— Не говорите так! — попросила Юля. — Не то я решу, что вы хотите нас бросить?

— Хочу, — подтвердила Мира.

— Нет! Вы не можете… Вы — наш Ангел-Хранитель. И Оскар вас не отпустит. Вы сказали Оскару? Если не сказали, я сама расскажу, и даже не просите меня молчать. Я сама вас не пущу никуда.

— Идем, — графиня вывела девушку на улицу и посадила в машину.

Расстроенная Юля плакала всю дорогу до пристани.

— Это из-за меня, — причитала она. — Я уже ничего не понимаю в нашей истории. И спросить не имею права. Оскар сказал: еще раз откроешь рот — поедешь в Москву. Он такой псих, что у него совсем ничего узнать невозможно. Я даже не могу спросить, что ему приготовить на ужин. Он сразу начинает орать и топать ногами. До всего приходится доходить самой, если хочешь выжить, а тут вы… хотите покинуть нас. Нет, Мира! Если вы оставите нас… Все! Я больше с вас глаз не спущу. Я буду ходить по пятам за вами везде, и не обижайтесь!

— Да, — согласилась Мира, — мужик тебе попался… Не жизнь, а триллер!

— Нам попался, — поправила Юля.

— Ладно, — согласилась графиня, — пусть будет «нам».

На территорию яхт-клуба Юля въехала под запрещающий знак и не заметила охранника, который бежал за ней до стоянки. Увидев заплаканное лицо девушки, охранник ругаться не стал, только предупредил, что купаться на территории клуба запрещено; напомнил, что в акватории неизвестное морское чудовище перевернуло катер. Девушка дала понять, что не знает английский, графиня последовала ее примеру, и мужчина отстал. Выйдя на пирс, Юля забыла и русский язык. Она не знала, как назвать большую белую яхту, стоящую на месте «Гибралтара», потому что никакого названия на ней написано не было. Юля никогда не видела безымянных яхт, и только указала пальцем на судно, увенчанное изумрудным фонариком, которое возвышалось перед ней.

— Вот… — сказала Юля, сделав над собой усилие. — Это… оно.

— М…да, — согласилась графиня.

— Ну? — спросила Юля, после недолгой паузы.

— Что?

— Как это называется?

— «Рафинад», — ответила Мира. — Как же еще? Большая сахарная голова.

Юля сделала попытку улыбнуться. Графине вовсе чувство юмора отказало. Рядом с белоснежной громадой канадская яхта съежилась в габаритах, но семейство из четырех упитанных особей все еще кушало, недоверчиво поглядывая на русских девиц. Мире показалось, что за время ее скитаний семейство изрядно разъелось, поэтому яхта просела на добрых два фута.

— «Рафинад»… — повторила Юля, когда проникла в смысл забытого слова. — Вы не боитесь, что он растворится в воде?

— Я уже ничего не боюсь.

Канадское семейство, не доев обед, испарилось с палубы. Сначала матушка загнала в каюту детей. Потом зашептала что-то на ухо мужу. Судно обезлюдило, и лишь остатки тостов и открытые баночки с джемом напоминали о хозяевах.

— Юля…

— Что? — девушка еще раз схватилась за сердце.

— Эрнеста больше нет с нами.

— Как?

— Не знаю, где он и что с ним сейчас, но если когда-нибудь к тебе явится Ангел огрызком Стрелы и скажет, что хочет помочь, дай ему подзатыльник и отошли к черту.

— Как же так? — не поверила Юля.

— Мэм! — полицейский неожиданно вырос за спиной у графини. — Вы владелица этой яхты? Ваша фамилия Виноградофф?..

Дамы, не спеша, обернулись.

— Мы, — ответили обе, — а что?

— Документы, будьте добры, предъявите!

Юля предъявила нервно скрученную бумажку от мороженого, а Мирослава — безымянный конверт с документами на белое судно.

— Госпожа Виноградофф, — обратился полицейский к графине, листая бумаги. Мире показалось, что полицейский осмысленно водил глазами по тексту, по крайней мере, перевода не требовал. Очевидно, решил, что яхта пришла из России, и желал убедиться, что русский язык действительно непохож на английский. — Вам придется пройти со мной.

