— Покажите еще что-нибудь, Натан Валерьяныч, — попросил Артур.

— Старую плитку ему покажите, Учитель, — предложил Оскар. — Хочешь, Деев, посмотреть, какая плитка была на стенах при царском режиме?

Шутов направил камеру в стенку. На экране возникло свечение, смазанные тени замелькали, замаячили, изогнулись, словно растеклись по невидимым предметам, напоминающим кухонные шкафы. Сначала затаились, потом сгинули, словно испугались чего-то.

— Видели! — воскликнул Оскар и еще раз повел камерой вдоль стены. — Учитель, вы заметили?

— Вот, — вздохнул профессор, — то, о чем я говорил. Непредсказуемое поведение поля. Хорошо, если это чистая проекция, а если нет? Если мы провоцируем дехрональный контакт? — он снял очки, взял сигарету и подошел к окну, но прикурить не успел. Истошный вопль из соседней квартиры не позволил ему воспользоваться зажигалкой. — Выключи, — сказал он ученику. — Отключись сейчас же!

Крик повторился с лестничной площадки. Грохнула дверь. Испуганная пожилая женщина выбежала на лестницу. За ней погнался мужчина, но удержать не смог. Женщина вырвалась, вынесла железную дверь с домофоном и скрылась в парке.

— Я могу вам помочь? — спросил Боровский растерянного соседа. — Позвольте мне проводить вас домой.

Сосед не спешил возвращаться.

— Где моя сестра? — не понимал сосед. — Куда она побежала?

— Вам нужно успокоиться, — Боровский помог соседу вернуться в квартиру, усадил на диван и налил воды.

— Благодарю! Ничего не надо, — сказал сосед, приглашая гостя сесть рядом. — Пожалуйста, побудьте здесь. Просто посидите со мной. Это же вы у Сотников квартируетесь?

— Да, если вы не против.

— Я не против! Я очень даже не против. Не знаю, кем вы приходитесь молодому человеку, но вы очень хорошо на него влияете. Я по ночам стал спать. Раньше здесь, что ни ночь, то дым коромыслом. Я только хочу спросить, не замечали ли вы в последние дни в доме некие нетрадиционные явления?

— Не понял вас?

— Вы только не подумайте, что я болен. Сестра не верила, пока не убедилась сама. В моей квартире живет привидение.

— Что вы говорите? — удивился Натан.

— Привидение отца покойного, — сосед перекрестился, — умершего тридцать лет тому назад. На той неделе среди ночи я пошел, извините меня, в уборную, а там занято. Сидит на вазоне мой батюшка, улыбается, газету читает. Вчера запер его на балконе, так он замерз, как будто не умер вовсе. Я тоже решил, что у меня с головой непорядок, а сегодня приехала сестра, мы сидели на кухне, когда он вошел и стал искать свою чашку… У отца чашка своя была, он из другой не пил. Начал шарить в шкафу, выругал нас, словно мы дети малые. Скажите мне, это к концу света?

— Выругал? — удивился профессор. — Вы хотите сказать, что он вступил с вами в контакт?

— Вот, и вы не верите. А посидите тут вечерок. Извините, уважаемый, не знаю вашего имени, можно спросить вас откровенно, как человека разумного поколения… Вы верите в загробный мир?

Профессор задумался.

— Вы хотите спросить у меня?

— Конечно, у вас.

— А не пробовали обратиться к батюшке покойному? Ему-то наверняка известно.

— Кому?

— Батюшке вашему.

— О чем?

