В нескольких секундах от того, чтобы сорваться, но остро осознавая, что мы не одни, я приоткрываю глаза и замечаю на периферии зрения пожилую пару. Ее стон сливается с моим, и я позволяю себе еще одно мгновение, пока ее руки сжимают мои волосы, а она засасывает мой язык. Мой член судорожно дергается в ответ, заставляя меня прервать поцелуй. Прижавшись лбом к ее лбу, я медленно открываю глаза, а она шепчет мое имя с голодом, смотря на меня в смятении – почему я остановился. Я указываю подбородком на пару, она убирает руки, ее взгляд меркнет, и она отходит ближе к стеклу, скрестив руки на груди.

В ярости от осознания, что я получил лишь вкус того, по чему буду тосковать в обозримом будущем, я разворачиваюсь и направляюсь к небольшому бару, появляющемуся на вращающемся этаже, и заказываю нам два пива. Невыносимо возбужденный и злой от мысли, что этот вкус был первым и последним, я оглядываюсь и вижу Натали, безучастно смотрящую на огни города.

С пивом в руках я подхожу и замечаю, что ее взгляд прикован к моему отражению; она внимательно следит за мной. Не прерывая зрительного контакта, я возвращаюсь и встаю рядом, протягивая пиво ее отражению. Она берет его и тихо благодарит мужчину в стекле.

– Вот здесь, – говорит она, кивая на наши четкие силуэты. – Здесь мы можем... – Она не заканчивает. Ей и не нужно. Я смотрю на ее отражение в стекле, мы оба поднимаем пиво, чтобы отпить, оставаясь в единственном месте, где нам позволено быть чем–то большим, чем порождение нашего воображения. По крайней мере, в ее сознании.

Я был опутан ее тайной с той самой секунды, как она устроила сцену на парковке бара в первый же день. Что–то в этой женщине сводит меня с ума, и я наслаждался каждой минутой этого безумия. Я не могу точно сказать, когда это случилось, но сейчас для меня важно лишь одно – насколько сильна эта тяга; хоть и незнакомая, она ощущается чертовски восхитительно.

Если бы я мог разлить ее по бутылкам или набрать в шприц, я бы вводил ее себе регулярно, даже зная об опасности, что она представляет, и, несмотря на ее предупреждение: она смертельна.

Я хочу больше.

Я хочу ее.

Даже если я отдаю себе отчет в том, насколько ебнутой может стать ситуация, и понимаю, что дальше завтра этому не суждено развиться, я не могу заставить себя перестать представлять нечто большее с ней по эту сторону стекла. В этой реальности. Чувствуя себя укушенным и сражаясь с ядом ее поцелуя, я лишь становлюсь все более взвинченным, пока угроза неумолимого времени разъедает меня изнутри.

Целовать ее было блаженством, но трахнуть ее до того, как она сбежит от своей самой большой ошибки, как она сама это назвала, стало бы адом, на который я не хочу подписываться.

Мне даже не нужно знать, каково это – быть с ней настолько близко, чтобы понять: это затянет меня еще глубже и, возможно, изменит сильнее, чем уже начинает делать ее внезапное появление в моей жизни. Теперь дело не только в том, чего не хватает ей. Она начинает заставлять меня верить, что и мне не хватает чего–то жизненно важного.

Зная, что на том поцелуе мы поставили точку, я достаю телефон, выключаю рок, грохочущий в ее наушниках, и поворачиваю ее лицом к себе, заставляя встретиться с реальностью по эту сторону стекла, вернуться во вселенную, в которой мы существуем.

Прямо перед тем, как сойти с вращающейся платформы, я достаю телефон, открываю камеру и фокусируюсь на наших ботинках, которые идеально вписались в противоположные края кадра, с дюймом тротуара далеко внизу между нашими ступнями, и нажимаю на спуск. Довольный снимком, я слегка корректирую экспозицию и отправляю его ей сообщением.

Когда ее телефон завибрирует в кармане, она достает его и открывает изображение, и печальная улыбка трогает ее распухшие губы. Я нежно откидываю ее волосы назад, забираю оба наушника, убираю их в футляр и кладу в карман ее куртки. Ее глаза тускнеют, пока я допиваю свое пиво в надежде, что оно уймет часть огня, бегущего по моим венам.

– Я так рада, что встретила тебя, Истон, – тихо говорит она.

