— Ерундой мы с тобой занялись, флорентиец, — сказала графиня.

— Подожди, мне кажется, что мы неправильно себя ведем.

— Это точно.

— Во-первых, она никакая не Ниночка. Наверняка у нее другое имя. Может, она вообще не девочка.

— И я им говорю, это может быть взрослая особь, — согласилась графиня.

— Посмотри, какой у него умный взгляд. Дети так никогда не смотрят. Точно говорю, это взрослое существо.

— Почему же оно не хочет с нами общаться?

— Давай спросим?

— Давай.

— Мосье, — обратился итальянец к пришельцу, — что нам надо сделать, чтобы снискать вашего расположения?

— Дай конфету, — шепотом посоветовала Мира.

— Я дам, оно съест, и что дальше?

— А что ты хочешь?

— Оно же не собачка, чтобы взять лакомство и прыгать на задних лапках. Оно же разумное существо. Смотри, какая голова большая.

— У головастика тоже голова большая, почему ты с ним не вступил в контакт?

— Подожди. — Даниель подполз ближе. Глаз гуманоида слегка прищурился. — Ты понимаешь, что я говорю? Мирей, спроси по-русски…

— Ниночка, когда мы говорим, ты понимаешь, просто не хочешь отвечать, правда?

Ниночка прищурилась еще больше, потому что Мира тоже подползла на недопустимо близкое расстояние.

— Смотри, оно же думает. Оно же реагирует, — заметил Даниель.

— Оно думает, как бы выпихнуть нас со своей территории.

— Неправда. Оно думает, стоим мы того, чтобы с нами вступать в контакт, или не стоим?

Экспериментаторы подползли еще ближе.

— Нина, Элис — человек, и она серьезно больна, — начала графиня. — Пожалуйста, помоги ей вылечиться, потому что люди не могут ей помочь, а твои родственники, вероятно, могут. Если они могут летать быстрее и выше, чем летают люди, значит, и лечить могут лучше. Пожалуйста, помоги Элис.

— Мирей, точно тебе говорю, это взрослый тип, — Даниель перешел на шепот.

— Как ты определил?

— Он похож на моего деда. Ты посмотри в глаза. Это, вероятно, старик. Посмотри, какой мудрый взгляд. Может, они общаются телепатией? Мы в детстве так себя проверяли, угадывали мысли… — Даниель, закрыл глаза ладонью. — Вот так: расслабляешься и цепляешь первую же мысль, что приходит голову. Если наши с тобой мысли совпадут, значит, телепатический контакт есть. Давай попробуем. Спроси у него что-нибудь.

— Ниночка, ты можешь помочь Элис? — спросила Мира и закрыла глаза.

— Ну, что? Почувствовала ответ?

— Ни фига я не почувствовала. А ты?

— А я почувствовал, но не то, что ты думаешь.

— Скажи…

— Знаешь, что учудил мой дедуля?

— Ты никогда не рассказывал.

— Тебе расскажу, — согласился Даниель, глядя в глаза инопланетного существа. — Мой дедуля был человеком мудрым и образованным, а потом загрустил по жизни.

— Как загрустил?

— Очень просто. Ему надоело общаться с людьми, все вокруг стало ему неинтересным, и он удрал к шведам. Просто так, сел на пароход без всяких документов и исчез.

— Ну и что?

— В Швеции он прикинулся идиотом и жил также как этот, на хуторе у какой-то старухи, помогал по хозяйству, учил язык, вникал в местные обычаи, любовался северной природой, а когда освоил язык и осмотрелся, опять загрустил по жизни. Потом он удрал в Японию и там прикинулся идиотом. В Японии-то его родственники и нашли, но дед к тому времени уже знал японский, ему опять стало скучно, он опять куда-то сбежал, но куда, мы уже не узнали.

— Ты это к чему? — не поняла графиня.

— Мой дед был ученым-этнографом, преподавал в университете и, знаешь что… на старых фотографиях у него точно такой же взгляд, как у этого «головастика». Ты его спроси, прав я или не прав, а я скажу, дурак он или прикидывается.

Ниночка вжала голову в плечи, но взгляда не отвела. Все это время она слушала Даниеля также внимательно, как Мира, и также молча. Графиня не успела ничего спросить. Хлопнула дверь, контактеры ползком попятились к выходу и едва успели стряхнуть с себя солому. Сима вывела из машины заплаканную Элис с распухшей щекой, и Ниночка исчезла с чердака вместе с игрушками.

Второй день переговоров отца с дочерью ничем не отличался от первого.

— Красиво здесь у вас, — разглядел наконец-то Хант. С огорода Симы открывался вид на лес и на реку, огибающую пригорок, как средневековую крепость. — Сейчас, — пообещал он, — Сима ее покормит, умоет… я продолжу слушать рассказы о куклах и мячиках.

— А о подружках?

— Подружка — это еще одна кукла, — объяснил Хант. — Элис не считает ее живым существом.

