– Понимаю тебя, но тех, кто не может собрать воедино группу значимых слов и соединить их с волнующей душу мелодией, невероятно манит к тем, кто это умеет. Не говоря уже о сценическом присутствии. Это чертовски сексуально, Истон. Возможно, я и не фанатею от музыки, но даже я понимаю её очарование и не тянусь к нему. – Я подталкиваю его, – Но, насколько мне известно, ты в микрофон звучишь как горилла, так что для меня ты не опасен.
Самая большая ложь, которую ты пока что сказала, Натали. Бьёшься за золото, да?
Я впитываю его профиль, отчётливо видный в отражении стеклянной витрины, задаваясь вопросом, не примеряет ли он на себя своё собственное будущее, глядя в прошлое Бена. Когда он ловит мой взгляд, я, вместо того чтобы отвести глаза, улыбаюсь, и он отвечает мне тем же, его пальцы слегка касаются моих, пока мы переходим к следующему экспонату. Внутри – фотография Рай Уилана, соло–гитариста The Dead Sergeants, играющего на Fender, который он пожертвовал; гитара стоит в потрёпанном чехле, обклеенном старыми наклейками. Я смеюсь над некоторыми из них.
В шаге отсюда выставлены самодельные футболки из похабной коллекции Адама Шоу вместе с бас–гитарой в двух частях, соединённых лишь струнами.
– Полагаю, эти двое – местные шутники?
– Определённо, – ухмыляется Истон. – Мне не раз приходилось их усмирять.
– Это твоя семья, – в моём голосе слышится лёгкий трепет, – за стеклом.
– Должен признать, это немного, блядь, странно.
– Ты многое помнишь из жизни в турне?
– Достаточно. Это заняло большую часть моих детских летних каникул. Но только три–четыре месяца в году. Мои родители были полны решимости дать мне какую–никакую нормальность, так что я пропустил многие европейские концерты. Но к тому времени, как я стал достаточно взрослым, чтобы жаждать этого, я, как и мой отец, рвался в путь. Мне это нравилось, – свободно признаётся он, – мне реально, реально, блядь, это нравилось.
Я подталкиваю его.
– Значит, тебе есть чего ждать.
Он неопределённо кивает, прежде чем подойти к последней витрине. Как и в экспозиции Бена, в глубине стоит чёрно–белое фото Рида в натуральную величину: его пальцы крепко сжимают палочки, руки подняты и готовы обрушить ад на его барабаны. С рубашкой, заткнутой за задний карман, выражение лица Рида сильно напоминает Истона, когда тот погружается в музыку.
Хотя цвет кожи и волос Истона я приписывала Стелле, на этом фото сходство Рида и Истона разительно.
Внутри витрины, перед фото в натуральную величину, установлен барабанный комплект Drummer’s Workshop. Потрёпанная пара барабанных палочек Рида – одна со сломанным наконечником – прислонена к большому, потрёпанному бас–барабану. Прочитав описание, я понимаю, что была права, предположив, что это тот самый комплект, который Стелла выиграла по случаю и отправила Риду после их расставания. Её жест был мольбой побудить его продолжать, даже после того как он разбил её сердце и уехал из Остина. Меня пронзает лёгкая горечь, но в то же время я понимаю, что, вероятно, именно этот жест удержал его от того, чтобы бросить всё.
– Они спасли его, – подтверждает Истон, глядя на установку. – Ему было больно отдавать их, но он не хотел, чтобы они гнили на складе. Он решил, что здесь их хотя бы сохранят. Мама разглядела в нём то, чего он сам в себе не видел, – произносит он, и в его глазах читается несомненная гордость за то, что его родители обрели.
Я киваю, испытывая стыд за то, что моя уверенность в этом же отношении пошатнулась и я позволила – позволяю – этому случиться. Истон следует за мной в соседний зал, пока я безучастно смотрю на следующую экспозицию. Его тепло окутывает меня, прежде чем он опускает подбородок на моё плечо, и моё тело отзывается, начиная вибрировать от осознания.
