– Кто ты? – прохрипел я.

– Ты не знаеш-шь… не знаеш-шь… – захихикала женщина-чудовище, дробно и совсем по-детски. Но умолкла, засопела, добавила секунду спустя: – Я выполню клятву. Зло не коснется ни тебя, ни твоего дома. Но…

– Но? – сдавленно переспросил я.

– Спрош-шу тебя, как и других Макх-х… Моран-н… Готов ли ты принять дар?

– Какой дар?

– С-силу…

Вновь улыбнувшись, подняла руку и ласково провела пальцем по моей щеке. Коготь царапнул кожу, по скуле потекло нечто теплое и липкое. Голова закружилась, но, собрав остатки самообладания, я спросил:

– На каких условиях?

– Я хочу с-свободу. Х-хочу видеть мир. Хочу чувствовать… Х-хочу, чтобы ты помог-х-х…

Разум почти покинул меня. Ее сила, очаровательно-ужасная, спеленала волю, подчинила. Я готов был согласиться на что угодно, подтвердить любые клятвы и пойти на новые, безумные и кровавые.

Не Тьма. Не теургия. Не печати гнозис. И не мистическая мощь туату. Нечто неизведанное, чему нет названия.

Часть меня сражалась. И кричала из глубины сознания, требовала, чтобы отказался. Обзывала идиотом, полезшим куда не следует. Ведь теперь понятно, что следовало сперва все изучить, разузнать получше, найти ритуалы, придумать защиту. Вот только откуда б знать? Теперь же брыкаться поздно.

Женщина опять улыбнулась, тепло подышала мне в ухо.

– Ну ж-же, Мак-х… Моран-н…

Яд в венах забурлил, татуировки почти воспламенились. От боли и одурения я почти ничего не соображал, забыл о печатях, о методиках противостояния ментальным воздействиям. Лишь яркие обрывочные образы мелькали перед глазами, как у умирающего. И я сделал единственное, что мог: ухватился за одно из воспоминаний из детства. О первой книге легенд и преданий, что попалась в руки, едва научился читать. В тех сказках герой противостоял коварным чудищам, играл в загадки, ставил условия.

Ведь каждому ясно, что слова – и есть изначальное. Словами можно ранить. Можно вылечить. А можно заковать.

– Ты никому не навредишь без моего разрешения. Ни мне. Ни другим.

Голос показался чужим, хриплым, глухим.

– Ч-что?..

Желтые глаза под мокрыми прядями изумленно расширились.

– Это мое условие.

Она отпрянула. Секунду смотрела недоверчиво. А затем пронзительно и яростно закричала. Да так, что с потолка посыпались камни, полилась вода. Тени, таившиеся во мраке, заметались как безумные, воды озера взметнулись, плеснули на берег и окрасились алым.

– Мак-Моран-н! – взвыла женщина.

– Мое последнее слово, – отчеканил я, вновь поддавшись наитию. И наконец почувствовал облегчение, мгла из мыслей начала уходить. А тварь постепенно успокоилась, погрузилась в воду по грудь. Опустила голову и затихла.

– Плата кровью принята, – прошептала она. – Гейсы подтверждены…

Аванпост Северного пограничья Олдуотера

Наши дни

Ламонт откровенно не любил две вещи: неожиданности и ночные смены.

Жизнь ему редко подсовывала приятные сюрпризы, удача не слишком-то любила диспетчера причальных доков дальнего промышленного поселения, перешагнувшего порог в тридцать лет, но так и не обзаведшегося ни семьей, ни жильем, ни счетом в банке. Он не выигрывал в лотереи, не находил монеток в тоннелях, и тетушки с огромным наследством у него не имелось.

И все бы ничего, без фарта можно как-то жить, но со временем маятник весов начал склоняться на темную сторону. Сначала понемногу, а потом чаще и чаще начали преследовать неприятности. Испорченный диплом в академии из-за неудобного вопроса похмельного преподавателя, назначение в захудалый порт, потеря кошелька, постоянные течи водопровода в съемной квартире.

Слабовольный человек сразу б побежал в Церковь, пить святую морскую водичку, бить поклоны и молиться. Но Ламонт не из таких. Предпочитал не винить кого-то, а решать проблемы, со спокойствием фаталиста встречать то, что ему преподносила жизнь.

