Сначала она продала квартиру в Москве, полученную супругом и отошедшую ей при разводе. Затем продала квартиру, принадлежащую семье старшей дочери, и собственное жилье, принятое в наследство от покойного дяди. Следующей в списке оказалась дача, но желающих купить ее не нашлось, и Розалия Львовна оставила дачу в покое. На этом перемены в жизни Боровских не закончились, а только начались. Вслед за имуществом, Розалия Львовна продала Родину и перебралась на Землю Обетованную.

Мотивация переезда была проста: мальчик родился слабым, часто болел, а лучшие в мире врачи приходились Розалии Львовне родственниками, и долгие годы уговаривали ее воссоединиться в Израиле большой и дружной семьей. Натану Валерьяновичу не было позволено возражать, поскольку неважное Левкино самочувствие объяснялось вредной работой отца, и других причин не имело. Все потомство супругов Боровских отличалось отменным здоровьем до той поры, пока подвал дачи не превратился в физическую лабораторию.

За лето Розалия Львовна перевезла на новое место жительства старый хлам, взяла ссуду, заняла у родственников и приобрела второй этаж на одном из бульваров Тель-Авива, в трех минутах от городского пляжа, в пяти автобусных остановках от своей родной тетки, бывшего педиатра.

Три просторные квартиры на общем этаже подверглись немедленному ремонту, который требовал затрат, и Розалия Львовна решила покончить с дачей, но желающих ее купить не нашлось даже за полцены. Дача с нехорошим подвалом была оставлена в покое навек. «Пусть будет, — решила Розалия, — мало ли как жизнь сложится».

По окончании ремонта семейство принялось осваивать новую территорию. Только Натан Валерьянович своего согласия на переезд не давал. Он просто попал в турбулентный поток переселенческого энтузиазма своей второй половины, и сам не понял, как оказался в кресле перед дверью балкона, с которого виден тенистый бульвар и пестрый ларек, увешанный связками фруктов. Натан Валерьянович понять не успел, что за перемены ворвались в его жизнь, только волосы на его голове отчего-то стояли дыбом, и очки запотели. Новая реальность превратилась в мутное пятно непонятного мира, похожего на сон, от которого невозможно проснуться.

Розалия Львовна выделила супругу кабинет для работы, поставила компьютер и привезла из России часть библиотеки, которую посчитала наиболее важной. В нее вошел учебник иврита, справочник молекулярной физики и несколько монографий с автографами известных ученых. Все это богатство она со вкусом расставила на полках кабинета и разбавила мебельными каталогами в надежде, что со временем библиотека станет пополняться сама. Натан Валерьянович ни разу не подошел к столу. Так и сидел перед распахнутой дверью балкона с видом на тенистый бульвар. Наблюдал, как хозяева выгуливают собак, как студенты подходят к киоску, как отходят от него с оранжевым соком в высоких стаканах.

Никто не мешал Натану заняться наукой. Напротив, с момента приезда в Тель-Авив, квартиру Боровских посетила масса ученого люда. Коллеги приходили поздравить с сыном и с переездом, приглашали прочесть цикл лекций. Издатели делали коммерческое предложение по поводу учебника, за который профессор давно горел со стыда. Однажды Натан Валерьянович нащупал в своем кармане пучок визиток, но не вспомнил, откуда они взялись. Вспомнил только Леду Ефимовну Кац, близкую подругу Сары Исааковны, педагога с тысячелетним стажем, которая преподавала иврит еще первым переселенцам.