– Я прямо здесь, – шепчет он, и слова отзываются эхом, прежде чем переносят меня к сцене из «Drive». Рид напечатал эти особенные слова для Стеллы на её ноутбуке за минуты до того, как они столкнулись в своём первом поцелуе. Как только я задаюсь вопросом о значении шёпота Истона, его тепло исчезает, и он отступает, его выражение лица нечитаемо. Он бегло окидывает комнату взглядом, кажется, погружается в мысли, прежде чем снова повернуться ко мне и протянуть ладонь. – Пошли, масляная грудь, – один уголок его рта приподнимается. – Я отвезу тебя в отель.
Я делаю единственное, что казалось правильным с момента моего прилёта в Сиэтл, – вкладываю свою руку в его.
Глава 15. Натали
«Only You Know» – Dion
В первые несколько минут поездки обратно в отель я борюсь с желанием попытаться продлить наше время вместе. Каким–то образом Истону снова удалось превратить ещё одно паршивое утро в необыкновенный день. Незабываемый день. Как бы я ни старалась собраться с духом, мне не удаётся выдавить из себя слова из–за лжи, которую я продолжаю подпитывать. Его усилия дать мне немного фона, приведя меня в музей, чтобы помочь с моей вымышленной статьёй, не остались незамеченными.
И когда окрестности начинают становиться знакомыми, меня охватывает непреодолимое желание. Как только я собираюсь заговорить, Истон поднимает палец, прося подождать. Теперь уже узнаваемый, отстранённый взгляд в его глазах присутствует, пока он погружается в музыку. Насторожившись, он прибавляет громкость, и я быстро запускаю Shazam, чтобы определить песню, поскольку она не отображается на древнем дисплее радио грузовика. Секунды спустя на экране появляется название – «Only You Know» в исполнении Dion. Я смотрю год выпуска – 1975 – и мысленно отмечаю его, когда мы подъезжаем к отелю.
Мои конечности тяжелеют от разочарования, я готовлюсь к прощанию, но вместо того, чтобы подъехать ко входу, чтобы высадить меня, Истон паркуется и без слов выходит из грузовика. За несколько секунд его тёплая рука охватывает мою, он вытаскивает меня из кабины, затем разворачивается и направляется к отелю, явно с какой–то миссией. Вместо того чтобы спрашивать, что он задумал, я ускоряюсь, чтобы поспеть за его решительными шагами. Войдя в лобби, ведя меня за собой, он останавливается и осматривается. Кажется, неудовлетворённый, он продолжает поиски в соседнем лаундже. Я чуть не сталкиваюсь с ним, когда он ненадолго замирает у входа, а затем направляется прямиком в глубину просторного зала. Оглядываясь, я впервые с момента приезда в Сиэтл впитываю атмосферу.
Я выбрала «The Edgewater» спонтанно, увидев, что здесь останавливались несколько известных знаменитостей и музыкантов. По иронии, меня убедила фотография The Beatles, рыбачащих в Пьюджет–Саунд из окна одного из номеров – одно из немногих растущих совпадений, которые я намеренно не указывала Истону.
Пока Истон быстрым шагом ведёт меня через зал, я замечаю, что большая, сгруппированная зона отдыха обставлена шикарной, комфортно выглядящей мебелью. Ветви расходятся от опорных колонн в форме древесных стволов, и, прямо как в моём номере, массивный камин справа от нас сложен из речных валунов. В камине сейчас горит невысокое пламя, создавая романтическую атмосферу. Большая люстра из янтарно освещённых оленьих рогов висит низко перед рядом панорамных окон от пола до потолка. Прямо за одним из окон стайка чаек проносится над водой, оставляя за собой рябь.
И когда я заглядываю через плечо Истона, я замечаю миниатюрный рояль, стоящий спиной к потрясающему виду на Пьюджет–Саунд.
Разжимая мою руку, Истон оставляет меня стоять у отполированного инструмента, бросает свою кепку на него сверху и занимает место на табурете. Именно тогда я замечаю влагу на его руке, которую он только что отпустил.
Он нервничает.
Я едва успеваю осознать, что происходит, когда Истон закрывает глаза. Время, кажется, замирает, пока его пальцы находят клавиши, и он пробегается по нескольким аккордам.
Сразу после этого он начинает играть, а я смотрю на него, ошеломлённая. Уже с первых нот вступления я узнаю мелодию, которая нота за нотой повторяет песню, что мы только что слышали по старой радиостанции. И когда Истон открывает рот и начинает петь, я чувствую всю тяжесть происходящего.
