— Мирослава, — Розалия Львовна напряглась, но тактично вышла из кабинета.

Натан едва не выронил трубку. Он успел разучиться держать в руке телефон.

— Мира!!! Мирочка, ты?

— Я, Натан Валерьянович.

— Где ты?

— А вы? Не подскажете страннику, который сейчас год и месяц, а если еще назовете число, то большое спасибо.

Вопрос застал Боровского врасплох. Он метнулся к столу, но не увидел календаря. Он выбежал в гостиную, но супруга, знавшая ответ, закрылась в ванной комнате вместе с Левкой. Он заглянул к дочерям, но нашел там один компьютер, играющий сам с собой.

— Сейчас скажу, сейчас… я выйду на улицу и спрошу у кого-нибудь. — пообещал Натан, — только не вешай трубку.

— Натан Валерьянович, сядьте, где сидели, и послушайте меня.

— Да, Мира, — сказал профессор. — Слушаю тебя внимательно.

— Можно вам задать один личный вопрос?

— Конечно, Мирочка, можно…

— Чем занимался ваш отец, если это не семейная тайна? И почему Илья Ильич обзывает его профаном и мистиком? Он вообще-то ученый или кто?

— У меня нет от тебя тайн, Мира. Отец имел три высших образования и посвятил себя идее слияния основных направлений естествознания. Он доказывал, что только на стыке наук могут родиться истинные представления о природе.

— А… ну, тогда все понятно.

— Но его концепция не была принята, — добавил Натан. — Конечно, он был ученым. Серьезным ученым, возможно, опередившим время. Почему ты спросила?

— А в каком году он родился? Сколько времени прошло между экспедицией на Урал и моментом его рождения?

— Мира… — насторожился Натан. — Мы поговорим обо всем, когда встретимся лично. Или ты приедешь к нам погостить, или скажешь, куда мне подъехать!

— Я хочу вам подкинуть ученика, — призналась графиня и заранее продуманный монолог застрял в горле. От волнения графиня потеряла способность дышать, но взяла себя в руки раньше, чем Натан опомнился от удивления. — Он хороший мальчик, только очень упрямый и неусидчивый, но… — приступ удушья вновь заставил ее замолчать.

— Спасибо, — ответил профессор. — Что с тобой, Мира? Ты задыхаешься?

— Не обращайте внимания.

— Ты больна?

— Нет. Вернее, выздоравливаю. Скоро пройдет. Рецидивы чужих недугов быстро проходят.

— Как ты сказала? — не расслышал Натан.

— Я насчет мальчика… Если у вас найдется немного времени…

— Конечно, найдется.

— Могу заплатить за уроки.

— Разумеется, я не возьму с тебя денег, Мира! Что за разговоры?

— Вы не представляете, какой он упрямый!

— Дети есть дети. Не бывает упрямых учеников. Бывают некомпетентные педагоги. Если ты считаешь, что я должен его учить, значит так тому быть. Когда он приедет? Или… мне самому приехать?

— Подумаю, — ответила Мира, и профессор почувствовал нерешительность в ее тоне. — Я подумаю, Натан Валерьянович. Если приму решение, позвоню. Спасибо, что согласились.

— Пока еще не за что. Мира… — короткие гудки прорезались после паузы.

Розалия Львовна вернулась в кабинет.

— Ну? — тревожно спросила она. — Что?

— Что? — не понял Натан.

— Что она сказала?

— Так… Ничего особенного.

— Ничего особенного? И когда она к нам приедет?

— Не знаю, приедет ли…

— Зачем же звонить, если не собирается ехать?

— Роза, в чем дело? Почему ты так всполошилась? — удивился Натан, и Розалия Львовна удалилась без объяснений.

Прежнее спокойствие вернулось к профессору лишь вечером, когда семейство засобиралось в гости. Солнце склонилось к морю, и тень от киоска с фруктами легла поперек газона. Телефон не звонил. Дочери наряжались. Розалия зашла в кабинет попрощаться.

— Натик, дорогой… — сказала она. — Если ты хочешь совсем погубить здоровье, можешь дальше сидеть и смотреть в окно. Но я должна предупредить, что не буду мириться с таким положением, и сама приму меры. Я только что звонила Леде и обещала, что утром ты приедешь к ней на первый урок. Натик, ты слышишь меня?

