— В каком смысле? — не понял Натан.

— Немногие женщины ее возраста симулируют амнезию в психиатрической лечебнице… если им нечего скрывать в своем прошлом.

— Она осталась в живых одна? То есть погибла вся группа?

— Вскоре после побега Ушаковой погибли все. Причины смерти нелепы. Думаю, что Ушакову ожидала та же участь, но она прочувствовала ситуацию раньше других. Возможно, спасала своего не родившегося ребенка. Что там произошло на самом деле, так и осталось тайной. Распутывать историю я начал, когда расследовал убийство в Академгородке. Попадись она лет двадцать назад — в нашем распоряжении информации было бы больше.

— Если вы не смогли допросить женщину, боюсь, что мне тем более не удастся.

— Надо попробовать, Натан Валерьянович. Но будьте осторожны. Не исключено, что жив еще один свидетель. Я имею в виду руководителя группы. Того, кто нанял ученых для работы в проекте. О его судьбе ничего не известно. Этот факт меня пугает и настораживает.

— Вашей службе не удалось найти о нем информацию?

— Если моей службе не удается найти информацию о человеке, значит, этого человека нет в природе. Нет, не было, и не предполагается, — заверил Боровского капитан. — Или, на худой конец, он принадлежал к секте христиан-эзотериков.

— Эзотериков? — всполошился Натан. — О том, что такие христиане существуют, я узнал только из записки, подброшенной в приют вместе с Оскаром.

— Именно записка меня насторожила. Христиане-эзотерики — та категория людей, о которых невозможно собрать информацию. Они не регистрируют своих детей при рождении, не учатся в школах, не поступают в институты и, как вы понимаете, никогда не работают. К тому же они не болеют, не лечатся в поликлиниках, не берут кредиты, не обращаются в суды, не приобретают имущества… Хуже того, они не оставляют отпечатков пальцев и образцов ДНК на местах преступлений. Как только в деле по нашему ведомству фигурирует такой «христианин», можно сразу сдавать материал в архив. Концов не найдешь.

— Просто вы не нашли к ним подход. Странника невозможно привлечь к допросу или посадить в тюрьму помимо его желания.

— Вот тут вы ошибаетесь, уважаемый Натан Валерьянович. В нашу тюрьму можно посадить кого угодно. Один такой странник, с вашей легкой руки, замечательно сидит у меня в изоляторе. Он уже натворил на пожизненное заключение, соответственно, сидеть ему до могилы.

— Жаль, что у вас не сидит руководитель группы.

— Я дам вам адрес приюта, — сказал Карась. — Если вас интересует информация из первых рук — поторопитесь. Шансы невелики, но попробовать стоит. Возможно, Ушакова расскажет сыну то, что не рассказывает никому. Будет нужна моя помощь — всегда обращайтесь.

Женя ждал Боровского у дверей гаража.

— Оформили? — поинтересовался он с ехидной улыбкой.

— Что? — не понял Натан.

— Дачу на дочку.

— Нет, не оформил.

— Почему?

— Потому что документы уже в суде. В таких обстоятельствах имущество отчуждаться не может.

— А вы не знали?

— Не знал.

— Узнали только сейчас?

— Только сейчас.

— И что будем делать?

— Ждать, когда Розалия Львовна сама поделит дом.

— Натан Валерьянович… в следующий раз, когда поедете делить дома, все-таки возьмите меня для страховки. Не хочу, чтобы «нотариусы» вешали вам на уши макароны.

— Хорошо, Женя, в следующий раз поедем вдвоем.

— Так что вы узнали? Лаборатория была?

— Была.

— Генетики?

— Нет, не генетики.

— Тогда я ничего не понял.

— Я тоже, — Натан заглянул в коридор и прислушался.

— Оська с утра за компьютером, — доложил Русый. — Делает вид, что тестирует свою «глючную прогу», а сам уставился в потолок и думает. Так что удалось узнать?

— Ничего, — ответил Натан. — Вся информация в голове у психически нездоровой женщины с больной кровью, — он выложил из дипломата фотографию Ушаковой, адрес приюта и краткую информацию, которую успел записать со слов капитана. — Ничего узнать не удалось. Из тех, кто знал, в живых никого не осталось.

Женя взял фотографию.

— Каков диагноз?

