От нее повеяло настороженным вниманием, глаза сузились, а на лбу собралась вертикальная складка. В ответ я вымученно улыбнулся и обронил:

– Ты ведь догадалась, что я гностик.

– Сказки не рассказывай, а! Гностики так не умеют. Глаза отводят, головы морочат, со светом играются, чтоб невидимости добиться. Но если б ты провернул подобное с Тьмой, уже б валялся выпотрошенный.

О-го-го! Тут у нас, оказывается, специалист по техникам отыскался. И о мраке кое-что знаем.

На языке вертелись и встречные вопросы, и весьма едкие комментарии. Ведь рачку ясно, откуда ноги растут. Сама способностями не обладает. По крайней мере, не свыше регистрируемого порога. На бывшую монашку тоже не тянет. Так что, очевидно, брала заказы на нашего брата, вырезала отдельных представителей Лиги.

– Родовой дар, – помедлив, ответил я чистейшую правду.

– Да ладно? – фыркнула наемница, посмотрела с недоверием. – Опять врешь, поди. Я слышала, такой гадостью лишь Старшие семьи Олдуотера наградили. Хотя… Лиам ведь болтал. Но я не придала значения, думала – глумится.

В глазах промелькнуло задумчивое выражение. В целом посмотрела по-новому, перекладывая информацию с места на место в мозгу, делая выводы. И кивнула, явно проведя определенные параллели и закрыв старые вопросы.

Не один я обладаю дурацкой привычкой анализировать окружающих.

– Ты хочешь развить тему? – поморщился я. – Или поможем твоему приятелю и попытаемся отсюда убраться.

Вода подобралась к пяткам и продолжала прибывать.

– Справедливо, – поразмыслив, согласилась Мора. Бросила опасливый взгляд на черную лужу, исходящую ядовитыми испарениями у ворот цеха, и зябко передернула плечами. – Чем скорее отсюда свалим, тем лучше.

«Аминь!» – вертелось у меня на языке саркастичное. Но промолчал, не желая вступать в дальнейшую перепалку. Тем более что был абсолютно согласен. Так как опять чувствовал Тьму. Отступив ненадолго, отпрянув, та вновь принялась просачиваться в мастерскую. Кроме того, что-то не давало покоя. Возможно, ощущение взгляда из пустоты, сверлящего затылок. А может, мысль, что пропустил нечто важное.

С кряхтеньем и стонами вздев себя на ноги, наемница подтащила груз и скрутила цепь, тщательно упаковала моргенштерн в чехол. После, хромая и пошатываясь, подошла ко мне. Схватила за шиворот и помогла подняться, а затем направилась к каторжнику. На берегу лужи запнулась и бросила тревожный взгляд на бассейн, снова обеспокоенно посмотрела на детину.

– Ол! Эй, Ол! Ты жив?..

Никакой реакции.

Грязно выругавшись, рыжая зашлепала вперед по щиколотку в воде. Отбросила с дороги обломок стеллажа, споткнулась о невидимую железку. Приблизилась почти вплотную и потянулась рукой, чтобы тронуть за плечо.

– Олифф…

– Стой! – внезапно для самого себя приказал я.

Нечто в моем голосе заставило замереть наемницу. Обернулась и посмотрела с недоумением.

– Что такое, искатель?

– Отойди!

– Но нужно помочь, сам сказал.

– Не прикасайся, говорю! – отрезал я.

В ее глазах сверкнула злость. Но, проследив за моим застывшим взглядом, Мора резко побледнела. Потому что тоже разглядела дымок или пар, едва видимую пелену, поднимающуюся над кожей и одеждой здоровяка в месте, где она соприкасалась с морской водой.

Измученная Тьмой, болью и потрясениями, наемница просто не успела отреагировать, когда Олифф ударил. Положения здоровяк не менял: так же полулежал, прижавшись лицом к консоли, повиснув на рукояти ворота, – расслабленный, почти умирающий. А в следующий миг хлесткая пощечина тыльной стороной ладони буквально смела наемницу.

Кувыркнувшись в воздухе и подняв фонтаны брызг, Мора рухнула в лужу. Пустила пузыри, захрипела, но сумела вынырнуть и принялась отползать на спине, следя широко распахнутыми глазами за тем, как поднимается здоровяк. Рваными дергаными движениями, как кукла на ниточках.

