В редакции, публикующей исключительно материалы об аномалиях, до графини никому не было дела. Все были заняты. Все хамили. Все бегали из кабинета в кабинет с чашками и тарелками. В коридоре стоял стойкий запах сортира.

— Вам позвонили и запретили? — предположила графиня. — Запретили публикацию любого материала, касающегося уральской аномальной зоны?

— Мы независимое издательство, — напомнила дама, несущая пирожные из кафетерия. — Нам не могут ничего запретить.

— Тогда почему? Бог с вами, я уйду. Мне просто надо понять, что происходит!

Женщина открыла кабинет, положила пирожные на стол и грудью встала на пути графини.

— Разве вы не видите, что происходит?! У нас прорвало канализационную трубу, — объяснила она, — уборные закрыты и теперь за водой приходится ходить аж в соседний корпус.

Мира была готова звонить Карасю, чтобы продавить вопрос силой, но Карась был послан на День Конституции и с тех пор ни разу не позвонил. Надо было открывать собственное издательство и смотреть, что будет: кто запретит, что скажут, в чей кабинет пригласят для беседы и как побеседуют, а если слишком нарваться — подложат параллелепипед или ограничатся тюремным сроком? У графини не было времени, у нее осталось только два варианта: один на соседней улице, другой в подмосковном городке, в двух часах езды на электричке.

До соседней улицы графиня прошлась пешком, перебирая возможные и невозможные варианты отказа, но вариант оказался самым невероятным из всех невозможных:

— К сожалению, у нас закончилась бумага, — объяснил графине издатель.

— Простите, что?.. — не поняла графиня.

— Бумага закончилась, — повторил человек, глазом не моргнув. — Знаете, какой теперь дефицит бумаги? А будет еще хуже. Сейчас мы в первую очередь должны издавать учебники, а не беллетристику.

Чтобы не оставить страну без бумаги, Мира решила, что с нее хватит. На этом пора бы остановиться. А то не дай Бог разразится в стране бумажный кризис — ей одной придется за все отвечать: и за то, что школьники сели за парты без тетрадей, и за то, что пенсионеры не купили в киоске газет. Графиня не готова была принять на себя такую ответственность. Она даже решила не ехать в Подмосковье, а просто явиться к Натану на дачу, лечь спать и выбросить из головы святую мечту Яшки Бессонова-Южина, но дело было утром в пятницу, рабочий день только начался, Мира передумала и отправилась на вокзал.

Журнал, в который ее привела последняя надежда, назывался «Катюша». Если б графиня внимательно читала название, возможно, она бы не стала настаивать на публикации сокровенных знаний именно здесь, но процесс был запущен и стул был принесен из коридора персонально про ее честь.

— Присаживайтесь, пожалуйста! — пригласил редактор. — У нас небольшой беспорядок. Только что переехали, не обращайте внимания. Я получил ваши рукописи еще на прошлой неделе и отправил вам сообщение, как только прочел. Вы знаете, наш журнал совсем молодой…

— Давайте короче. Раз уж я не прочла сообщение, объясните мне лично, почему вы не сможете опубликовать мои тексты?

— Наш журнал еще совсем молодой, — повторил редактор, и Мира посмотрела на часы. На дачу Натана она попадала к утру, рабочий день у болтунов из «Катюши» кончался через два часа. В связи с перерывом в движении электричек, торопиться ей было совершенно некуда. В течение ближайшего часа графиня узнала все о племяннице главного редактора, именем которой был назван журнал. Рассмотрела Катюшины фотографии. Согласилась, что девочка яркая, неординарная, и в свои неполных двенадцать лет по праву занимает место в редакционной коллегии. Поскольку журнал предназначен для детей и подростков, мнение сверстника здесь особенно ценится. С этим утверждением графиня даже не стала спорить. Она согласилась, что Катю ждет необыкновенное будущее, только выразила сожаление, что чудо-девочка не смогла принять ее лично, потому что в ее кабинете происходит евроремонт. Там работают итальянские дизайнеры, которым нельзя мешать. Вот, если бы там работали дизайнеры местного дома культуры — тогда другое дело, мешать можно было бы сколько угодно.

