Не в силах сдержаться, я притягиваю ее к себе, и слезы облегчения вырываются наружу, пока она крепко обнимает меня.

– Спасибо, мам.

Глава 56. Истон

«Mayonaise» – The Smashing Pumpkins

Пристегнув свой Стратус (примечание: еще одно сокращение для электрогитары Fender Stratocaster), я поправляю его под оглушительные одобрительные крики. Я выдавливаю улыбку, которую не чувствую, в ответ, потому что сегодня вечером я чувствую разобщенность – не с музыкой, а с теми, для кого играю. Слишком глубоко уйдя в себя, я всю дорогу пытался до них достучаться  и не смог. Выйдя сейчас к микрофону, раздраженный, я выравниваю дыхание, окидываю взглядом заполненный трехэтажный бар и говорю:

– Спасибо, – я чувствую, что моя обычная реплика «время для последней» прозвучит фальшиво, поэтому даже не пытаюсь. – Это для моей жены.

По залу проносится гул, а по моим венам разливается электричество, наполненное болью. ЭлЭл начинает повторяющийся аккордовый проигрыш «Mayonaise», и я тут же вступаю, извлекая тихие, тягучие ноты, чувствуя, как они разъедают меня изнутри. Используя все свои остатки сил, я черпаю вдохновение в своем разочаровании, покрытый потом. На пике напряжения и в идеальном ритме Так выбивает дробь, а Сид кивает мне, вступая точно в такт. Тяжелая, насыщенная гитарами мелодия подпитывает мое негодование, и я начинаю читать строки о том, кто чувствует себя проклятым самыми близкими людьми, пытающимися отнять всю надежду и счастье. По крайней мере, так я это сейчас интерпретирую для себя – потому что для меня и моего нынешнего состояния души это чертовски подходит.

Бросив взгляд на край сцены, я представляю на месте падающей тени свою жену – там, где ей и положено быть. Мое медленное, подтачивающее разрушение сочится сквозь голос к тем, кто стал свидетелем моего внутреннего взрыва. Моя мольба в микрофон – дать хоть что–то, чтобы все стало иначе, чтобы что–то изменилось в стоячей воде, в которой я барахтаюсь. Визжа в микрофон, я умоляю быть услышанным и понятым теми, кто знает меня лучше всех, теми, кто отказывает мне во всем, о чем я так отчаянно прошу.

Выплеснув всю свою ярость, я отыгрываю соло, бегая пальцами по грифу, и поворачиваюсь к матери – каждая следующая строка, звучащая после электронного риффа, предназначена ей. Ее губы разлетаются от беззвучного вздоха, которого я не слышу, прежде чем я снова обращаюсь к колеблющейся толпе, исповедуясь в аду, в котором мне приходится существовать со времен Седоны. Сливаясь с музыкой воедино, я позволяю этим нескольким минутам разбить меня – для нее, для себя и для того мужчины, что намеренно держит нас обоих в чистилище.

Мое возмущение теперь граничит с ненавистью к Нейту Батлеру, потому что я не видел свою жену уже сорок три гребаных дня.

И потому на сцене я яростно выступаю против него.

Против обстоятельств, при которых мы нашли друг друга.

Против того, что я ежедневно чувствую из–за ее отсутствия.

Против ее нежелания вести войну, в которой она не позволяет мне сражаться.

Против обещаний, которые мы нарушаем с каждым днем нашей разлуки.

Я неистовствую против всего этого, пока свет не гаснет. Изможденный, под взрыва аплодисментов, я покидаю сцену без тени облегчения. Джоэл встречает меня у кулис, считывая мое настроение и молча поддерживая, пока мы идем вглубь клуба. В следующую секунду в нос мне бьет тропический аромат, чья–то рука хватает меня за шею, и в мои губы впиваются губы, которые не принадлежат моей жене. Оттолкнув женщину, напавшую на меня, я смотрю на нее и резко дергаю подбородком:

– Не круто, блять.

Пьяная, она смотрит на меня широко раскрытыми голубыми глазами, собираясь что–то сказать, но Джоэл мягко берет ее за руку и уводит от меня, передавая службе безопасности.