Шея и лицо толстяка чудовищно напряжены, скованные болезненной судорогой. Глаза красные от полопавшихся капилляров, а на щеках и лбу под кожей будто вяло переползали черви. Он хрипел и дрожал, а на губах выступила кровавая пена вперемешку с чем-то черным и липким. Голова и плечи дымились и парили, кожа стремительно покрывалась волдырями, разжижалась под действием соленой воды.

Не уследил. И неизвестно, когда заразился. Возможно, когда сцепились с Томом. Или когда меня выбросило в Тень. Можно предположить, что раньше, и сие являлось неким резервным планом существа, противостоящего нам. Однако вряд ли тогда б ринулся открывать шлюз и стоял бы в воде. Потоки Тьмы наверняка прошли через Изнанку и овладели разумом, а затем и какой-то сгусток прокрался по потолку.

Что ж, сие объясняет, отчего ощущение присутствия мрака не пропало после использования печати. Но хуже то, что здесь и сейчас я испытывал то же чувство, что и тогда, на лестнице. Опасность. Чье-то незримое присутствие. Пробирающий до дрожи липкий иррациональный ужас.

Глаза Олиффа медленно повернулись, взгляд вонзился в меня. А губы искривились в нехорошей ухмылке, руки потянулись к рыжей, пальцы сжались, будто ласково сдавливали шею.

Выстрел прозвучал приглушенно, как из-под мягкой подушки. В груди здоровяка появилась маленькая дырочка, на одежде расплылось красное пятно. Олифф покачнулся и посмотрел вниз – с каким-то детским удивлением и обидой.

Я нажал на курок во второй раз, и голова детины дернулась, затылок лопнул и разлетелся кровавыми осколками. Сам он покачнулся и рухнул навзничь, подняв брызги и волны. Раздалось громкое шипение, вверх ударил столб пара вперемешку с дымом. В неверном свете чудом уцелевших фонарей стало видно, что голова съеживается, как пробитый резиновый мяч, кожа оплывает. Из раны проклюнулись черные нити, попытались вырваться, уползти, но загорелись вялым чадным пламенем и расплавились, опали.

Однако я даже не заметил, как это произошло. Смотрел, как гибнет паразит в теле Олиффа. Видел, как возится и пытается встать Мора – окончательно оглушенная, на грани потери сознания. Но не придал значения, уязвленный до глубины души прозрением, ощущением неотвратимой беды.

Такое бывает в самых страшных сказках. Когда главное зло является из пустоты. Не рычит, не скалится, не пускает слюну, а молчит. И так же молча неотвратимо убивает.

Фонарь мигнул и потух с характерным треском, зал погрузился в темноту. Лампа загорелась на секунду и вновь погасла. Но в краткий миг между промежутками мрака взгляд уловил смутную фигуру, стоящую у ворот мастерской. Лишь безликий силуэт, будто состоящий из чистой первозданной Тьмы, голодной и пустой, жаждущей наполнить себя смыслом. А смрадная слизистая лужа у стены исчезла.

Явился…

Мысль мелькнула яркой искрой в сознании. А вслед за ней вернулся холод, за ним – призрачные голоса в ушах. Ужас накрыл так, что отнялись руки и ноги, сердце болезненно сжалось в груди. Осталась лишь глупая детская надежда на то, что вот сейчас свет загорится и чудовище пропадет, истает, что его вовсе нет и это игра воображения.

Лампа вновь жалобно затрещала, загорелась и разлила вокруг тусклое желтоватое сияние. Монстр не исчез. Стоял там же и следил за мной с холодным любопытством. Будто акула за мелкой наглой рыбешкой. Позволяя проникнуться моментом, осознать собственную беспомощность.

Безликий силуэт, постоянно меняющаяся и оплывающая форма, превращающаяся то в животное, то в человека. Ни глаз, ни лица. Липкая чернота, готовая поглотить любое живое существо. Но чернота разумная, хитрая, коварная.

– Беги, – ровно сказал я Море.

Если услышала, то не восприняла то, что я говорил. Слишком избитая и обессиленная, измотанная шепотом мрака, поглощенная своим страхом.

Ужас, растекающийся от Вестника, ощущался почти физически. Бил по голове как тяжелый молоток, оглушал, лишал воли и сил. И если я кое-как справлялся, то наемница превратилась в соляной столб.

И тварь сие прекрасно осознавала. Ибо в следующий момент плавно и стремительно рванула к рыжей. Ей требовалось тело, внутри которого, как в скафе, можно комфортно преодолеть путь отсюда к жилым районам Тары.