– Но это правда.

– Это часть правды, – настаивает он, не давая ничего больше.

– Нам не обязательно быть друзьями, Истон, и, возможно, я буду жарить тебя за правду, но я могу пообещать, что не принесу тебя в жертву ради них.

Он молчит, его нефритовый взгляд магнетичен, пока мы смотрим друг на друга.

– Я знаю, что не дала тебе ни единой причины доверять мне6 – и, возможно, кажусь немного не в себе... – но уверяю тебя, я способна написать честную историю, наполненную твоей правдой, какой бы она ни была. Если ты решишь дать мне интервью.

Он кивает, не ослабляя внимания, и тишина между нами снова сгущается.

– Скажешь мне, о чём ты сейчас думаешь?

– Я думаю, что ты красива, – хрипло произносит он, – и мне жаль тебя.

Я не могу сдержать короткий смешок, и моя гордость снова уязвлена.

– Пошёл ты, Краун.

Его губы чуть приподнимаются в ещё одной почти улыбке, прежде чем он протягивает ко мне открытую ладонь.

– Пошли.

Хмурясь, я смотрю на его протянутую руку, а он настойчиво жестом побуждает меня принять её. Неуверенно я сжимаю её, и его ладонь заключает мою в тепло, прежде чем он ведёт меня в следующий зал.

♬♬♬

Мы не обменялись ни словом, пока осматривали остальную часть экспозиции. Но он оставался рядом, наши руки постоянно соприкасались, а он то и дело поглядывал в мою сторону, странным образом выражая безмолвную поддержку и, похоже, будучи готовым выслушать.

Он, наверное, думает, что я слегка не в себе или того хуже.

И сейчас я боюсь, что он не ошибается.

Когда мы покидаем это место, он едет по окраинам города. Грохочущая музыка, свистящий ветер, гуляющий по салону старого «Шеви», и тёплый воздух от печки у наших ног. Время от времени я смотрю на него: он погружён в свои мысли. Уверена, эти мысли куда приятнее моей компании, потому что я уже в сотый раз с момента приезда в Сиэтл задаюсь вопросом – зачем я здесь? Всё, что я знаю наверняка, – сейчас я не чувствую в себе сил брать инициативу. Та самоуверенная, собранная и целеустремлённая женщина, которой я была до того, как открыла те письма, сейчас попросту отсутствует.

Как это ни грустно, по правде говоря, я благодарна за расстояние между мной и теми, кто знает меня лучше всех, – особенно отцом. Но даже это крошечное облегчение приносит с собой собственную порцию вины.

После бесконечных миль расслабленного молчания под непрерывно льющуюся музыку Истон наконец спрашивает, где я остановилась. Вскоре он останавливается у круглого подъезда отеля «The Edgewater». Раздвижные двери справа от нас, а слева в массивной каменной колонне пылает огонь. Рев двигателя становится навязчиво громким, когда он ставит машину на паркинг и поворачивается ко мне.

– Каким бы странным ни был этот день, спасибо, – говорю я, слишком уставшая, чтобы смущаться.

Он кивает, его взгляд скользит по моим растрёпанным ветром волосам, а затем снова возвращается к моим глазам.

– Эм... Смотри, я улетаю в воскресенье. Так что, если ты ещё не передумал насчёт интервью... Ну, у тебя есть мой номер.

Ещё один едва заметный кивок не дал мне никакой определённости, пока я впитывала его черты. Зная, каковы шансы, я, вероятно, больше никогда его не увижу. По правде говоря, я бы не винила его, если бы он высадил меня на обочине несколько часов назад.

– Это было... – из меня вырывается смешок, и его губы слегка приподнимаются в ответ. Что–то во мне скорбит о том, что я никогда не увижу улыбку Истона Крауна.

– Пока, – шепчу я, захлопывая дверь его грузовика, и прохожу в двери лобби, изо всех сил стараясь не оглядываться. Я не слышала, как заурчал двигатель его машины, пока не оказалась далеко за стойкой регистрации.

Глава 7. Истон

«Devils Haircut» – Beck

Переступая порог, я услышал музыку, разносящуюся по дому. Я пересек нашу просторную гостиную, поднялся на кухню и увидел маму в её привычной домашней одежде – в одной из концертных футболок папы, мешковатых спортивных штанах и с небрежным пучком волос. Наблюдая, как она старательно помешивает что–то в кастрюле, я не мог не отметить, что она кажется более хрупкой, чем раньше.

