Зачем ты подбадриваешь его, предлагая то, чего не можешь выполнить!? У тебя есть газета, которую нужно заслужить и унаследовать. Езжай домой!

От ощутимой силы его взгляда по моим венам начинает бежать электрический ток. Я резко выдыхаю, пока он молчит, и все надежды спасти эту поездку тают, пока я борюсь за сохранение остатков своего рассудка.

– Разумеется, я пока не дотягиваю до уровня репортёра, как мой отец или твоя мать... пока нет. Но я чертовски умна, чтобы позволить неопытности или шаткой уверенности стать причиной моего отступления. Мне понадобится нечто куда более весомое, чтобы оторвать меня от моих устремлений, и, как я поняла, ты такой же. Держись этого, и удачи, – я искренне выдыхаю. – Я желаю тебе добра, правда, и ещё раз прости за то, как я к тебе подошла. Я серьёзно. Я не... В последнее время я не в себе, и ты прав, это не твоя проблема. Береги себя, Истон.

Я отступаю и захлопываю за ним дверь. Он не отрывает от меня взгляда через окно, пока заводит двигатель. Побеждённая, но не желая показывать это, я решаю дать ему пространство для манёвра.

Окно опускается на несколько сантиметров, как только я отступаю на тротуар.

– Садись.

Повернувшись, он отодвигается на сиденье и поднимает старомодную ручку–замок, встроенную в раму окна грузовика 80–х. Пока я обхожу капот, со столиков доносится громкое одобрение. Закатив глаза, я игриво показываю им средний палец, прежде чем забраться на сиденье и захлопнуть за собой дверь.

– Надо хлопнуть сильнее.

Я так и делаю, и не успеваю я вымолвить и слова, как Истон переключает рычаг коробки передач рядом с огромным рулём и с ревом выезжает с парковки.

Глава

6

. Натали

«Honest» – Kyndal Inskeep, The Song House

Спустя несколько минут мы останавливаемся у закрытого магазина. Истон вынимает ключ из замка зажигания и, наклонившись к узкому пространству за сиденьем, достаёт поношенную армейскую куртку цвета хаки. Он протягивает её мне и, не говоря ни слова, выходит из машины. Собираясь в поездку, я совсем не подготовилась к весенней погоде Сиэтла после техасской жары. Виной тому бессонные ночи, что начались с того момента, как я открыла переписку наших родителей. Перед вылетом из Остина я перенесла файлы на ноутбук и к моменту приземления в Сиэтле успела прочитать почти два с половиной года их отношений, что лишь сильнее запутало меня в вопросе, почему они расстались.

Любовь между ними была так очевидна, что я не раз плакала от одной лишь мысли об этой утрате.

Я настолько погрузилась в их мир, что с трудом помню, как заселялась в отель. Не осмотрев номер, я бросила чемодан и уставилась в потолок, пока наконец не смогла выхватить несколько беспокойных часов сна. Чувствуя себя сумасшедшей от собственных поступков, я решила после пробуждения, что должна довести до конца эту вызванную эмоциями, плохо продуманную авантюру. Всё так же растерянная – джет–лаг дал о себе знать, – я натягиваю предложенную куртку с тихим «спасибо» и присоединяюсь к Истону у заднего борта его грузовика. Мы начинаем безмолвную прогулку, и ткань его куртки согревает меня, а с воротника доносится землистый запах берёзовой коры. Этот аромат божественен и утешителен.

Позволяя Истону идти впереди, я следую за ним по небольшой улице, заполненной магазинчиками, – похоже, рассчитанными на туристов. Всё выглядит живописно, почти романтично: солнце пробивается сквозь цветущие кроны, озаряя могучие ветви высоких деревьев, выстроившихся по обеим сторонам улицы.

Истон слегка сбавляет шаг, словно и сам любуется пейзажем, затем поворачивает на тротуар, ведущий мимo Амфитеатра Мural в Сиэтл–центре, остающегося слева от нас. Над огромным, с киноэкран, полотном мурала панорамно возвышается Спейс–Нидл. Остановившись, я быстро делаю снимок на телефон, пока Истон целеустремлённо шагает впереди. Только сейчас я могу по–настоящему рассмотреть его фигуру. Рост – где–то метр восемьдесят восемь – девяносто. Плотно сидящие джинсы подчёркивают и мускулистые бёдра, и более чем выдающиеся ягодицы. Простая облегающая майка обрисовывает стройную талию, обтягивает мускулистую спину и плотно сидит на широких плечах и выступающих бицепсах.

Он явно следит за собой и находится в превосходной форме. Если судить лишь по внешности, его генетика сделает его идеальным, сногсшибательным фронтменом.

