– Ты, кажется, тогда долго болел, – задумчиво сказал я. И мысленно добавил: «История со стихами началась тогда же. И ссора с грандом. До того оставался прилежным наследником… Вот как сложилось. Вот и двойное дно, на фоне коего телодвижения и метания друга гораздо логичнее. И мне ничего не сказал, но понятно – слишком личное».

– Дырки лечил после дуэли, – пояснил Фергюс. – Как встал на ноги, хотел повторить наши упражнения. Но Гай Керней лорд Мак-Кейн договорился с отцом, отправил кусок дерьма командовать восточным флотом. А чтоб не скучал, дал в напарники сего пухляша, младшего двоюродного братца Симаса, ведь и раньше вместе терлись. Гоняться за ними бессмысленно, корабли постоянно крейсировали. Но тут совпало, флагман вернулся в Лорд-Кастл на ремонт, а я на приеме и узнал.

По мере того как поэт говорил, братья Мак-Кейн мрачнели. Внешне это проявлялось мало, тот же Олсандер владел собой практически идеально, управлял лицом, как субмариной, – ни одна мышца не дрогнула. И лишь глаза, ставшие совершенно бешеными, выдавали истинные чувства. Симас тоже великолепно держался – такой же добродушно-сонный, расслабленный. Но я заметил, как он малость покраснел, а потом пошел пятнами. И рука дрогнула, кисть сжалась в кулак, будто дробила кости шеи Фергюса.

Они молчали. Молчали нехорошо. Зло. Злобой и яростью полыхали оба. С той лишь разницей, что от Олсандера тянуло еще и негодованием, а от Симаса – ненавистью.

Дополнительно не покидало ощущение дискомфорта и тревоги. Вновь померещилось, будто следят. Но не так, как случилось с невидимкой, а иначе. С конкретным интересом, намерениями, опаской.

– Отвратительно, – сказал я.

– Прости, что втянул, – виновато кивнул поэт. – Я как увидел, что на тебя насели там, в гроте Молоуни, так и решил воспользоваться. И если что, не беспокойся. Оставил письмо, где все объяснил, тебя никто не посмеет обвинить.

– Ты идиот. Устроил мелодраму.

– Ага. Но ничего не могу с собой поделать.

Кривовато улыбнувшись, Фергюс развел руками, будто извинялся. За то, что больше не верит в дело отца, не может оставаться примерным сыном. Что пытается забыться в алкоголе и женщинах, но не получается. Что воспользовался мной… и по-прежнему полагается на меня как друга. А еще боялся этой встречи. Как некоего волнительного момента, ожидаемого и обыгрываемого в воображении до мелочей. Но прозревая, что реальность окажется иной. Глупость, право. Но вся наша жизнь состоит из глупостей.

– Выговорился, словоплет? – холодно спросил Олсандер. – Излил душу своему доверчивому приятелю, лорду грязнуле и грубияну?.. Отлично. Тогда можно приступать.

– И ты ничего не скажешь в оправдание? – хмыкнул поэт.

– Я не собираюсь оправдываться. Ты мне не судья, – тем же ледяным тоном ответил наследник лорда Мак-Кейн. – Просто проткну твое гнилое брюхо, как тогда. И пожалуй, отсеку чрезмерно длинный язык. Раньше и не за такое убивали на месте.

– Охотно верю, ты мечтал об этом, – вновь криво усмехнулся Фергюс. – Человек, способный сотворить подобное с родной сестрой, чудовище. Но сегодня ты расплатишься.

– Сколько дешевого пафоса, – с отвращением сказал Олсандер. – И голословных утверждений. Но что ожидать от бездарного словоплета?.. Ничего я с ней не делал! Тебе приснилось. Твои дружки солгали, прикрывая свои задницы, а ты поверил. Да и нафантазировал в придачу. А то, что таскал Эилис по всяким притонам, несомненный факт. Да, я следил. Но не для того, что ты придумал, а беспокоился о ней. И в тот роковой вечер как раз недосмотрел, не успел, не смог. Наверняка кто-то из твоих побратимов и решил позабавиться. Ты виноват в том, что произошло, Мак-Грат. За то и получил пять лет назад. Получишь и сейчас.

Последняя фраза прозвучала как приговор. А красноватые отсветы фонаря и оранжевого сияния, падающего сквозь дыру в потолке грота, легли на лицо Мак-Кейна так, что совершенно исказили черты, придали образу бравого моряка некую инфернальность. Фергюс в свою очередь задохнулся от ярости и возмущения, потерял дар речи. И мы какое-то время стояли. Молча, в темной пещере, забитой мусором, под взглядом мертвых каменных глаз статуи Христа.

