— Я могу быть Хранителем.

— Хранить человека несложно. А ты попробуй вести его по жизни туда, куда тебе надо, против всякого здравого смысла. Гиды — самые сильные Ангелы. Если они берутся за дело, лучше им не мешать.

— Я только хочу помочь.

— Мира! Его Гид помешан на игре. Наверняка он выбрал жертву еще до рождения и много лет выкладывался не для того чтобы однажды споткнуться об тебя на корте.

— Ты думаешь?

— Представь себе задачку, вычислить идеального теннисиста? Мало того, что младенец должен быть резв и здоров, он обязан родиться в семье амбициозной и обеспеченной. Да еще левшой, да еще испанцем… Ты знаешь, что в Испании плотность населения — сто теннисистов на квадратный метр. А наследственный азарт в крови? Без азарта никак. Тут сплошная наука.

— А кто его азартные предки? — спросила Мира.

— Известная футбольная фамилия, — ответил Жорж. — И младенец должен был стать футболистом. Он вцепился в мяч, едва научился ползать. Играл бы сейчас в Барселоне, если б Гид за него не взялся.

— Гид отнял у ребенка мяч, дал ракетку и пригрозил: не будешь играть, будешь плести сомбреро в каморке у «тио Карлоса» и спать с портовыми проститутками.

— С Ангелом бесполезно спорить, — согласился Жорж. — С Гидом — втройне бесполезно. Гид свое дело знает. Попробуй вместо Гида выйти на корт: мяч летит со скоростью 200 километров в час, рассчитай плотность потока, при котором тебя не увидят трибуны и не засекут цифровые камеры, рассчитай свое силовое поле, которое позволит менять траекторию, и подели на реальное время. Ты сможешь ориентироваться на скорости пятьсот километров в час? Успеешь прицелиться и добежать до точки удара, если надо подстраховать мяч?

— Я успею стукнуть по сетке в случае эйса противника.

— Игра не делается одними эйсами.

— Хорошо, а когда малыш отыграет свое? Когда у парня отвалятся ноги… когда ему будет за тридцать… Гид будет выбирать другого младенца или поможет этому устроиться в жизни?

— Вероятнее всего, малыш будет устраивать себя сам.

— Большая удача подцепить Гида… — заметила графиня.

— Для человека это может стать смыслом жизни. Гиды — самые сильные Ангелы. Самые умные и преданные своим подопечным. Ни один другой Ангел не сможет сделать для человека столько, сколько Гид. Ты думала спорт — это допинги, а бизнес — точный расчет?

— А если Гид передумал? Если ему попался лентяй?

— Гид может загнать человека на эшафот и на пьедестал. Если сильный Ангел взялся за дело, от человека уже ничего не зависит.

— А Привратник?

— Что Привратник? — не понял Жорж.

— Он сильный Ангел? К чему может привести человека Ангел-Привратник?

— К сумасшествию, Мира. Эти твари охраняют ворота дехрона и используют людей как посредников. Нормальная психика не выдержит контакта с Привратником. Они предпочитают юродивых, отверженных, не представляющих ценности в обществе, в котором живут. Связь с таким Ангелом — кратчайший путь к помешательству. Не дай тебе Бог Привратника-поводыря. Они подбирают тех, от кого отказался даже Хранитель…

— А если не подбирают? — спросил Валех. — Кому от этого легче? Ты забыла, что большинство из вас брошено на произвол судьбы, потому что не заинтересовали даже самого убогого Привратника?

— Не принимай на свой счет, Валех!

— Нет, ты мне объясни, как себя чувствуют те из вас, кем не заинтересовался ни один Ангел? От них зависит в этой жизни хоть что-нибудь? Они счастливы, оттого что предоставлены сами себе, отданы на растерзание своей безликой судьбе? Они чувствуют себя венцами совершенства и тем довольны?..

— Ладно, не ругайся. Если тебе не нравится эпизод, так и скажи!

— Я прихожу в восторг, — признался Валех, — когда два дурака обсуждают между собой дурость, а третий ведет за ними дурацкий конспект.

— Все понятно.

— Я счастлив оттого, что могу быть спокоен: в тех речах нет ни совести, ни смысла. Ничего, кроме полнейшего вздора!

— Вот и прекрасно.

