— Нет! Нет! Нет! — испугался Савелий. — Я здесь не для того, чтобы навредить мальчику. Скорее наоборот, предостеречь. Будет лучше, если мы решим проблему общими силами с обоюдной пользой.

— Будет лучше, если мы оставим дольмен в покое. Нам надо думать не о том, как присвоить чужое наследство, а о том, как вернуть его Ангелам.

Удары мяча о стену стали отчетливее, и Сава заволновался.

— Он разнесет ваш дом.

— Савелий! Говорю вам то же, что собственным детям: дольмены — не игрушки для человечества. Они делались не для того, чтобы их присвоили люди, будь то организация или законный наследник. Это очень, очень опасные вещи…

Боровский не успел закончить фразу, как окно разлетелось вдребезги и желтый мячик, проскакав по столу, улетел под диван. Сава застыл над бумагами, засыпанными стеклом. Натан Валерьянович покачал головой. Лохматая шевелюра теннисиста возникла в пробоине.

— Живой? — спросил молодой человек. — Дать тебе валидола?

Натан Валерьянович невозмутимо смел на пол осколки.

— Как же так, Эрнест? Ты ведь на корте в пятачок попадаешь. Ну, как же так неаккуратно, мальчик мой, ты же почти профессионал.

— Киксанул я…

— Разве тебя не учили, как нужно подходить к мячу, как правильно обрабатывать? Что значит, киксанул? Что за несобранность? Ты должен контролировать мяч всегда, каждую секунду… Контроль должен достигнуть автоматизма. Если не можешь сосредоточиться на тренировке, как же играть в серьезных турнирах? Мы же мишени на стене рисовали, чтобы ты учился контролировать мяч. Что случилось? Почему так сыграл?

— Я нечаянно…

— Эрнест! Когда ты работаешь с мячом, ты должен думать о мяче, когда решаешь задачу — о задаче. О чем ты думал?

— Дай ключи от машины. Поеду, куплю стекло.

— В сарае полно стекла. Там же найдешь стеклорез в ящике с инструментами.

— Я не умею им пользоваться.

— Значит, учись! — рассердился Натан и задернул штору.

Профессор подмел пол и поменял скатерть. Он разместил Савелия в комнате для гостей и снова разложил на столе бумаги, но из сарая не появилось ни стекла, ни стекольщика. Натан Валерьянович снял замеры с рамы и подготовил ее к остеклению, он подобрал осколки с газона, а заодно обошел дом. Эрнеста не было видно. Исчерпав запасы терпения, Натан взял бумагу, привезенную Савой, и отворил дверь сарая.

— Почему ты не поздоровался с Савелием? Эрнест, ты видел, что у нас гость?

— С медиумом здороваться нельзя. Можешь поставить его в глупое положение.

— Сейчас же, встань, ты простудишься, — приказал Натан, и юноша нехотя перебрался с холодного пола на доски. — Забудь, чему учил тебя форт. Здесь твои крепостные привычки неуместны. Савелий наш гость и ты, как хозяин, должен относиться к нему с уважением. Человек, который пришел к тебе в дом, достоин того, чтобы с ним поздороваться.

— Зачем он пришел?

— Это не важно.

— Он хочет тебя купить.

— На, почитай, что он привез. Вспомни английский язык.

Эрнест усмехнулся, читая бумагу с печатью.

— И что?

— Смерть младенца — все равно, что замок на двери. Даже если бы мальчику удалось выжить, я не вижу основания для дарения. Кто ты такой? Чем он тебе обязан, чтобы делать подарки?

— Мне? Ничем. Он просто украл мою жизнь.

— Максимилиан Копинский? — не понял Натан. — Украл твою жизнь?

— Не он, а его потомок.

— Подожди, Эрнест!

— Все, не спрашивай меня ни о чем, а то я уеду.

— Мы должны разобраться.

— Молчи, а то я уеду сейчас! Все равно я тебе не нужен. Только мешаю. Меня вообще не должно быть на свете, у тебя и так навалом детей. Как-нибудь без меня обойдешься. Все, — решил молодой человек. — Прощай!

Вернувшись в дом, он еще раз проигнорировал Савелия и удалился к себе. Натан Валерьянович проследовал мимо Савы по тому же маршруту, закрыл дверь в комнату Эрнеста и сел на диван рядом с ним.

— Никуда ты не поедешь, пока не сдашь экзамен по математике. И нечего брать меня на испуг. Тебя здесь никто не боится.

