогда подготовь рапорт, что бандитов обезвредил ты, а я только взял управление самолётом. Понимаешь, в Европе «Омега» пользуется дурной славой, и мне не улыбается объясняться там с НКГБ. У меня в Париже срочное дело.

— О'кей, Рауль! — усмехнулся Сивер.

В этот момент подошла Анита. Она всё быстро поняла и перевязала штурмана. Тот через несколько минут выдал мне новый курс, я его отработал и включил автопилот. Радист передал на землю о случившемся. Причем, по нашей просьбе он изложил мою версию происшедшего, не упоминая о моей принадлежности к «Омеге». Я прошел к Аните.

— Рауль, — спросила она, — а ты действительно сможешь вести самолёт и посадить его в Париже?

Я чмокнул её в щечку, улыбнулся, откинулся в кресле, закрыл глаза и тут же услышал Магистра:

— Матвей, придётся нам повременить с твоим возвращением. Вряд ли Солано сумеет посадить самолёт.

— Да уж, пожалуй, — согласился я, — Как там с Корой?

— Всё нормально. Ей пришлось нелегко, но она справилась и, как я понял, тоже собирается домой.

— Вы там, в Париже, с моим возвращением тоже не затягивайте

Я вздохнул, встал и ещё раз поцеловал Аниту.

— Справлюсь, будь спокойна.

Впереди был долгий, десятичасовой полёт до Парижа.

«Let Hercules himself do what he may, the cat will mew, and dog will have his day» [34]. Я отложил томик Шекспира. Великий англичанин был тысячу раз прав, и мысли его были глубоки до такой степени, что до сих пор не исчерпаны до дна. Насколько мне известно, Старый Волк с творчеством этого гения знаком слабо, чтобы не сказать больше. Конечно, его молодые годы прошли на планете Плей, где Шекспир не котировался, а Высоцкого просто не знали. И там так же неизвестны слова другого гения, сказанные четыре столетия спустя, но удивительно созвучные с Шекспиром. «Не дозвучал его аккорд и никого не вдохновил. Собака лаяла, а кот — мышей ловил».

Строчки Высоцкого дали моим мыслям несколько иное направление. Я набрал на терминале связи код Ричарда и спросил его:

— Что нового?

Ричард только отрицательно покачал головой, и я отключился. Я прекрасно знал, если Ричард что-то обнаружит, он сообщит мне об этом в любое время суток. Тем не менее, такой диалог происходил у нас каждый день. Умом я это понимал, но вот эмоции всё-таки брали своё. Все мы каждый день и каждый час ждали чуда. Но его всё не было и не было. Я вздохнул, подошел к бару и достал из холодильника бутылку водки.

Ребята посмеивались над моим пристрастием к этому напитку. А Кристина даже как-то намекнула, что я рискую стать алкоголиком. Я тогда только улыбнулся в ответ и пошутил, что это — только начало; скоро я перейду на героин. Сам-то я знал, что ни алкоголизм, ни наркомания мне не угрожают. Видимо, когда я много лет назад попал в Монастырь, мне достался весьма крепкий по отношению к алкоголю организм. Я никогда не пьянел. Весьма приличная доза, которая в Миру свалила бы меня с ног, здесь делала меня только более раскованным и разговорчивым. Но чаще всего мне требовалась малая доза, чтобы отвлечься от одной темы и быстро переключиться на другую.

Так было и на этот раз. Ассоциативная цепочка: Шекспир — Старый Волк — Высоцкий; привела меня к мыслям о нашем самом тяжелом поражении и самых тяжелых потерях. А зацикливаться на этом у меня не было времени, дел было невпроворот. Я и за Шекспира-то взялся только затем, чтобы переключиться. И вот, на тебе, переключился. Волей — неволей, пришлось прибегнуть к более радикальному средству.

Я налил рюмку, достал из открытой банки солёный огурец: плотный, весь в пупырышках; отрезал ломик свежего ржаного хлеба и устроился в кресле. Чарка водки приятно обожгла глотку. Я крякнул, занюхал ароматным хлебом и начал похрупывать огурчиком, прислушиваясь, как по телу от пищевода и желудка разбегается тёплая волна. Андрэ как-то выразил недоумение по поводу того, что я, природный француз, пью и закусываю так по-русски. Я тогда рассказал ему, что в Миру я был женат на русской женщине и много лет работал в России: в Саратове и Свердловске. Именно тогда я оценил этот русский напиток и научился его употреблять.

Отработанный ритуал возымел своё действие. Мои разбегавшиеся мыслишки улеглись, и я снова переключился на перечень задач, представленный мне Ричардом и обработанный Катрин. Все они требовали серьёзного подхода: многоходовых операций, длительного присутствия в Реальных Фазах и привлечения к каждой операции сразу нескольких хроноагентов. Воздействовать надо было сразу в нескольких пунктах и с разбросом во времени. В принципе, такие операции не были для нас чем-то новым. Мы производили такие воздействия много раз. Новым было то, что на этот раз таких операций было несколько. И, что самое главное, их никак не удавалось разделить во времени, осуществлять их предстояло параллельно, одновременно.