– Что ты от меня скрываешь? – я возвращаю его же вопрос, зная, что он раскроет карты.

– Нечего скрывать. Твоя мама написала нашу историю, – он ухмыляется, – и ее можно взять на Амазоне.

Меня охватывает зловещее предчувствие, когда я понимаю, что даже мой отец не хочет говорить о Нейте.

– Так как же ты вернул ее?

– Так, как она это написала. Мы нашли друг друга в доме на Лейк–Вью. Всё произошло именно так.

– Ты простил бы ее, если бы она изменила?

Он тушит сигарету каблуком черного ботинка.

– Тогда я простил бы ей что угодно, – говорит он. – Абсолютно что угодно. Наверное, и сейчас бы простил. Но я не всегда был на это способен. Она – причина, по которой я стал способен на такое.

Джоэл выпрыгивает из водительской двери внедорожника, когда мы приближаемся, и открывает заднюю дверь для отца, который раздраженно качает головой.

– Двадцать лет твержу тебе, чтобы перестал открывать для меня дверь. Думал, ты уже понял.

Джоэл ухмыляется.

– После двадцати двух лет выплаты моей зарплаты, можно было бы подумать, что ты знаешь: я ничего не делаю спустя рукава.

Отец переводит внимание с Джоэла на меня.

– Я больше ее не выплачиваю, так что хватит этого дерьма. Ты готов поесть бургеров?

– Еще бы, я чертовски голоден, – отвечает Джоэл, пока мы все садимся внутрь. Отец бросает на меня взгляд с переднего сиденья, пристегиваясь, побуждая меня сделать то же самое. – Суть в том, что одни люди сходятся, другие – нет, время покажет, и, поверь мне, оно всегда, блять, показывает.

Черт. Жизненная мудрость.

Также известная как способ отца закончить дискуссию.

Джоэл смотрит на меня в зеркало заднего вида, заводя внедорожник, пока отец проверяет телефон. Я киваю Джоэлу, давая знать, что всё в порядке, но на самом деле всё далеко не так. За последние двадцать минут я солгал своему отцу. Худшая часть?

Он тоже солгал мне.

Глава 42. Натали

«Baby I Love You» – Aretha Franklin

Телефон проваливается в кармане, когда я останавливаюсь и достаю его, чтобы увидеть, что И.К. запрашивает видеозвонок. Вытирая пот со лба и понимая, что с моей внешностью мало что можно поделать, я принимаю вызов с готовой улыбкой.

– Привет, красавчик. Как раз вовремя, я хочу тебя кое с кем познакомить.

Из–за солнечного блика я не могу четко разглядеть Истона и опускаю телефон, практически ложась на коня.

– Перси, – с энтузиазмом представляю я, – это мой парень, Истон. Истон, это другой мужчина в моей жизни, Перси.

– Эй, дружище, рад наконец познакомиться, – приветствует Истон, и бархатный гул его голоса заставляет мое сердце биться чаще. – Много о тебе слышал, но почему такая длинная морда?

Я поднимаю камеру и смотрю на него безразлично.

– Ха–ха.

– Черт, ты выглядишь прекрасно.

– Тебе нужно проверить зрение, приятель. Я вся горячая, потная и растрепанная.

– Ты была такой же в последний раз, когда я тебя видел, и выглядела не менее прекрасно.

Я не могу сдержать улыбку, отмахиваясь от мухи, кружащей у моего раскрасневшегося лица.

– На улице жарче, чем в анусе Сатаны, – говорю я, и он в ответ усмехается. – Тебе повезло, что ты на севере, где лето не ощущается как трехмесячный приговор.

– Я бы предпочел быть там, где ты. Так ты дома, в отчем доме?

– Ага, – переключаю камеру и провожу ею по дому и окружающей территории, чтобы он мог все увидеть. – Мои родители улетели в Чикаго прошлой ночью на несколько дней по делам Херст Медиа, так что я присматриваю за домом – привилегия пользоваться бассейном и жаловаться Перси на тебя.

– Да ну? – Истон усмехается. – Есть какие–то жалобы, о которых мне стоит знать, Перси?

Я прикрываю телефон от солнечных бликов, и его прекрасное лицо заполняет экран.