Происходящее попахивало абсурдом, виделось нереальным и глупым. И я не знал, кому верить. Эмоции – не мысли, правду по ним не прочесть, а злость не есть доказательство чего-либо.

О соперничестве домов Мак-Грат и Мак-Кейн слагались легенды. Десятилетиями они конфликтовали, доходило и до открытых боевых действий, лилась кровь. Но вроде бы еще дед Фергюса решил вопрос. Провел переговоры, заключил мир, сделав врагам заманчивое предложение и отдав в вотчину Ньюпорт. И противники стали если не друзьями, то соратниками.

Но тогда почему я сейчас слышал отзвуки чужих эмоций с другого края помойки, откуда пришел сам, а также с галерей и лестниц? Сначала эхо было смутным, и я не придал значения. Затем ощущения усилились по мере приближения неизвестных. По меньшей мере десяток людей без фонарей и шума подкрадывались к нам… Или придумываю? Или пришли на шум местные обитатели, бледные? А может, решил кто другой воспользоваться ситуацией?

Сомнительно, что затея Олсандера. Я бросил косой взгляд и качнул головой – нет, для него стало бы позором. Настолько зол, что драка истинно стала делом чести. А вот Симас нервничал, но внешне ничем не выдавал чувств.

Бросив взгляд в темноту, я само собой ничего не увидел. Повернулся к другу и сказал:

– Фергюс, мы не одни.

– Плевать, Орм! – легкомысленно отмахнулся поэт. – Пусть хоть гварды, хоть тамплиеры, а я пущу кровь ублюдку.

– Послушай…

– Не встревай, лорд бродяжка! – презрительно осклабился Олсандер. Метнул в меня быстрый взгляд, прищурился и добавил: – Наше дело.

– Да бога ради.

– Что, не оскорбишься?.. И верно, у тебя ведь нет чести. Я навел справки, Мак-Моран. Ты годами прятался неизвестно где, позволил своему дому пасть. А когда появился шанс сделать ставки и поиграть ценой за медальон, вернулся как ни в чем не бывало. Меркантильный мерзавец. Если бы не Мак-Грат, я бы с удовольствием выбил из тебя дерьмо. Впрочем, для словоплета ты прекрасный приятель.

– Боюсь, ты бы потом не отмылся, – с насмешкой ответил я. – Мое дерьмо липкое.

– Оно и видно, лорд вонючка, – не остался в долгу Олсандер, картинно помахал ладонью перед носом. – От тебя разит гнилью. Но да ладно, с тобой разберусь как-нибудь потом. Что скажешь, Мак-Грат?

– К твоим услугам, Мак-Кейн, – бодро ответил поэт.

Развернувшись, друг направился в храм, прошелся по импровизированной арене в молельном зале. А затем вновь приложился к фляжке, отбросил, осушив. Снял сюртук и тоже беспечно кинул на пол, помахал руками, разминаясь, и подмигнул мне:

– Будет весело, Орм. Не беспокойся.

– Ага, – хмыкнул я. – Обхохочешься. Но я не шутил, нужно…

– Не сейчас! – вновь отмахнулся приятель.

Что ж, слушать не готов. И даже явись сюда наряд гвардов, расхохотался бы и кинулся в драку, да хоть с самим чертом. Страх в нем исчез под напором алкоголя и шальной радости оттого, что давняя мечта сбудется, что осуществит месть.

Повлиять я никак не мог. И оставалось лишь наблюдать, с тревогой прислушиваться к собственным ощущениям. Но те, кто крались сейчас через грот, не торопились нападать. Затаились, выжидали. И я очень надеялся, что так и будет, просто будут смотреть.

Тем временем Олсандер тоже вступил в круг. Раздеваться не стал, разминаться тоже. Стоял и сверлил взглядом сына гранда, пока тот пьяно ухмылялся и сквернословил. Но было заметно, как у него подрагивают мускулы под одеждой, как бьется жилка у глаза.

Симас же кинул сверток на пол и разорвал бечевку, развернул бумагу. Извлек из грубоватой ткани сначала один кортик, потом второй такой же – оба простые, без украшений, с крестовой гардой и обоюдоострыми клинками. Такими хорошо колоть, но можно оставить и резаную рану, хоть и не очень глубокую.

Похоже, увлечение традициями слишком глубоко засело в мозгу Олсандера.