– Лет через двадцать или тридцать, допустим, Натали больше нет в твоей жизни. Неужели ты думаешь, что твои переживания и любовь к ней, твои воспоминания о том, что ты чувствуешь сейчас, – горечь, боль, – не станут горько–сладкими? Особенно если вас насильно разлучат навсегда, при всей той любви, что ты к ней испытываешь сейчас? Ты живешь любовной историей, которая поможет сформировать твою душу, Истон.

– Так почему ты выбрала папу? – я шиплю. – Если в тебе все еще живет любовь к другому мужчине?

– Хватит, – говорит она. – Достаточно. Ты хочешь объяснение? – она указывает на рукопись. – Вот оно. Эта книга – результат примирения с тем, что я отпустила Нейта, вместе с подтверждением всех наших решений. Которые были правильными. Я никогда, ни разу, не сожалела об этом.

– Может, стоит дать знать папе. Он думает, что ты все еще думаешь о Нейте.

Мама замирает.

– Я думала. Это естественно. Но я не думала о нем очень, очень давно, пока ты не женился на его дочери.

Она встает и перекидывает сумочку через плечо.

– Ты – все, на что я надеялась. Ты – воплощение всех надежд. Ты – лучшая смесь твоего отца и меня, и я не могу не гордиться мужчиной, которым ты становишься. Но при всей самоуверенности, которую ты демонстрируешь, тебе еще многому предстоит научиться. Мы, как твои родители, заслуживаем лучшего, и твоя жена тоже. Хочешь быть женатым взрослым – хорошо, тогда повзрослей, блять. Мы с твоим отцом не виноваты в этой ситуации, и я устала пытаться навести мосты. Это – осознанное решение, которое ты принял, зная, какую боль оно причинит. Пытайся упрощать любовь сколько угодно, Истон, но ты все еще просто дерзкий двадцатидвухлетний ребенок. Попробуй пожить с интенсивностью любви, которую ты чувствуешь, годами, только чтобы потерять ее ради другого, к кому ты испытываешь не меньше чувств, а затем приходи ко мне и расскажи, насколько это, блять, просто. Ты принял решение, сынок. Теперь тебе придется жить с ним.

Швырнув бутылку, я разбиваю ее о стену, встаю и смотрю в глаза своей разгневанной матери.

– Ладно, мам. Я перестану ее любить. Я начну, блять, трахать группи и проживу пустую жизнь, как маленькая рок–звезда, которой ты меня воспитала. Может, приеду домой на Рождество с зависимостью от чего–нибудь веселого.

Пощечина отдается эхом по комнате, а ее глаза переполняются слезами. Она уже у двери, когда я настигаю ее.

– Мам. – Я обнимаю ее за талию и прижимаю к себе, а ее тело содрогается от рыданий. – Пожалуйста, мам. Прости. Черт, мне так жаль. Прости.

Всхлипывая, она поворачивается и обнимает меня за талию, держа так же крепко.

– Я вижу и чувствую, как тебе больно, – плачет она, – но я не могу контролировать чувства всех остальных. Как бы я ни хотела облегчить твою боль, я не могу заставить все это исчезнуть.

В ужасе, что зашел слишком далеко, я успокаивающе провожу рукой по ее спине.

– Мне жаль, правда, – говорю я. – Я не это имел в виду.

– Частично – имел, и это нормально. Боже, я чувствую себя такой беспомощной сейчас. Моему ребенку больно, моему мужу больно, я не знаю, как это исправить.

– Мы во всем разберемся, мам, обязательно. Я просто... – я сглатываю. – Я люблю ее. – Глаза горят. – Я не могу это остановить, неважно, кому от этого больно.

Она кивает и отстраняется, прикасаясь ладонью к моей пылающей щеке.

– Крауны не умеют любить наполовину, да? – я качаю головой. – Боже, детка. Что, если она разобьет тебе сердце?

– Она уже делает это, – говорю я. – Она не понимает, что выбирает его.

– И ты уверен, что дать ей выбор – это правильно?

– Она должна сама его сделать, иначе будет винить меня.

Она кивает.

– Пожалуйста, пожалуйста, мой прекрасный мальчик. Пожалуйста, не отстраняйся больше от меня. Истон, мне не хватает нас.

– Мне тоже, – честно признаюсь я. – Я заеду в отель завтра утром и поговорю с папой, хорошо?

– Правда?

– Да, – мой голос срывается, а глаза продолжают гореть. – Обещаю.