Я не могу сейчас сказать то же самое, поэтому просто провожаю ее с платформы.

– Пойдем, я отвезу тебя домой.

По пути вниз я не держу ее за руку и стараюсь даже не прикасаться к ней, пока мы безмолвно идем к моей машине.

Когда я завожу двигатель, она тихо произносит мое имя, но я делаю вид, что не слышу. Я знаю, что любые ее слова будут попыткой успокоить меня, и это – чушь собачья, ведь она сражается в той же войне. Разница лишь в том, что она в этой войне побеждает.

– Я понимаю, – хрипло бросаю я, сам не уверенный, понимаю ли. Моя ярость закипает из–за этого долбанного положения. В жизни у меня не было такой мощной эрекции из–за женщины, и меня лишили даже шанса исследовать все грани этого влечения. Смирившись, я молчу всю дорогу до ее отеля.

Подъехав по кругу к подъезду, я бросаю на нее последний взгляд. Позволяю глазам задержаться ровно настолько, чтобы увидеть сожаление на ее лице, а затем отвожу взгляд и сосредотачиваюсь на пламени, пылающем в большом камине по другую сторону окна.

– Во сколько вылет?

– Завтра в четыре дня.

– Напишешь, что добралась домой благополучно?

– Нет, – извиняюще отвечает она. – Прости, но не могу.

Я знаю, что она смотрит в свое окно, даже не глядя на нее.

– Я не жалею, что приехала, – тихо говорит она, – но что–то подсказывает мне, что я буду жалеть.

Она поворачивается ко мне, а я продолжаю смотреть прямо, до белизны в костяшках сжимая руль.

– Не смей благодарить меня, – предупреждаю я, резко тряся головой. – Не смей.

Она не благодарит, понимая, что это было бы оскорбительно. Мы стали слишком близки для любой фальши или формальных прощаний. Мы стали слишком близки слишком быстро, и теперь не можем чувствовать ничего, кроме чертовой тоски. Это все, что я сейчас ощущаю.

Слова сейчас бесполезны, поэтому я не трачу их. Прикоснуться к ней – тоже не вариант, так что я остаюсь в своей клетке.

Я понимаю, что это такое и чем не является, и список «чем не является» очень короток. Если я скажу еще одно слово, то не смогу дать ей ничего, кроме своей правды, что лишь усугубит и без отвратительную ситуацию. К счастью, она освобождает меня от этой ноши.

– Ты заслуживаешь всех удивительных вещей, которые ждут тебя впереди, Истон Краун. И когда они произойдут, я смогу откинуться на спинку кресла и сказать: «Я знала его тогда». Ее колебание ощутимо, когда она открывает дверь. – Береги себя. Я... я... пока.

Жжение в груди усиливается, когда она захлопывает дверь. Я тут же жму на газ, отказывая себе в шансе остановить ее.

Неважно, как мы расстались и какие слова были сказаны, это жжет как сука. Чего я не ожидал, так это полноценного, непрекращающегося удара под дых, который не отпускал всю дорогу домой.

Глава

20.

Истон

«No One is to Blame» – Howard Jones

Я еду много миль, избегая дома, пока последние три дня прокручиваются в голове по кругу. Музыка гремит, мелодии проникают в меня и вырываются обратно, ни одна из них не приносит утешения, пока я переключаю трек за треком, не в силах найти песню, которая бы вместила в себя всю эту гремучую смесь дерьма, что я мысленно перебираю.

Еще одно «впервые», которое меня бесит.

Я пытаюсь убедить себя, что она просто какая–то женщина, которая потеряла ориентиры и нуждалась в выходных, чтобы прийти в себя, но воспоминание о том, каковой была ее улыбка, разбивает этот довод. Я уже запомнил ее выражения, размер ее ладоней, переливы голоса, а теперь  и ощущение ее губ.

Каждое рациональное объяснение, которое я себе предлагаю, почему она так на меня повлияла, тут же разбивается, как только всплывает очередное воспоминание. Особенно то, где она простонала мое имя.

Понимая, что битву я уже проиграл, я подъезжаю к дому своего детства, тону в поражении и сижу в машине, желая оказаться где угодно, только не здесь. Пребывая в искушении стать тем ночным стуком в дверь ее номера, той ошибкой, что трахает ее до тех пор, пока солнце не озарит горизонт, я снова сжимаю руль.