Натан прекрасно помнил старуху. Прежде, чем взяться за русских евреев, она лет двести преподавала немецкий в российском университете, и Натан еще успел сдать ей зачет. До этого Леда Ефимовна Кац так же успешно преподавала французский в Германии. До Германии она проживала в Париже, а до Парижа являлась супругой Британского посла в королевстве Испании. Прежде чем угнездиться в Европе, эта почтенная дама пережила немало душевных драм. Черт носил Леду Ефимовну по Южной Америке за каким-то миссионером. Туда она попала, вероятно, с кораблями конкистадоров, а, будучи брошена любовником, преподавала «кастильяно» местным индейцам. Среди учеников почтенной старухи было немало известных людей. Стены ее квартиры пестрели фотографиями и благодарственными посланиями учеников, среди которых ученые и политики, журналисты и бизнесмены, даже министр правительства Венесуэлы ухитрился быть лично обязанным этой невозможной особе. Теперь, угомонившись на старости лет, Леда Ефимовна согласилась уделить внимание лично Натану. Боровскому стало стыдно перед Ледой Ефимовной, и он сунул визитки обратно в карман. Последний раз они виделись на похоронах бабушки Сары, потом лишь передавали друг другу поклоны, и вот, наконец, поселились жить в одном городе. «Ты умрешь, — вспомнил Натан напутствие покойной бабки, и мурашки побежали по спине. — Умрешь также как я. Также как все. Состаришься и умрешь. Все умрут, только Леда Кац останется жить. Мало ли кому пригодятся ее услуги».

Время текло. Натан Валерьянович созерцал бульвар. Младшим дочерям было строго запрещено беспокоить отца, старшие — сами забыли, где дверь отцовского кабинета. Только Розалия Львовна заходила без стука, влажной тряпкой протирала пол, сухой тряпкой — очки, возвращала их на нос Натану и тяжко вздыхала.

— Позвонил бы Леде Ефимовне, Натик! — уговаривала она. — Подъехал бы. Как ни крутись, а язык учить надо.

Но время текло, а Натан Валерьянович не поднимался с кресла. Розалия приобрела машину и поставила ее под балкон. Огромный белый пикап, который занял весь тротуар и половину проезжей части, но как иначе разъезжать по родственникам всей семьей?

— Мама, на что мы живем? — не понимала Алиса. — Если папа не начнет работать, мы все пойдем на панель!

Не то, чтобы Розалия оценила угрозу, не то чтобы в корне пересмотрела свою расточительную политику, но… выслушав доводы дочери, на некоторые уступки пошла, а именно: уволила Левкину няньку. Теперь обязанность гулять с ребенком была распределена между сестрой и отцом. Великому сидению Натана перед раскрытой дверью был положен конец. Два раза в день по два часа он гулял по бульвару с сыном, чтобы дать Розалии время на отдых и домашние хлопоты. Теперь Натан Валерьянович катал по бульвару коляску и встречал из школы младшую дочь.

— Я хочу такой оранжевый сок, — заявила однажды Мария. — Купи мне большую порцию.

Натан Валерьянович пришел в ужас от размера стакана и цвета напитка.

— Там химия, Маша! — сказал он. — Такого оранжевого цвета в природе нет. Мама запретила пить химию. Это вредно.

— Что ты, папа?! Там только морковка. Купи!

Натан Валерьянович подкатил коляску к киоску и увидел, как огромная морковь на его глазах за секунду превратилась в сок. Профессор задумался: совершенно твердый предмет вдруг стал совершенно жидким. «Надо что-то менять, — подумал ученый, — однажды стрелки часов наберут обороты, перемелют пространство в эфир и сдуют все, что не сможет удержаться за жизнь». Подумав, Натан Валерьянович пришел к выводу, что порядком деградировал. Сидение у двери, распахнутой на бульвар, не добавило ему интеллекта. «Нет, — убедился Натан, — в этой жизни надо что-то менять, если еще не поздно».

— Маша, — обратился он к дочери, которая с хлюпом извлекала остатки сока со дна стакана, — тебе нравится Тель-Авив? Тебе не хочется вернуться в Москву?

— Конечно, нет, — ответила дочь.

— Почему?

— Ты забыл? Мы же завтра идем на море.

— Только поэтому?

— Конечно, не только! — Мария Натановна покончила с соком, раскрыла портфель и вынула бутылку с водой, на дне которой плавала маленькая красная рыбка. — Смотри, что у меня есть. В школе их полный аквариум. Там так интересно.

— Ты украла рыбку из аквариума?

— Нет, я поймала ее, — с гордостью сообщила девочка, — теперь она будет жить у нас. Мы будем ее кормить и плавать с ней в море.

— Как же тебе не стыдно! — возмутился отец. — Если мама узнает, она накажет тебя.

— Но это же рыбка, — обиделась Маша. — Она же не вещь. Нужно спрашивать разрешение, когда хочешь взять чью-то вещь. А эта рыбка живая!