– Что готовишь?

Мама подпрыгнула чуть ли не до потолка, развернулась ко мне с широко раскрытыми глазами, прижав одну ладонь к груди, а в другой сжимая деревянную ложку, с которой капал соус.

– Что это был за жуткий подход, как у сталкера? – Она ещё шире раскрыла глаза, когда я рассмеялся. – Серьёзно, сынок, почему ты не предупредил?

– Потому что ты гремишь Беком и готовишь... – я смотрю на кастрюлю и на часы на плите позади неё, – ...спагетти в полночь. Серьёзно, мам?

Грудь её вздымается, она хватает с стола пульт и яростно нажимает кнопку, убавляя громкость.

– Я не могла уснуть. Ты не писал.

– Снова начинается, – вздыхаю я, срываю кепку и проводлю рукой по волосам. – Я съезжаю.

– Ещё нет. Мне нужно морально подготовиться.

– Ты говорила это полгода назад. Уже года четыре как пора, ну, по крайней мере, два, тебе не кажется?

– Кто сказал?

– Любой уважающий себя двадцатидвухлетний самец с парой яиц.

– Здесь тебе безопасно, да и скоро ты будешь в туре, так что сейчас бессмысленно снимать жильё, которое по сути станет складом. Копи деньги.

– Тур? – я усмехаюсь. – Это как–то преждевременно.

– Запомни мои слова, к лету ты будешь в разъездах, – говорит она с уверенностью.

– Это большое «если», – напоминаю я ей, понимая, что в её словах может быть доля правды. Хотя за последние пятнадцать лет распространение музыки сильно изменилось – теперь её можно выпустить одним нажатием кнопки, – необходимость гастролей для привлечения внимания к новому звучанию осталась прежней. Особенно если в первые несколько месяцев я не получу желаемого эфирного времени или результатов на стриминговых платформах. Мои надежды, скорее всего, будут разбиты в любом случае из–за моего нежелания продавать себя и свою музыку, подыгрывая медиа. Как и во времена моего отца – и в эпоху до него, – если я хочу, чтобы мою музыку услышали, мне придётся заплатить свои dues, играя в клубах и на небольших площадках, чтобы распространить слухи. Живые выступления по–прежнему могут оказывать такое же влияние, как и всегда. Это также способ отточить звучание, сблизить группу на личном уровне, и многие музыканты считают это обрядом посвящения.

Её прогноз всё ещё далёк от реальности, учитывая, что у меня нет полноценной группы – пока что.

– В любом случае, ты остаёшься жить здесь, пока мы не узнаем наверняка. Договорились?

Для моей матери главное – безопасность, и я не могу сказать, что она не была нужна все эти годы. Через несколько месяцев после моего рождения обезумевшая фанатка ворвалась в тот знаменитый А–образный дом, где мои родители воссоединились, когда мы были дома. Отец сумел вывести неадекватную женщину на улицу и удерживал её там до прибытия полиции. Чтобы защитить меня, они переехали в охраняемый посёлок за забором, где я и вырос. С их стороны это было мудрое решение. Моя мать до сих пор с горечью вспоминает, что им пришлось переехать из дома, который так много значил для них обоих. Я слышал эту историю десятки раз за эти годы – о том, как их случайная встреча на просмотре того дома навсегда связала их вместе. До сих пор каждый раз, когда мама рассказывает её, её глаза заволакиваются ностальгической дымкой.

– Эллиот Истон Краун, – прерывает мои размышления мать. – Ты останешься здесь, пока твой тур не закончится, ясно?

– Дело принимает серьёзный оборот, раз уж ты по полному имени, – поддразниваю я.

– Для тебя, – упрямо парирует она, готовая к этой битве.

– Ладно, – сдаюсь я, с раздражением проводя рукой по волосам, но не желая участвовать в надвигающейся тираде, если она не получит своего в этом вопросе. Мама склонна к эмоциональности чаще, чем нет, вечно носит сердце на рукаве. Она всегда чувствовала всё на более глубоком уровне, чем большинство людей.