– Ты слишком далеко, – грустно говорю я, затем шепчу более интимно: – Привет.

– Привет, – повторяет он, в черной кепке, надетой задом наперед, и с наушниками в ушах.

– Так ты в пути?

Он переводит камеру на Джоэла.

– Сегодня катаюсь с моим другом, чтобы мог позвонить тебе. Поздоровайся с Натали.

Джоэл поворачивается и машет.

– Видишь, как он со мной обращается, Нат?

– Вижу, – поддразниваю я. – Это неправильно.

– Он тебя не слышит, – Истон указывает на свои наушники.

– Ну, так передай ему, что я с ним прокатилась бы в любое время.

– Ты моя пассия на сегодня. Он может найти себе свою.

– У нас что, свидание?

– Ага, – он ухмыляется, запрокидывая голову на подголовник. – Ты не против?

– Я вся в твоем распоряжении.

– Вот именно, блять, так и есть, – заявляет он с собственническими нотками в голосе. – Так что, покажи мне всё вокруг.

♬♬♬

– А это моя единственная и неповторимая победная ленточка, – говорю я, наводя камеру на пробковую доску, всё еще висящую в шкафу моей детской комнаты.

– Моя маленькая наездница–отличница, – умиляется Истон, когда я возвращаю камеру на себя.

– А ты катаешься? Ну, то есть, стал бы?

– Да, конечно. Ради тебя попробую, – мягко говорит он, и один только вид сводит мои внутренности с ума.

– Не жди, что увидишь меня на мотоцикле, зато ты можешь научить меня играть на каком–нибудь инструменте.

– Достойный компромисс. На каком хочешь научиться?

– Может, на барабанах?

– Договорились. Проведу тебе первый урок на Тахо.

– Серьезно?

– Конечно.

– Я так жду.

Он усмехается.

– Тебя легко осчастливить.

– Ну, надеюсь, ты терпелив. У меня совсем нет чувства ритма.

– Возражаю, – парирует он. – А на коленках–то ты танцуешь чертовски ритмично.

Я прикусываю губу и качаю головой. Каждый день я читаю заголовки, восхваляющие гений Истона, – провозглашающие его революционером, – и каждую ночь со времен Далласа я разговариваю с тем мужчиной, которого встретила в Сиэтле. С тем мужчиной, что взял меня за руку и помог разобраться в том состоянии, в котором я была.

Иногда трудно поверить, что это один и тот же человек. Как журналистка, я наконец понимаю разницу между фантазийной жизнью, в которой, как полагают большинство, живут знаменитости, и реальностью их повседневности. Понимание, которое не многим по–настоящему доступно, если только они не живут за кулисами.

Не то чтобы жизнь с частными самолетами и яхтами была невозможна – она возможна. Просто она непрактична для повседневной жизни. Распорядок дня Истона именно таков, как он описывал, – далекий от той роскошной жизни, но он вовсе не скучный, как он сам утверждал. Он проницателен и блестящ, и я обожаю слушать, как он говорит обо всем на свете.

Мы спорим – иногда категорически не соглашаемся, – но в конце каждого разговора мы просто смотрим друг на друга с тоской в глазах и голосах, когда вынуждены класть трубку. Он писал мне или звонил каждый день без исключения с тех пор, как мы уехали из Далласа. Мы провели несколько поздних ночей в разговорах по телефону, что только укрепило меня в мысли, что я для него – приоритет.

– Я никогда не видел фотографию твоей мамы, – замечает он, когда я выхожу из шкафа, забитого под завязку годами накопленного детского хлама, который я оставила. Хлама, который мои сентиментальные родители так и не выбросили, несмотря на то что превратили мою старую комнату в гостевую.

– Правда? Что ж, это можно исправить.

Я выхожу из спальни и иду по длинному коридору. Стена между гостиными украшена рамками с фотографиями, и я ищу среди них недавний снимок, прежде чем переключить камеру.

– Это моя мама, Эддисон Уорнер Херст Батлер, – смеюсь я.

– Многовато фамилий.

– В основном она использует Батлер. Это фото сделано два года назад, на День Благодарения.

Папа улыбается за спиной мамы на кухне, его рука собственнически обвита вокруг ее груди, а она сжимает ее, улыбаясь скорее ему, чем позируя для фото.