В таверне, когда он снял кепку, и его густые тёмные волосы рассыпались чуть ниже ушей, оттеняя тёмные ресницы и линию подбородка, у меня на мгновение перехватило дыхание. В движении его присутствие ещё нереальнее, он бросает на меня взгляд, резкий профиль и притягательный взгляд будто прожигают меня насквозь, пока я догоняю его.

Проснувшись и торопясь собраться, я нанесла на лицо лишь самый необходимый минимум. И если его помятый вид ««мне все до лампочки» смотрится так, будто он в нём родился, то я выгляжу так, будто мне не помешал бы урок по уходу за собой, что несравнимо с моим собранным повседневным образом дома. Но я не могу сказать, что жалею о том, что проспала,  уверена, появись я в баре в чём–то деловом, он не удостоил бы меня и тех пяти минут, что дал изначально.

Пара торопливых шагов, и мы у входа в «Chihuly Garden and Glass». Я только собираюсь достать банковскую карту для оплаты билета, как Истон уже убирает кошелёк в карман джинсов, держа в руке два входных талона. Я скрываю недоумение от того, зачем мы здесь, и просто следую за ним без лишних слов, потому что потеряла контроль над этим днём с той самой секунды, как села в его грузовик.

Через несколько минут мы входим в затемнённый зал, в центре которого сияет стеклянная инсталляция. Истон отходит в сторону, пропуская посетителей, и создаёт значительную дистанцию между нами и фотографирующими, пока сам смотрит на море разноцветного выдувного стекла. Стоя у дальней стены, я несколько неуютных минут играю вдоль, прежде чем наконец решаюсь заговорить.

– Ладно, ты доказал свою точку зрения. Ты человек немногословный, – шепчу я. – Зачем мы здесь?

– Я не был здесь с детства, – задумчиво произносит он, словно отвечая в первую очередь самому себе, а не на мой вопрос.

– Хорошо. А зачем здесь я?

– Ты в Сиэтле впервые. – Это не вопрос, и ему не следовало бы этого знать, но факт, который я сама легко выдала. Сейчас я – лишённая сна, бестолковая, эмоциональная развалина из–за открывшейся правды о прошлой жизни моего отца и моего собственного обмана. И всё же я полна решимости попытаться вернуть хоть какой–то контроль. Пока я размышляю, как бы сделать лучше, чувствую, как силы окончательно покидают меня.

– Мы ещё пойдём на Спейс–Нидл? Как насчёт рынка Пайк–плейс? – ехидничаю я, прекрасно зная о самых популярных туристических местах города.

Он кивает в сторону стеклянной инсталляции.

– Ты не считаешь, что увиденное того стоило? – В его глазах горит восхищение, когда он бросает на меня быстрый взгляд.

– Не могу знать. Я не платила за вход. Спасибо тебе за это, кстати... и это прекрасно, но...

– Но?

– Но я не пишу дежурную статейку для галочки, Истон.

– Ты же сейчас вообще ничего не пишешь, не так ли?

Я отвожу взгляд.

Его взгляд прикован к моему профилю, пока я кусаю губу и засовываю руки в карманы его куртки. Среди содержимого нащупываю зажигалку, булавку и вытаскиваю упаковку – двойной набор презервативов LELO HEX XL. Я широко раскрываю глаза, взгляд взлетает к нему, но его выражение не меняется ни на йоту, пока я быстро засовываю упаковку обратно в карман.

– Поздравляю, – сухо бормочу я, закатывая глаза, и устремляю взгляд на ярко освещённую инсталляцию.

Мы стоим в тишине ещё несколько секунд, прежде чем я снова заговариваю.

– Ты никогда не давал интервью, – шепчу я.

– Нет.

– Так почему бы мне не стать первой?

Он иронично качает головой, явно давая понять, что не верит мне. Он чувствует скрытый мотив моего визита, и с каждой минутой, что я остаюсь уклончивой, даю ему всё больше поводов для подозрений. Спасаясь от его ускользающего взгляда, я отхожу от Истона к краю инсталляции. Ярко–красные стеклянные стебли, похожие на молнии, окружают небольшую группу жёлтых стеклянных «кувшинок». Чуть дальше зелёные шипы обрамляют и подчеркивают часть композиции, а рядом с ними собрались такие же стебли индиго–синего цвета вокруг большой, закрученной груды стекла с красным основанием и неоново–жёлтой верхушкой. Кажется, будто вся инсталляция развивается, тянется к чему–то высшему. Чем больше я вглядываюсь, тем больше растёт моё восхищение воображением и мыслью, вложенными в работу, и симфонией красок, расположенных в ошеломляющих узорах. Всё это соединено вместе так, что по идее не должно гармонировать, но гармония возникает совершенно естественно.