— С моего стола можно прыгнуть только в мусорный ящик. Мне жаль, Валех, но я не стану хватать за штаны тех, кто не верит ни во что, кроме чуда.

— Ты рассчитывала узнать у них то, чего не знаешь сама, но заставила их мыслить своими идеями. Ты хотела заставить их сделать то, чего не можешь сделать, но испугалась. Ты хотела послать их туда, куда сама не пойдешь, но разрешила им только броситься в пропасть. Теперь ты хочешь избавиться от тех, кто не видит конца ойкумены, но не знаешь, что следующие в лучшем случае повторят их путь.

— Я хочу, мой Ангел, чтобы ты перестал совать нос в сюжет между персонажем и Автором, потому что ты заставляешь меня писать роман, который пока не читал, но уже убежден, что все сюжеты тебе заранее известны. Ты ищешь себе развлечений, от которых сможешь заскучать еще больше. Ты требуешь от меня оптимизм, чтобы окончательно убедиться, что весь этот мир пойдет прахом, и тебе на глобальном пепелище не о чем будет горевать только потому, что все это ты предвидел заранее. Твой реальный мир, Валех — это пепел и прах, осевший на дно океана. Все миры, в которых ты можешь забыться от скорби, состоят из иллюзий. Все они ничего не стоят против праха на дне океана, потому что ты во всем видишь прах.

— Ты тоже думаешь, что реальный мир существует?

— Ты кого об этом спросил, Ангел? Ты спросил об этом меня?

— Тебя.

— И какой тебе нужен ответ?

— Правильный.

— И что мне будет, если я правильно отвечу на твой вопрос?

— Отличная оценка по литературе. Я поставлю ее тебе в аттестат, и никто не усомнится, что ты ее заслужила.

— Спасибо, мой Ангел. В моем аттестате и так отличная оценка по литературе.

На диком острове не было ни церквушки, ни пожарной каланчи, которая могла издавать колокольные звоны. На острове не было ничего, кроме морского ветра, горячих камней и белых домиков, облепивших скалистую бухту. На острове не было даже дворовой часовни, но звон был слышен везде. Каждый час. А может быть, мерещился осторожной графине. Едва различимый, улавливаемый скорее нервом, нежели ухом, вполне похожий на навязчивую галлюцинацию. Каждый час графиня вздрагивала и вспоминала о Судном дне, который так же, как звон невидимого колокола, присутствовал где-то рядом, но не был досягаем. Церкви на острове просто быть не могло. Бухта была как на ладони. Домики пустовали, редкие магазины торговали снедью до полудня и закрывались, редкие катера причаливали к пирсу. На острове царило умиротворенное спокойствие и безлюдье, если не считать рыбаков, растянувших лески поперек узкого пляжа.

Мира снимала апартаменты у госпожи Калимэры, которая не знала языков, кроме родного греческого, и знать не хотела. Возможно, госпожа Калимэра не предполагала, что другие языки тоже есть. Женщина вполне обходилась без лишних знаний. Она получила в наследство дом, вырыла во дворе бассейн, очистила первый этаж от хлама и оборудовала гостиницу на четыре тесных номера с узким душем, с балконами, без ограды переходящими в палисадник, и кофеварками вместо кухонных уголков. Гостей госпожа Калимэра кормила сама на домашней кухне. Кроме Миры, у Калимэры гостил рыжий пузатый немец с газетой, потому что не было на земле места, куда не добрался бы толстый немец со своей немецкой газетой. Остальные номера пустовали, но содержались в порядке. Собственно говоря, графиня понятия не имела, как на самом деле зовут эту энергичную даму, просто каждое утро она без спроса вламывалась в номер, оповещала о себе громким возгласом: «калимэра», и приступала к уборке. С испугу Мира сначала кидалась в сад. Потом притерпелась. Со временем она перестала реагировать на интервенции госпожи Калимэры так же, как госпожа Калимэра не обращала внимания на дверные таблички, которые во всех уважающих себя отелях призывают не беспокоить постояльцев. Госпожа Калимэра была женщиной занятой, она одна держала хозяйство, стряпала, стирала, мела двор и подстригала кусты, которые лезли в окна. Ей некогда было читать дурацкие тексты на ручках дверей.