— О загробном мире…

Боровский вышел с сигаретой на улицу и задумался. Его дача строилась медленно. Помещение, отведенное под лабораторию, никак не подключалось к электросети. Каждая подпись на бумажке требовала колоссальных душевных затрат. Дела и проекты вязли на мертвой точке. Только бардак в жизни профессора Боровского прогрессировал день ото дня, словно кто-то хлопотал перед Богом о его несчастьях. Натан Валерьянович догадывался, кто именно хлопотал. Знал, понимал, но сделать ничего не мог. Чем больше он сопротивлялся судьбе, тем легче судьба тянула его на удавке, тем меньше принималось в расчет его собственное желание. Натан Боровский больше не питал иллюзий, сегодня он решил окончательно, что неприятностей с него хватит. Начиная с этого дня, количество проблем превысило критически допустимый предел. Он решил бежать на Урал, но вспомнил, что на этой неделе его дважды водили в ректорат и делали втык. Профессора Боровского обвиняли в «уклончивом», «невнятном» изложении учебного материала. Объявляли выговор за систематические опоздания на работу и за немотивированную отмену лекций. Последнее время к профессору стали обращаться распущенные студентки с сомнительными идеями. По Академгородку о Боровском пошла дурная слава. Соседи по даче отказались использовать выжженные участки, и Натану пришлось скупить пустующую землю кооператива, чтобы не навлечь на себя больший гнев. Его новый дом был одинок на пепелище. Профессор устал давать опровержения в газеты и заявлять с кафедры, что именно теперь, как никогда, он является апологетом классической науки, и не знается с чертовщиной. Зато чертовщина охотно зналась с профессором. Ему приходили письма от шизофреников, сдвинутых на параллельных мирах. К профессору обращались на улице незнакомые люди со своими историями, которые должен был слушать психиатр, а не физик. С больными людьми Боровский предпочитал не общаться, но сомневаться в душевном здоровье соседа Оскара он не стал. Для этого не было никакой причины. Профессор докурил сигарету и отправился за машиной. В тот день лаборатория в квартире пропавшего Сотника была свернута и вывезена по неизвестному адресу.

— Мне никто не звонил? — спросила графиня Виноградова-младшая матушку Клавдию и поняла, что совершила ошибку.

Кроме Друида Сэвиджа в эту квартиру никто позвонить не мог. Ни один приличный, сколь-нибудь стоящий человек на всем белом свете никогда в жизни не позвонил бы в квартиру Виноградовой-старшей и не осмелился бы спросить дочь.

— Еще не надоело валяться по чужим постелям? — упрекнула мать молодую графиню. — Почему ты заставляешь серьезного человека бегать за тобой как мальчишку? Он обидел тебя? Разве он по отношению к тебе допустил бестактность? Генри воспитанный, уважаемый и очень состоятельный человек. А главное, у него к тебе серьезное чувство, в отличие от тех бродяг, которыми ты себя окружила. Наконец-то Господь услышал мои молитвы и дал мне шанс устроить твою личную жизнь. Мира, тебе пора. Ты не юная девушка. Не каждый день тебе будут звонить мужчины такого положения и достатка. К тому же Генри не стар.

— Конечно, — огрызнулась Мира, — ему всего-то три тысячи лет, а может четыре тысячи, какие мелочи… Мама, он друид. Ты знаешь, кто такие друиды? Он язычник и колдун, чтобы тебе было понятнее!

— Не болтай глупости! — рассердилась мать. — Я обещала, что ты позвонишь и извинишься за свое поведение!

Мира положила трубку на стол, порылась в записной книжке и вспомнила, как вышвырнула визитку Генри в гостиничную урну, полагая, что это последнее звено, связывающее их, может быть разорвано таким примитивным способом. Чем настойчивее Сэвидж звонил матушке Клавдии, тем больше Мира убеждалась, что Жорж прав: встречи не избежать, ясность должна быть наведена, и точка поставлена. У графини были планы на будущее. Она не собиралась всю жизнь пугаться звонков и букетов. Она осмотрела сумочку, в надежде найти еще одну визитку…

— Ладно, диктуй… — сказала она матери, с отвращением записала цифры и швырнула трубку. — Он уехал из Москвы навсегда, — уверенно произнесла Мира и заставила себя поверить в сказанное. — Навсегда!!! — повторила она. — И больше никогда не появится. Он уехал, не оставив адреса. Уехал, уехал, уехал… — Вера пришла после многократного повторения заклинания. Графиня стремительно набрала номер.

— Мирослава… — услышала она в ответ. — Я ждал, я верил, что вы позвоните…

Мира назначила свидание Сэвиджу в ресторане на Новом Арбате, название которого за давностью лет вылетело у нее из головы. Графиня помнила кавказское слово: не то «Абхазия», не то «Аджария», не то «Арарат». В последний год из головы графини повылетало много полезных названий. Будучи студенткой, она частенько ходила мимо, от ГИТИСа до Щукинского училища, и застревала в этом ресторане. Во времена ее студенчества там среди бела дня в спокойной обстановке можно было съесть вполне приличный обед. Там же Мира пристрастилась к маслинам. Открыла для себя, что странную ягоду необязательно вылавливать из солянки и гневно швырять под стол, что ее вполне можно есть и получать удовольствие. Графиня познала в маслине скрытую мудрость, понятную древним философам, которая перестала быть доступной современному потребителю комплексного обеда, и человечество распалось для нее на две части: яростные поклонники маслин и непримиримые ненавистники. Последние их сиятельству были наиболее отвратительны.