— Не родился еще Человек, способный верно истолковать миссию Ангела в хаосе человеческой жизни. Когда родится, сообщи мне об этом.

Утренняя столовая пахла кофе и домашнею сдобой. Боровский спустился вниз, чтобы поблагодарить хозяйку, но та улизнула не попрощавшись. Умчалась на первой же электричке от закипевшего чайника. Гостей ожидал накрытый стол и записка, адресованная Илье Ильичу.

Лепешевский, в отличие от Клавдии Константиновны, никуда не делся. Он затеял в кабинете субботник. Тумбы были распахнуты настежь. Старик выгребал охапки бумаг и смахивал пыль.

— Девочка моя, девочка, — причитал он, — как же я тебя не уберег… С добрым утром, Натан, — поздоровался он. — Надо же… с кем связалась моя красавица. Как же я мог допустить?

— Помочь вам, Илья Ильич?

Лепешевский обронил папку, старые рукописи рассыпались по полу.

— Пёс с ними, — махнул рукой старик. — Присядь, послушай меня, Натан, пока твой мальчишка сюда не явился. Я скажу кое-что, что, может быть, пригодится вам в будущем. Не ищи Мирославу. Не дадут тебе поиски ничего хорошего, потому что она мертва.

— Запись сделана летом этого года, — напомнил Боровский.

— Знаю я, знаю, — замотал головой старик. — Слышал я твою запись. Всю ночь слушал. Что ты хочешь мне доказать? Что записал ее голос? Я слышал голос мертвого человека, Натан. Моей девочки больше нет. Вот и все, что ты доказал! Не ищи ее на земле. Потеряешь время.

— А где мне ее искать?

— Ты слышал, о чем они говорили? В том мире, в котором она сейчас, живых нет.

— На стадионах, в гостиницах одни мертвецы? — удивился Натан.

— Ты не видел ее на стадионах… Никто ее там не видел.

— Мне все равно. Если от Мирославы остался один голос, я должен говорить с ее голосом.

— Ах, дети вы мои, дети. Ничему-то вас жизнь не научила, а смерть нем более ничему не научит.

— Вы что-то ищете, Илья Ильич?

— Ты просил у меня совета? Я тебе его дам. Видишь коробку на дне? Загляни, не там ли стопка моих старых еженедельников?

Натан поднял крышку, придавленную книгами, и обнажил корешки тетрадей.

— Тащи ее наружу, — приказал Ильич.

Оскар не вовремя пришел на помощь Учителю. Натан надеялся, что Илья Ильич вот-вот разговорится и наболтает лишнего, но коробка была громоздкой, а старик жаждал докопаться до записей двадцатилетней давности.

— Один из последних курсов… — вспоминал он, перебирая тетрадки. — Я бы не запомнил того парнишку. Меня удивила тема его дипломной работы: «Теория отторжения». Каково? Вы слушаете, юноша? — обратился академик к Оскару Шутову. — Слушайте и запоминайте. Вас касается в первую очередь. Где-то я записывал его данные… Даже фамилию не вспомню. Помню, Валеркой звали. Илья Ильич разогнулся в кресле со стопкой еженедельников, датированных годами его работы в Академии наук. — Кто бы ему позволил с этакой ересью защищаться? Но теория была доказана, и этот факт нельзя не признать.

— И что? — спросил Оскар.

— Согласно «теории отторжения», молодой человек, наша цивилизация не может принять истинно передовых технологий, поскольку они приближают ее конец. Вы, дружочек мой, согласились бы принять таблетку, которая сделает вас на порядок умнее, но состарит на десять лет?

— Я бы принял, — ответил Оскар. — Принял бы, не задумываясь.

— Поэтому общество отказывается принять вас, — пояснил Лепешевский, — со всеми вашими прогрессивными изобретениями. Вы думаете и рассуждаете во вред себе, а значит во вред человечеству.

— Не понимаю, какой смысл в человечестве, которое только жрет и жиреет.

— А почему вы позволяете себе искать смысл там, где он природой не предусмотрен? — удивился Ильич и помусолил пальцы, высохшие от пыльных страниц. — Наше разумное сознание определено нашим неразумным бытием, и в этом противоречии заключается та зыбкая основа жизни, которую обыскались философы, и которую напрочь не желают замечать ваши коллеги-физики.