— Элис считает живым все на свете! — возмутилась Мира. — Разве ты не понял? Каждый камушек, каждая травинка для нее живые и разумные существа. Боже мой, о чем с тобой разговаривать, если ты не понял элементарного?!

— Пойдем, — предложил Хант, — сама послушаешь.

Следующий акт допроса происходил в присутствии Миры.

— Спроси у Элис, где ее дом?

— У Марты и Мартина, — доходчиво ответила девочка.

— А теперь спроси, где дом ее подружки Ниночки?

Элис не поняла вопроса. Как они ни бились над картой звездного неба, не удалось выяснить даже примерного направления. Только зря довели ребенка до слез. Элис пора было снова собираться к зубному врачу, доктору Русому пора было успокоиться и оставить свои честолюбивые планы.

— Вот Солнце, — стала объяснять графиня, рисуя в тетрадке желтый круг, — вот наша планета… вот Венера, вот Меркурий… Дальше нас от Солнца…

— Марс, — подсказал доктор.

— Марс, — Мира нарисовала планету красным карандашом и подвинула тетрадь к девицам, — покажите мне пальцем, где Ниночкин дом.

Палец Элис задумчиво повис над солнечным кругом.

— Спроси, Юрген, куда она поедет к Ниночке в гости?

Элис ничего не ответила. Она взяла карандаш и стала стучать по кругу, как дятел, оставляя на бумаге черточки и кружочки. Ей понравилась идея продырявить лист и испортить скатерть фрау Симы, чтобы взрослые, больные люди, наконец, занялись своими проблемами и оставили ее в покое.

Артур позвонил вечером и застал графиню Виноградову в одиночестве сидящую у окна.

— О! — удивился он. — Связь-то работает, а ты не звонишь, ничего не рассказываешь.

— Нечего рассказывать, — сообщила Мира.

— Когда они покатают нас на тарелке?

— Не раньше, чем мы найдем способ выманить эту тарелку из космоса.

— Ниночка не хочет домой? — удивился Артур.

— Сложный вопрос, чего она хочет. Ниночкой здесь занимается только Даниель. Все остальные ездят к стоматологу, как на работу, а я сижу здесь одна. Погоди… — Мира услышала треск лестничных перекладин. — Даниель спускается чердака, — объяснила она. — Я перезвоню.

— Мирей, — радостный Даниель заглянул в комнату, — «Открытое небо», Мирей! Как это будет по-русски?

— Открытое небо, — перевела графиня.

— Запиши транскрипцией, — Даниель кинулся к столу, вырвал листок из тетрадки для детского рисования.

«Открытое небо», — написала удивленная графиня крупными буквами.

— Открытое небо, — повторила она. — Причем здесь открытое небо? О чем ты ее спросил?

— Подожди здесь, — Даниель полез на чердак, и вскоре его счастливое лицо показалось в окошке. — «Открытое небо», Мирей. Все правильно. Я принял информацию, — доложил он и перешел на шепот. — Я спросил, почему она не хочет помочь Элис по-человечески жить на Земле, и получил ответ. Эти два слова. Знаешь, что они означают?

— Что у тебя разыгралась фантазия, парень!

Даниель спустился к Мире и зашептал ей на ухо.

— Она хочет забрать с собой Элис, понимаешь? Раз для Элис «закрылась» Земля, значит небо открыто. Поэтому она и не хочет выкладывать свой домашний адрес.

— Я и говорю, ты всегда был впечатлительным, а сегодня просто перегрелся.

Когда графиня Виноградова была маленькой девочкой, ее пугали деревенские избы. Мрачные, с черной крышей и ржавой трубой. Больше всего на свете Мира боялась оказаться в ссылке. Матушка внушила бедняжке страх. Объяснила, что надо учиться и не надо бегать от бабушки, когда у той есть время заниматься с внучкой французским языком. Иначе все кончится плохо, то есть именно так: деревенским домом где-нибудь на задворках империи, где ее сиятельство графиня Мирослава будет служить в сельской школе и отбиваться вилами от пьяных парней. Так оно и сложилось. Это самое будущее Мира вполне заслужила, но что здесь делал маэстро Хант, у графини в голове не укладывалось. Милый старичок с котом на коленях никак не вписывался в пейзаж, тем более не вязался с образом скандального режиссера, в которого она однажды влюбилась, бесперспективно и безответно. Графиня вкушала мираж с крыши погреба, снимала его на камеру Даниеля, просматривала запись и убеждалась, что из всех галлюцинаций ее жизни эта, наименее достоверная, почему-то оказалась наиболее стойкой. Поразмыслив над сложившимся обстоятельством, Мира пришла к выводу, что в ее жизни маразм преобладал всегда: все странности и дикости этого мира нянчили ее с колыбели, а то, что каждому человеку незыблемо дано от рождения, постоянно ускользало прочь. Дома и улицы, на которых она привыкала жить, убегали и прятались; ей в родственники навязывались посторонние люди, а те, кто был дорог, отказывались узнавать. И тут графиню Виноградову осенило: