Она ненадолго опускает глаза, а затем снова поднимает их на меня, внимательно изучая.

– Послушай, Истон, – вздыхает она, – прости. Тот телефонный звонок был… – она качает головой, – если прямо, это был крайне дерьмовый способ начать разговор и заполучить интервью, хотя, уверена, ты уже привык.

В ответ я бросаю на нее безжизненный взгляд.

– Я передумала, – поднимает она голову в сторону бармена, который жестом кисти подзывает ее, чтобы она сама пошла за своими чертовыми кружками.

Да, принцесса, это не то заведение.

Если бы я не изучил достаточно, чтобы знать, что она наследница медиаимперии, я бы решил, что она какая–нибудь красотка с конкурса красоты. Она красива, достаточно вежлива, явно образована и говорит чинно, будто готова к следующему вопросу на конкурсе по правописанию. Ничто в ней необычно не выделяется, кроме глаз. В них есть глубина, которую я не ожидал увидеть, вероятно, интеллект. Так или иначе, я отбрасываю эту мысль, пока она забирает свое пиво и возвращается ко мне, подталкивая мне свежее темное разливное.

Я отодвигаю его обратно к ней в знак отказа, приподнимая свое. Она откидывается на спинку, делает большой глоток и оглядывается вокруг, без сомнения, чтобы оценить это место парой фраз для своей статьи.

– Опиши, – приказываю я.

– Что?

– Опиши бар, – наклоняюсь я вперед, упираясь предплечьями в стол. – Как бы ты написала о нем?

– Липкий, – говорит она с легким смешком, отклеивая меню с ладони.

– К черту это, – говорю я, не в силах поверить, что вообще согласился на эту встречу, и собираюсь встать. Она хватает меня за руку, чтобы остановить, и я усмехаюсь ей, плечи напрягаются, гнев накатывает. Не стоило соглашаться на это. То, что я пришел, дало ей слишком большое преимущество.

– Господи, ладно. – Она облизывает блестящий гигиенической помадой нижнюю губу. – Темный и сырой, явно нуждающийся в генеральной уборке… но абсолютно необходимый. Если бы существовал список баров утраченного искусства, этот был бы в его верхних строчках.

– Почему?

– Например, музыкальный автомат, – быстро добавляет она, уже сам по себе подбор пластинок ностальгически переносит в прошлое. Я здесь всего две минуты, но уже чувствую это. – Она окидывает взглядом зал, а затем возвращает его ко мне. – Вот какими бары были раньше. Шоты и пиво, никаких танцев и трав для гарнира. Классическое дно в лучшем его проявлении... – Она не отводит от меня взгляда, и лом все глубже вонзается в грудь. – Черные стены, такие же потертые, но удобные кожаные диваны, пол в клетку. – Она бросает взгляд налево и усмехается. – Наклейки с лозунгами на уровне глаз. – Она слегка кашляет, намеренно делая голос презентационным. – Окунувшись в симфонию неонового света с самого порога, можно без труда представить выбитые в отчаянии зубы после драк. Сама атмосфера кричит: «Добро пожаловать, потерянные! Мы не предлагаем ничего, кроме спиртного, чтобы запить вашу растерянность».

Ненадолго откинувшись назад, я отпиваю пива, в то время как ее глаза вспыхивают от раздражения.

– Итак, я прошла? – Она качает головой, и в ее позе читается усталость, но не от нашей битвы. Я даже десятой доли не сказал из того, что подготовил.

– Да что с тобой такое, Истон? Не может быть, чтобы ты уже настолько пресытился. Настоящие критики еще даже не обрушились на тебя. Твое презрение к прессе настоящее, или же это, – она делает жест между нами, – наигранно специально для меня из–за того, как я начала разговор?

Я приподнимаю бровь.

– Понимаешь, да, я могу предположить, что папараци усложняли жизнь, пока ты рос. Наверное, было непросто сохранять личное пространство, имея таких знаменитых родителей. Но сейчас ты сам снова рисуешь мишень на своей спине, выпуская дебютный альбом, при том, кем является твой отец. Если ты ненавидишь прессу, интервью, медиа в целом, ты выбрал не ту хренову карьеру.

– Я её не выбирал, – мгновенно огрызаюсь я, и она вздрагивает от агрессии в моём тоне, хотя меня и удивляет её собственная прямолинейность.