— Да, Роза, слышу.

— А раз слышишь, будь добр, подготовься. Ты достаточно времени уделил окну, пора подумать о будущем. Ты понял, Натик?

— Понял, Роза, — ответил Натан и дождался, когда Розалия Львовна удалится из кабинета.

Он слышал, как Левку собирали в поход, как катили по тротуару коляску, как забыли бутылочку с молочком, которую поставили греть, и возвращались за ней. Натан Валерьянович дождался, когда в доме наступит тишина, встал с кресла и закрыл балконную дверь. Он положил в карман телефон и паспорт. Кинул в сумку бритву, тетрадку и карандаш. Спустился на бульвар. Остановил такси и поехал в аэропорт.

— Вспомни… высокое зеркало в старом книжном шкафу, что стоял в конце коридора. Из-за него тебе казалось, что коридор длиннее, но на ту половину, огороженную стеклом, маленьких дурочек не пускали.

— У меня не хватало сил открыть зеркальную дверь, Валех.

— А когда открыла, увидела стену из книг. Ты думала, там продолжение коридора?

— Когда у меня хватило сил справиться с дверью, ее стали запирать на ключ.

— Вспомни… дверь под ковром, который висел на стене.

— В другой комнате была такая же тайная дверь. Я думала, между ними спрятана еще одна комната, но мне не дают туда заглянуть.

— Что случилось, когда ты все-таки заглянула?

— Мне влетело, потому что ковер держался на соплях и рухнул вместе со штукатуркой.

— Тебе влетело не за ковер. Просто в этот день одной тайной в твоей квартире стало меньше, и тебя поздравили с этим событием хорошим ремнем.

— А помнишь, мы с тобой закрылись в чулане, и щеколда защелкнулась?

— Ты начала реветь, а я сказал: оттого, что одна дверь захлопнулась в этом мире, а другая открылась, ровным счетом ничего не меняется. И не важно, по какую сторону ты окажешься. Все равно это твой мир. Он принадлежит тебе целиком, и будет принадлежать, даже если никто не придет, не услышит, и не откроет. «Смотри, — сказал я, — мой мир гораздо больше твоей квартиры, но я сижу здесь с тобой и не плачу». Ты не поняла моих слов и только громче заревела.

— Нет, Валех, ничего ты не помнишь. В тот день, в том ужасном пыльном чулане, у меня впервые появилась цель жизни — вырваться на свободу. А ты, как сидел посреди своего огромного мира, так и сидишь, ничегошеньки не поняв о нас, Человеках.

— Ты Мирослава? — спросил высокий худой мужчина.

Юля открыла двери и растерялась. Гость был похож на бродягу, на мексиканского нелегала, нашедшего дешевую работу в порту, куда полиция не заглядывает годами. У человека были черные руки, чумазое лицо, но черты выдавали в нем европейца. Юля растерялась, потому что не сразу узнала гостя.

— Ты Мирослава! — утвердительно повторил гость, поскольку не дождался никаких возражений.

— Нет, я Юля.

— Во, хрень!

— Действительно, хрень, — согласилась девушка. — Заходи.

— Чо? — не поверил гость. — Заходить? — он осмотрел свои грязные ботинки и рваные штаны, измазанные моторным маслом.

— Если хочешь… — пригласила Юля. — Дам тебе немного стирального порошка и полотенце. Нет, если не хочешь, можешь продолжать там стоять.

Гость смутился, но предложение принял.

— Ты меня знаешь?

— Кто же тебя не знает?

Квартира наполнилась ароматом бензина, и Юля указала гостю на душ.

— И пожрать, что ли, дашь?

— Куда же я денусь? Дам.

— Класс! — решил гость. — Правильно я зашел. А то уж думал, совсем дела плохи. Документов нет, никто меня не знает… и знать не хочет. Только это письмо, — гость достал из кармана бумажку и отдал хозяйке квартиры. — Может, скажешь, кто я такой?

— Может, скажу, — ответила Юля, — когда отмоешься. Просто я еще не уверена.

— Я, наверно, попал сюда контрабандным грузом, — оправдывался мужчина, — в товарном вагоне.

— Да, похоже, что не бизнес-классом. Чистый халат висит возле зеркала, можешь взять.