— И все-таки, — осмелилась графиня, когда до конца рабочего дня оставались считанные минуты. — Как насчет того, чтобы опубликовать рукопись в вашем необыкновенном журнале для молодежи?

— С удовольствием, — ответил редактор и ослепил графиню улыбкой престарелого педофила. — Мы с радостью опубликуем ваши стихи, если вы не против, чтобы Катенька сама нарисовала к ним иллюстрации. Знаете, что Катюша очень любит животных? У нее уже живут два кота персидской породы и попугайчик. А на день рождения мы собираемся подарить ей от редакции щенка йоркширского терьера.

— Ах, Боже ж мой! — всплеснула руками Мира. — Я буду счастлива, если Катенька нарисует картинки к стихам. Нам всем это чрезвычайно польстит.

— Я же вам не показал Катюшины иллюстрации! — спохватился редактор.

Мира вышла из конторы заполночь и, очарованная всесторонними талантами Катюши, побрела на вокзал. По дороге ее посетила мысль переночевать в гостинице, но гостиница называлась «Аленка», и графиня ускорила шаг в направлении станции.

На дворе стоял день-деньской, когда Мира добралась до дачи Боровского. В этот прекрасный день она решила выспаться перед возвращением в Европу и купила клетку для крупного попугая, в которой Сара Исааковна должна была себя чувствовать в дороге, как в купе класса люкс. Натан Валерьянович уже проснулся и резал на кухне яблоко. Мира бросила клетку на веранде и просочилась в комнату для гостей, но Натан заметил и ее, и клетку.

— Когда уезжаешь? — спросил он.

— Скоро.

— Куда?

— Далеко.

— Я думаю, что Густав все равно последует за тобой. Так, может быть, вы прокатитесь на яхте до Флориды, навестите ребят, отвезете ворону, раз она им так приглянулась. Конечно, это не мое дело, Мира, но мне кажется, Густава надо простить, иначе дело кончится очень плохо.

— Этот скот угрожает самоубийством? Вам, профессору Боровскому? И вы ведетесь на эту туфту? Не берите в голову, он уж двести лет как покойник!

Мире до смерти хотелось в постель, но Натан Валерьянович так печалился душевным состоянием Густава, что не мог думать ни о чем другом.

— Конечно, он поступил некрасиво, — согласился с графиней Натан. — Конечно, за это следует наказать нерадивого слугу, но всякое наказание должно иметь меру. В конце концов, каждый имеет право испугаться, Мирочка. Страх — то чувство, которое хранит человека от беды, показывает грань, за которую переступить нельзя. Мы не всегда умеем контролировать в себе проявление страха. Я предложил Густаву водки, думал ему станет легче. Что ты думаешь? Он даже не притронулся, так горевал. Не все такие храбрые, как ты…

— Я трусиха, Натан Валерьянович, — напомнила графиня. — А еще я поругалась с Валерой.

Натан сложил на тарелку кусочки яблока и выставил на террасу.

— Валера приезжал мириться с тобой, — сказал он. — Валера боится, что ты не станешь его слушать по телефону. Он подозревает, что я тебя прячу, а я действительно не знаю, где ты шатаешься целыми днями. Что за дела у тебя в Москве? Ты хоть раз навестила мать?

— Позвонит вам — дайте мне трубку, — попросила графиня. — У меня к нему просьба будет.

— Валера больше ничем не поможет ни мне, ни тебе. У них в конторе несчастье.

— Знаю.

— Откуда, если неделю с ним не общаешься? После похорон шефа он занял место начальника отдела, распустил сотрудников и подал в отставку.

— Во дурак!

— Никто не знает, что там произошло, и ты не узнаешь, пока не поговоришь с Валерой. Позвони ему…

— А я тут причем?

— Хотя бы поговори с человеком, посочувствуй ему.

— Посочувствовать Густаву-трусу, Валерке-дураку… кому еще посочувствовать? Они будут выставлять меня идиоткой, а я рыдать и сочувствовать?

— Тогда мне посочувствуй, — добавил Натан. — Я так же, как они, бреду по жизни впотьмах, и тоже с удовольствием бы уволился и распустил свою кафедру, если бы мне не надо было кормить семью. Уж я бы сделал это без малейшего угрызения совести, потому что такими глупостями, какими занимается моя кафедра, не занимается ни одна другая контора.