Графиня коротала ночи и дни в компании старой вороны, не позволяла себе лишних впечатлений, и дикий нрав хозяйки гостиницы, со временем, перестал ее беспокоить, а госпожу Калимэру перестало смущать, что ее постоялица не является к завтраку, спит до обеда и до вечера просиживает в винной лавке. Она каждое утро виртуозно вытягивала простынь из-под спящей графини и подсовывала чистую.

Кроме ужасной госпожи Калимэры и немца с газетой на острове не было ничего интересного. Туристы разъехались. Местные жители заперли ставнями свои дома и подались за туристами на большую землю. Море штормило. Свежей рыбой торговали прямо с лодок, поскольку не было смысла нести ее на базар. Грустные рыбаки сбрасывали пару рыбешек на пристань и отчаливали к другому острову. Редкие катера бороздили гавань, поднимали кривую волну, разворачивались и уходили на всех парах прочь.

Минул час и снова послышался звон. Графиня открыла глаза, увидела чистое небо, краешек скалы над пляжем и флагшток с выцветшим флагом, полосатым как казенный матрас. Графиня поняла, что уснула и опоздала в лавку, что сегодня ей придется коротать вечер в поисках истины на дне сухого бокала и в чтении прошлогодних газет. Ей захотелось уснуть до утра, но у шезлонга захрустела галька. Солнце затмила тень, и взору графини явился юноша удивительной красоты. Высокий и загорелый пляжный бездельник в шортах с пальмами, с черными кудрями до плеч и глазами полными прекрасных надежд на сытое будущее альфонса. Юноша явился и встал, словно статуя Аполлона, сошедшая с пьедестала. Вопреки своему обыкновению, графиня рассмотрела юношу. Она пришла к выводу, что сей удивительный отрок вполне способен составить ей партию в теннис. Но, вспомнив, что кортов на острове не было, графиня закрыла глаза. Перед ней стоял герой из чужого романа. Бульварного чтива, где богатым девам далеко за сорок, а нищие юноши ослепительно хороши. Графине стало тошно оттого, что этот тип задержался возле нее, но типа можно было понять: сезон для пляжных романов прошел и выбор был небогат. Проще сказать, выбора вовсе не было, если не считать рыбака с пятью удочками и хозяина надувного матраса, который спозаранку влез в море и до сих пор не вернулся. Никого, кто бы нуждался в «анимэ» с участием пляжных плейбоев, но отрок не уходил. Глаза графини открылись сами. Молодой человек был настолько красив, что мог себе позволить никогда не держать в руках ракетки для тенниса. Он продолжал стоять с восхищенной улыбкой и непосредственностью дикаря, словно перед ним лежала русалка, выброшенная волной на берег.

— Как тебя зовут? — спросил он на ужасном старомодном английском, словно учил язык по учебникам прошлого века. — Можно с тобой познакомиться?

Графиня приподнялась и оглядела пляж. Между камней валялась парочка влюбленных. Хозяин надувного матраса уплыл с концами. Продавец кока-колы давно унес свою лавку. «Приплыли, — решила графиня. — Неужто мои дела так плохи?»

— Я давно на тебя смотрю, давно хочу познакомиться. Меня зовут Эрнест, а тебя?

— А я не говорю по-английски, — ответила по-русски графиня и положила на лицо панаму. — Иди своей дорогой, хренов геронтофил.

Когда в следующий раз у шезлонга захрустела галька, у графини испортилось настроение. Теперь перед ней стояли два отрока. Один другого прекраснее. Стояли в немом благоговении перед дамой, которую не взволновали мужские чары. Графиня еще раз осмотрела пляж. Парочка влюбленных смылась. Надувной матрас утопленника продолжал лежать на камнях. Рыбак расставил удочки и тоже пропал.

— Мой друг хочет с тобой познакомиться, — сказал товарищ Эрнеста на таком же диком французском.

Графиня ужаснулась. Она решила, что человек пользовался языком впервые, до этого только читал Дюма… в переводе на греческий. — Он очень хочет с тобой познакомиться, — повторил настырный. — Он парень немножко того… со странностями, но с добрым сердцем. Ты ему нравишься. Скажи, на каком ты говоришь языке, и я принесу переводчика.