То, чего он достигал, было сделано не благодаря, а вопреки. Вопреки сыплющимся неприятностям, трагическим случайностям, поломкам механизмов и подлостям людей. Привык превозмогать, и поначалу испытывал нездоровое удовольствие, перемалывая то, чем в него бросала обозленная судьба. Но со временем перегорел и чертовски устал. По привычке продолжал отбивать удары, однако без азарта, со смирением смертника. И может, не отдавал себе отчет, но ждал, когда вселенная решит окончательно раздавить.

Вторая же нелюбовь Ламонта прямо проистекала из первой. Мало того что ночные смены выматывали, тянулись почти бесконечно, травили холодным грогом и плоскими шутками напарников, так еще зачастую подбрасывали те же сюрпризы. То тревога затопления сработает, то ворота шлюза заклинит, то какой-то припадочный капитан спросонья потащит свое корыто в занятую ячейку.

Вот и сейчас начавшаяся без приключений смена преподнесла огромную болговскую свинью. Но он не впал в истерику, а сидел в кресле и мрачно глядел на мутное выпуклое стекло радара. Слушал бормотание в наушниках и размышлял, как поступить.

План действий только-только начал собираться из осколков мыслей, выдержек из инструкций и логики, когда сосредоточенные размышления нарушили торопливые шаги в коридоре. Лязгнул запор, скрипнули петли, и на пост просочился напарник Джед – худой немолодой мужчина с открытым лицом балагура и весельчака, губами, постоянно пытающимися сложиться в дружелюбную ухмылку.

– Прости, Лам, я опоздал, – виновато сказал коллега. – У младшего зубы режутся, пришлось задержаться и помочь жене.

– Ага, – обронил диспетчер, – бывает.

– Как дела? – спросил Джед, немного успокоенный тем, что никто и не подумал в чем-либо обвинять. Скинул куртку на спинку своего кресла, сладко потянулся и похрустел суставами, порыскал взглядом в поисках котелка и жестяной банки с травами. И пока грелась вода, выглянул в один из огромных помутневших от времени иллюминаторов, за коим плескалось темно-зеленое нечто, называемое океаном.

За толстым стеклом, что регулярно драили от водорослей и ракушек, просматривался силуэт жилого модуля поселения с кучей мелких искорок-окон, дальше чернел купол соларитового реактора. Вблизи тьму развеивали мощные прожектора, озаряя причалы-ячейки порта. Диспетчерская башня располагалась на самом верху громадного цилиндра, отсюда открывался потрясающий вид на это великолепие. Правда, когда видишь подобное каждый день, трепет со временем куда-то испаряется. Скучно ведь. Время идет, но ничего не меняется. Разве что случайная рыба проплывет или швартующаяся субмарина промелькнет. Эльм-огни и оптика поста позволяют расширить кругозор, однако и виды рано или поздно надоедают.

Ребята из смежной смены, насколько знал Ламонт, баловались тем, что подглядывали через перископ в иллюминаторы жилой зоны. И делали ставки – удастся ли увидеть какую-нибудь девицу в костюме Евы. Если таковое удавалось, потом обсасывали подробности по нескольку месяцев. Даром что в лучшем случае зрели лишь расплывчатый силуэт. Но воспаленное воображение дорисовывало, делало картинку желанной и будоражащей. Глупость, право.

– Никак, – ответил диспетчер, сообразив, что пауза затянулась.

– Хм, – пробормотал напарник. Помешал ложечкой заваривающийся настой, вдохнул запах и уставился куда-то вдаль, за иллюминатор. – Значит, хорошо.

– С чего ты взял? – спросил Ламонт. Взгляд оторвался от экрана и перебежал на Джеда, в зрачках появилось тусклое удивление.

– Да просто, – развел руками и улыбнулся коллега. – Никак – это не хорошо и не плохо. А раз неплохо, значит, уже хорошо. Логично же.

– Философ хренов.

– Льстишь. Но так и быть – скромно приму как похвалу… Так как дела?

На сей раз Ламонт сообразил, что вопрос касается не личных отношений с миром, а рабочих процессов. Поразмыслил и признался:

– Так себе.

– Что опять-то стряслось? – посерьезнев, спросил Джед.

– Борт три-два-пять не отвечает. На радаре светится, идет строго по курсу, но в эфире лишь автоматон бормочет. Висят на границе видимости, приближаются.