Раздражённый тем, что вызвал в ней не тот страх, я срываю шапку–бини и провожу пальцами по волосам. Её сине–лиловый взгляд следит за этим движением, скользит по моим волосам, затем опускается на грудь, ниже, на пиво в моей руке, прежде чем она стремительно отводит глаза.

– Всё, что я скажу тебе, остаётся не для публикации, пока я не скажу иначе, понятно?

Она медленно кивает, но всё равно задаёт вопрос:

– То есть, ты утверждаешь, что все дело в крови?

– Я ничего не утверждаю. Это факт. Я вырос в вихре нот, настроенных мелодией, сформированных текстами. Одержимость моих родителей музыкой и их любовь к ней – это то семя, из которого я произрос. Не было такого дня в моей жизни, когда я не был бы опутан чистотой какой–нибудь мелодии, чужой или моей собственной. Музыка для меня так же необходима, как воздух, которым я дышу.

Она вряд ли может понять всю глубину этого, но без колебаний парирует:

– Справедливо. Это далось тебе легко?

Я колеблюсь, потому что простого ответа здесь нет. С того момента, как я был способен, я работал, чтобы стать частью всего этого. Просто я не уверен, врожденный ли мой талант, или приобретенный, и достаточно ли его.

– Я играю с тех пор, как себя помню, так что не могу сказать точно. Этот вопрос лучше задать моим родителям.

Я рассматриваю её пальцы, сжимающие пивную кружку. Длинные, изящные. Взгляд скользит к её лицу: бледная кожа с розовым подтоном, несколько светлых, едва заметных веснушек разбросаны по переносице. Вблизи её волосы скорее белокурые, чем рыжие, с медным отливом. На мгновение мне становится интересно, как бы выглядело остальное её тело без всех этих слоёв одежды. Сразу видно, что на сборы у неё ушли считанные минуты. Тонкий слой макияжа не скрывает синеватые полумесяцы под глазами. Она либо не старается, либо слишком устала, чтобы заботиться о впечатлении. Я ловлю себя на мысли – а с какой стати меня это вообще волнует? – как она задаёт следующий вопрос.

– Так ты считаешь себя вундеркиндом или просто продуктом своей среды?

Не могу сдержать удивление в глазах, но тут же беру себя в руки.

– Не мне это решать.

– Я могу это услышать?

Я твёрдо качаю головой.

– Тогда нам будет сложно.

– Тогда давай закругляться. Уверен, сегодня ещё есть обратный рейс в Остин.

– Боже. – Она делает большой глоток пива. – Я здесь не для того, чтобы мешать твоему росту.

– Тогда зачем, чёрт возьми, ты здесь? И зачем упомянула, что наши родители встречались?

Опустив глаза, она ставит пиво на стол. Налицо явная вина, я явно упускаю что–то важное.

– Мне не следовало упоминать об этом. Можешь просто забыть, что я это сказала?

Я молчу, требуя ответа на свой вопрос. Она проводит пальцем по краю стакана.

– Я не рассчитываю, что это нас сблизит, если ты это имеешь в виду.

– Ты любишь задавать вопросы, – констатирую я, зная, что это правда.

– Да. Я сама это выбрала.

– Очевидный выбор. Ты же медиа–принцесса.

Её глаза сужаются.

– А ты рок–роялти. Нам обоим есть чье наследие оправдывать.

– Это тоже нас не сблизит, – заявляю я, допивая пиво.

Она отодвигает свое пиво на мою сторону стола в качестве жеста, но я игнорирую его.

– Так что нужно, чтобы получить настоящее интервью с тобой?

– Я уже здесь.

– Нет. Тебя здесь нет.

– Искренней дружбы, которую я не предлагаю, – отвечаю я честно. – Всего наилучшего, Натали. И если ты напечатаешь хоть слово из сказанного мной, я сделаю тебе больно.

На этот раз я встаю с твердым намерением уйти. Потому что, черт возьми, если она выполнит свою угрозу, я разберусь. Как и всегда.

Глава

5

. Натали

«Got You (Where I Want You)» – The Flys

Это безнадёжно. Совершенно ясно, что я просто выбросила на ветер одиннадцать сотен долларов за билет в последнюю минуту, исчерпав лимит своей AmEx без всякого оправдания. Ничто не могло подготовить меня к той немой ярости в его взгляде, да и к самому Истону Крауну. На долю секунды мне показалось, что его образ может быть наигранным, но он явно испытывает отвращение ко всему фальшивому. И, похоже, у него нет ни капли терпения к тем, кто не говорит голую правду.