Правда в том, что я потерян. Сейчас он мне нужен больше, чем какое–то время назад.

– Хорошо, – она всхлипывает. – Что ж, прости, что сорвала вечеринку.

– А я нет, – говорю я. – Я рад, что ты пришла на концерт.

– Ты невероятен, Истон, – она смеется. – Даже когда выводишь свою мать на сцену.

Мы обмениваемся улыбками.

– Уверен, что не хочешь еще поговорить? Ты голоден? – она считывает мое выражение лица, пока я отвожу взгляд.

– Нет, я поеду в отель, пробегусь и посплю.

– Ладно, – она целует меня в щеку и отступает. – Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

На ее губах появляется намек на улыбку.

– Сегодняшний концерт был невероятным.

– Ты почувствовала мою отстраненность? – спрашиваю я, когда она открывает дверь. Она замирает и поворачивается ко мне.

– Только потому, что я тебя знаю. Но они ничего не заподозрили, обещаю.

– Я не хочу притворяться на сцене, – говорю я.

– Это как раз то, с чем тебе может помочь твой отец.

– Понял. Обещаю, я буду там завтра.

– Я так горжусь тобой, детка.

Эти слова отзываются в моей груди.

– Я это чувствую, – честно говорю я.

Приняв душ и вернувшись в отель, я открываю рукопись, которую сунул в свою сумку, но успеваю прочитать лишь несколько страниц, прежде чем закрываю ее. Даже сейчас я не хочу знать, блять, любовную историю Нейта Батлера и моей матери.

Я не хочу знать причины, стоящие за мужчиной, который сейчас разделяет  меня и мою жену. Я не хочу, блять, сопереживать ему или как–либо понимать его сторону.

В ярости от мыслей о том, что это продлится еще дольше, я нажимаю «отправить» и подношу телефон к уху, пока он не переключился на автоответчик.

«Это Натали Батлер. Оставьте сообщение».

Раздается гудок.

– Краун. Тебя зовут Натали Краун, – резко говорю я, пока накапливающаяся горечь начинает вырываться из меня, – или ты, блять, забыла?

Перевод: t.me/thesilentbookclub

Глава 57. Натали

«Unsteady» – X Ambassadors

«Тебя зовут Натали Краун... или ты, блять, забыла?» – я переслушиваю сообщение, которое Истон оставил прошлой ночью, слыша в его голосе гнев и разочарование из–за дистанции, которую я допустила между нами. Последние шесть недель были для меня адом на земле – и в личном, и в профессиональном плане. В те редкие случаи, когда мы виделись после Седоны, я цеплялась за надежду, что отец наконец посмотрит на меня, а не сквозь меня, и каждый раз оставалась разочарованной. Когда наши пути все же пересекаются, это в основном благодаря попыткам моей матери сблизить нас. Даже тогда он остается недоступным. Папа до сих пор не вернул меня к моему столу в газете, а вместо этого заставлял метаться, пытаясь угнаться за его требованиями. Требованиями, которые я выполняла, чтобы умиротворить его и попытаться восстановить часть утраченного доверия. Конфронтация приближается, и скоро, потому что после юбилейной вечеринки я попытаюсь исправить свои стремительно ухудшающиеся отношения с мужем.

Выходя из лимузина, который я заказала на вечер, я стою в подъездной аллее родителей в сверкающем платье глубокого нефритового оттенка, которое для меня выбрал стилист моей матери. Лиф плотно облегает ключицы, а спина открыта до изгиба чуть ниже талии. На прошлой неделе его пришлось немного ушить из–за килограммов, которые я потеряла от горя и не набрала обратно. Оно одновременно элегантное и сексуальное – в ее стиле, – и только сейчас, когда оно сверкает в лучах заходящего солнца, я начинаю им восхищаться.

После того как команда визажистов покинула мою квартиру, я не могла вымучить из себя ни единой реакции, кроме чувства, что я – отполированная ложь, живое, дышащее ожидание моего отца. Похоже, такова вся моя ценность сейчас, по крайней мере, для Нейта Батлера. Хотя я недавно оспаривала то же самое с Истоном, на деле все не так. Те решения, что я принимала в последние недели, чтобы быть рядом с отцом, были попыткой бороться за мое будущее и его наследие. Но ощущение, будто сам аспект выбора где–то потерялся в моих судорожных усилиях угодить ему. Я не могу больше позволять ему манипулировать газетой, держа меня на расстоянии вытянутой руки – в изгнании.