— А что мне делать, дядя Натан? Сидеть за столом и улыбаться Некрасову? Нет, учи этому своих детей. Меня не надо. Я еду к Оскару и работаю над Греалем. Пусть эзоты подавятся своей зиккуратой. Так и передай, — крикнул молодой человек в надежде, что гость услышит.

— В русском языке слово «зиккурат» мужского рода, — поправил Натан. — И я не уверен, что Оскару в работе нужна твоя помощь. Скорее наоборот. Не уверен также, что твои проблемы решаются с помощью ангельских приборов.

— Проще их не решать! — ворчал Эрнест. — Я знаю, о чем ты думаешь. О том, что всем будет проще, если я испарюсь. Меня нужно посадить в клетку, чтобы не портил жизнь! В спорт меня нельзя, потому что не дадут играть. В науку нельзя, потому что тупой. Левушка умный — я тупой. Это же всем известно. Я вообще ничего делать не должен.

— Твоя беда, мой мальчик, в том, что ты слишком тщеславен. Если спорт — подавай тебе первую позицию рейтинга. Если наука, значит, надо собрать Греаль раньше Оскара…

— Вы сделали мир таким! Ты и тебе подобные. Все измеряете, кто из вас лучше. Вам нужно быть первыми! Чтобы самая толстая диссертация, самая круглая медаль, иначе ты лузер. Я придумал таким мир? Вы таким сделали! Вы из штанов лезли, чтобы быть самыми-самыми, и теперь моя очередь лезть из штанов, иначе вы разговаривать не хотите. А я не могу, меня тошнит от бессмыслицы.

— Сначала тебе надо понять, чего хочешь ты сам? Чего ты хочешь на самом деле?

— Чтобы меня любили, — заявил крошка-граф. — Трудно понять, да? Чтобы вы просто меня любили. Но если я не буду жить так, как вы, то добьюсь только упреков.

— Глупости!

— Глупость — это твоя жизнь! Одна большая идиотская глупость! — заявил граф и вышел из комнаты, но Натан Валерьянович вышел за ним.

Сава раскрыл окно, чтобы убедиться: война еще не началась. Самки динозавров еще не пришли разбираться с человечеством из-за ворованной кладки.

— Нельзя жить только игрой, Эрнест! — закричал Натан вослед уходящей фигуре. — Нельзя жить одними страстями! В конце концов, что такое игра? Тот же свод правил, которые ты не можешь нарушить. Ты, который так любит их нарушать…

— А что такое твоя наука? — прокричал в ответ Эрнест, и Сава запер окно. Саве было прекрасно слышно и с закрытыми окнами. — Что такое наука? Те же правила, которые любишь нарушать ты! Да, ты! Ты их полжизни учил на пятерки, а вторую полжизни опровергал все, чему тебя научили.

— «Вторые…» — поправил Натан и задумался. — «Вторые полжизни», надо го… Или «вторую полжизни»… А ведь это здорово! — осенило его. Профессор остановился и осмыслил услышанное. — Это великолепно! Только вдуматься — полжизни учить на пятерки правила и законы, чтобы в следующей половине большинство из них опровергнуть. Эрнест, разве это не интересно? Следующее поколение физиков будет учить новые правила, а потом мои отличники станут опровергать мои же законы. Замечательно, — решил Натан, но оппонент ушел в сарай и ничего не услышал. — Ты — нерадивый игрок! Спортсмен, который не может попасть мячом в стену. А я — реальный человек, живущий в реальном мире, который может и будет менять этот мир! Так вот: никуда ты не поедешь, пока я не увижу оценку по математике! Положительную оценку. «Неуд» не будет служить основанием… Слышал, Эрнест? Не будет!

Возможно, молодой человек услышал. Не исключено, что даже ответил, но Натан Валерьянович успел вернуться в дом и захлопнуть дверь.

На ржавой судейской вышке, посреди замусоренного корта, сидела графиня и грустно обозревала акваторию. По морю ходила «Рафа», стараясь поймать ветер в «парусную трубу» и всем своим видом раздражала графиню. Яхта пропадала у горизонта и вдруг появлялась у пристани. Набирала скорость, растворялась, подобно миражу, излучая ослепительно белый свет, и вдруг возникала на поверхности воды. «Там, за морем, нет ничего, — рассуждала графиня. — Ни реальности, ни иллюзий. Моя Вселенная рассыпалась на сновидения и воспоминания. Наплевать…» — решила она. Мальчишка помахал ей рукой с верхней палубы. Яхта развернулась, поймала ветер, пошла на почетный круг и скрылась за башней. Пейзаж осиротел. Настроение испортилось дальше некуда.