— И я пойду, — заявила Юля. — Я не пущу ее одну никуда.

— Кто вы? — спросил полицейский.

— Я? — растерялась девушка. — Личный телохранитель.

Все что угодно графиня Виноградова представляла себе по дороге в участок. Ярче всего — пьяного Густава, пойманного в дамской раздевалке и избитого женщинами из баскетбольной команды Флориды. Увидев младенца в пеленках, Мира отказалась верить глазам. Юля встала рядом с ней и разинула рот. Девушка уронила на пол скрученную бумажку, с которой не расставалась от самого магазина. Полицейский снял головной убор, вытер потную лысину и сел под кондиционер.

— Ваши соседи обнаружили его ночью, — сказал он, — присаживайтесь… Прошу объяснить, мэм, как ребенок оказался один на открытой палубе вашего судна? Вот, — полицейский подал графине развернутую салфетку. — Кто это написал?

Мира прочла. Юля тоже ознакомилась с текстом. «Прости, Макс! — было написано небрежным почерком. — Надеюсь, ты будешь хорошим отцом. Твоя печальная Эльза».

Мира с Юлей продолжили стоять над младенцем, пока в отделение не ворвался Оскар.

— Вот они где! Я кому сказал, от дома не отходить! — воскликнул молодой человек, устремился к подругам, но застыл как вкопанный рядом с ними.

Полицейский стал составлять протокол. Женщина из общества милосердия появилась в комнате с бутылочкой молока, но, увидев толпу, удалилась.

— Абзац… — прошептала Юля, — какой хорошенький! Можно, я оставлю его себе?

— Нет, не можно, — ответила Мира.

— Вы же не собираетесь его… как папашу. Что делать будем? Не отдавать же в приют!

— Девочки мои, это нужно отсюда забрать, — решил Оскар. — А потом хорошо подумать.

— Мы же его не убьем? — беспокоилась Юля. — Правда?

— Нет, — утешил подругу Оскар. — Это слишком простое решение.

Первый раз в первый класс Мария Натановна Боровская пошла как все нормальные девочки, с бантиком на макушке, а вернулась с порванным букварем. В школе Марии Натановне не понравилось буквально все: и первая учительница, и мальчик, с которым ее посадили, и фикусы в пластмассовых кадках, от которых нельзя отрывать листы. Мария Натановна ухитрилась сделать то, что до сей поры не удавалось ни одному российскому школьнику: она получила двойку в первый день. Даже отпетым лодырям и тупицам не ставят двоек в первый день школы, но для Марии Натановны сделали исключение. Никто не хотел крови, но топор войны был отрыт, и первое полугодие младшая дочь Боровского окончила из рук вон плохо.

Преподаватели подметили странную семейную особенность отпрысков ученого-физика: каждое следующее чадо оказывается на порядок глупее предыдущего. Каждой следующей дочери труднее дается золотая медаль, каждая следующая берет меньше призов на олимпиадах. Единственное, что отличало четырех предыдущих сестер Боровских, это способности в области точных наук. Марии Натановне одинаково не давались все науки без исключения, но главным образом — дисциплина. Свою первую двойку она получила за то, что в кровь разбила мальчику нос. С тех пор ни один мальчик, ни одна девочка в классе не желали сидеть с хулиганкой. По итогам первого полугодия Мария Натановна получила двойку, в том числе, и по математике.

«Никогда! — восклицала Розалия Львовна в кабинете директора. — Никогда дочерям Натана Валерьяновича не требовался репетитор с первого класса!» Розалию Львовну можно было понять. Ее убеждали на педсовете и на родительском собрании, в присутствии школьного психолога и в кабинете участкового инспектора по делам несовершеннолетних. Розалия Львовна обвинила всех и забрала дочь из школы. Она оставила квартиру в Москве и переехала с двоечницей на дачу, подальше от негодных мальчишек, поближе к свежему воздуху. Второе полугодие первого класса Мария Натановна постигала дома. Профессор Боровский преподавал Марии правила приличного поведения, его недавняя супруга — все остальные науки. На той же даче погожим весенним днем на свет появился Лев Натанович, и это событие радикально перевернуло жизнь семьи. С этой минуты Розалия Львовна стала считать свою миссию на Земле исполненной до конца.