Джоэл снова присоединяется ко мне, пока я направляюсь в гримёрку, игнорируя всех, включая мою мать. Войдя внутрь, я с силой захлопываю дверь, кипя от ярости из–за того, что последней женщиной, которая меня поцеловала, была не моя жена, и из–за того, что у меня украли это ощущение безопасности. В следующее мгновение я начинаю гадать, а будет ли её это вообще, блять, волновать.

♬♬♬

Ты всегда можешь найти меня

В своей собственной истории

Потерянная и обретённая

Наши шёпотом исповеди

Тысяча часов в разлуке

Ради еще нескольких секунд.

Обретённая, затем потерянная,

Помни нашу историю,

Наш выкрикнутый секрет

Каждое воспоминание, вложенное в тебя

Тысяча часов в разлуке

Ради еще нескольких секунд.

Переиграй наше прошлое

Чтобы уничтожить их секунды,

Сотри их воспоминания

Чтобы обдумать наше будущее,

Тысяча часов прошла

Чтобы заработать еще несколько секунд.

Ты могла бы найти меня

В те самые тысячи часов

Ждущим.

Всего еще несколько секунд.

Выбери меня.

Я дописываю последние строки в свой блокнот, пока группа суетится вокруг. Ощущая жжение от двух последних слов, я делаю оглушающий глоток пива, прежде чем в нерешительности уставиться на экран телефона. В том же часовом поясе, в соседнем штате, я отмечаю, что в Остине час ночи, и все, чего я хочу, – это поговорить с моей женой, которая, без сомнения, уже крепко спит. Я открываю ее последнее сообщение.

Жена: Надеюсь, твое выступление прошло хорошо. Я люблю тебя.

Хотя сообщение искреннее, для меня оно звучит пусто. Хаос в комнате ненадолго стихает, и внезапная тишина в воздухе – заслуга моей матери, стоящей в дверном проеме. Кто–то прочищает горло, пока она направляется прямо ко мне. Один из наших дорожных техников вопросительно поднимает подбородок, и я киваю. В быстром ответ он начинает эвакуировать комнату, как будто ее внезапного появления было недостаточно для этого. Секунды спустя шум за дверью – единственный звук в комнате, а ее присутствие обрушивается на меня болью.

– Очень, блять, тонко, сынок, – говорит она, и ее голос дрожит.

– Я и не старался, – бормочу я, не зная, как реагировать на эти новые динамики, и измотанный борьбой, пытаясь их понять.

– Не могу поверить, что ты просто прошел мимо меня, – она садится рядом со мной на длинный черный кожаный диван. Поворачиваясь к ней, я чувствую ту же враждебность, что зрела между нами, и которой раньше никогда не существовало. – «Привет, мам, рад тебя видеть. Что ты делаешь в Новом Орлеане?» – язвит она, прежде чем продолжить. – Хороший вопрос. Что ж, правда в том, что я приехала посмотреть, как играет мой ребенок, – она выпаливает саркастически, – поскольку он не ответил ни на один мой звонок за неделю. – Она наклоняет голову с вызовом. – «Где твой отец, спросишь ты? Что ж, он сейчас в отеле, потому что собрал, блять, вещи и пролетел полстраны, только чтобы заявить свою позицию, не появившись, хотя он умирает от желания увидеть твое выступление. Так что, только из принципа, он отказался сопровождать меня, потому что вы, два неуклюжих идиота, решили меня сжить со света. Хватит этого дерьма», – рявкает она. – Истон, я серьезно.

– Что беспокоит тебя больше сейчас, мам? То, что ты больше не можешь мной командовать, или то, что не можешь контролировать мои эмоции? – я не отвожу взгляд от пивной крышки, которую перебираю пальцами.

– Это совершенно несправедливо. Мы оба понимаем и принимаем, что ты сам себе хозяин. Раньше ты был полон сожалений, а теперь этот ледяной прием? Какую точку зрения ты пытаешься доказать? Скажи мне, Истон, мне нужно знать.

– Я не передумаю. Я не разведусь с ней. Ты не можешь просто отобрать мое счастье, как игрушку, с которой мне больше не разрешают играть.

– Мы отреагировали и переборщили так, как получилось, потому что это было оправданно. Мы никогда не просили тебя расторгнуть брак. И где она, сынок? Эта женщина, которую ты выбрал, чтобы отдать себя, зная, какой урон это нанесет твоей семье и ее?