— Разбирайся сам. Название мне ни о чем не говорит. Болезнь редкая, лечится тяжело, в запущенном виде совсем не лечится.

— Его мать? — догадался Женя.

— Мать. Никаких генетических опытов он не делали. Там было что-то другое. Карась считает, что женщина долго не проживет. Если мы хотим получить информацию, надо торопиться. Надо найти слова, чтобы Оскар захотел поговорить с ней сам, но я боюсь, что он и с нами говорить на эту тему не станет… Всю жизнь он только ненавидел свою мать.

— Не надо ему говорить. Если информация так опасна… если она никому до сих пор не сказала ни слова, сыну не скажет тем более. Ни одна баба не подставит своего ребенка, какой бы сумасшедшей она ни была. Это мой шанс, Натан Валерьянович! Моя тема.

— Что ты придумал?

— Я должен когда-то узнать, что эти странники задумали насчет человечества. Кто они такие, откуда взялись и каким образом нас используют?

— Даже ведомство Карася не работает с ними, Женя!

— Я — не Карась. Я кое-что понимаю в болезнях крови и умею производить впечатление на зрелых дам. Сколько гражданочке Ушаковой? Немного за пятьдесят? Боюсь, это мой любимый возраст.

— Женя, подумай. Женщина ни с кем не общается. Она душевно больна.

— Вы бы поработали с мое в областной газете. У каждого свои профессиональные секреты, Натан Валерьянович. Я же не спрашиваю, каким образом вы распугали крыс в дачном поселке. Меня не учили работать с генератором, мой инструмент — диктофон. Если нужно получить интервью, я его получу. А вы, если хотите помочь, попросите Карася, чтобы перевел пациентку поближе к Москве. Не хочу далеко уезжать. Мне рядом с вами спокойнее.

— Что ты задумал?

— Я задумал? Разве не вы советовали мне полечиться после возвращения с Луны?

— В клинике для душевно больных?

— Именно там мое место, — заявил Женя. — Не верите — спросите Оскара.

Средиземное море выцвело за туристический сезон. Средиземное небо тоже ярче не стало, но Артуру понравилась метафора, и он решил положить ее в предисловие к мемуарам. Доехав до побережья, он понял, как соскучился по теплому морю. Артур всегда подозревал, что не создан для сибирских морозов и песков Сахары, что его место именно здесь. Он припарковал машину на стоянке с видом на пляж и испытал приятную усталость блудного сына, которого дома не ждали. Море штормило, пляжные зонтики были свернуты, шезлонги сложены за оградой. «Приватная территория», — объявляла табличка у пляжа. Артуру хотелось пить, но кафетерий не работал. Стулья и столы громоздились стопками, холодильник с напитками был заперт на ключ. Возле машины не было ни души. По набережной гулял только ветер.

Стук в лобовое стекло заставил очнуться. Молодой человек осознал, что море — еще не дом, что он — всего лишь бездомный турист, отставший от парохода. Стук повторился.

— А!.. — догадался Артур. — Привет, Густав! Как жизнь? — он вышел из машины, протянул слуге руку и сжал в ладони плотный ком воздуха. — Я думал, вы тащитесь через Гибралтар на своем «Гибралтаре». Или вы на машине? Ага, мерси, — поблагодарил он и взял банку пива, возникшую на капоте. — Не забыл, какое я люблю… Молодец! Я их сиятельству надолго нужен, не знаешь? А то я в Италию собрался перебазироваться, на Адриатику. В Италии хорошо, а в Париже зимой делать нечего. Да… там и летом нечего делать. Итальянцы меня пригласили. Знаешь, эти итальянцы — отличные ребята и язык у них понятный, ага… мерси, — сказал молодой человек, когда стул отделился от стопки и подплыл к столу. Молодой человек сел, открыл банку пива и дождался, когда к нему присоединятся еще два стула. — Ну вот, — продолжил Артур, — пообщался я с итальянцами и понял, что из Парижа надо валить. Адриатика — совсем другое дело. На пляже можно зарабатывать без напряга: сделал альбом, купил инструмент и рисуй татуировки на попах. Знаешь, сколько на попах за сезон зарабатывают? Можно на скутер накопить и те же попы катать на скутере. Я все продумал: возьму в кредит тачку, лицензию куплю… Женюсь на какой-нибудь итальянке, вроде Софи Лорен…