Отбросив эти мысли, я вывожу на первый план то, что важно. Мой приоритет сейчас – чтобы личность Натали оставалась в безопасности. Я ее секрет, и, к сожалению, она должна быть моим. В течение следующих трех месяцев, максимум четырех, это выполнимо, но будет чертовски сложно с учетом всего медийного внимания, которое начинает фокусироваться на нас.

Губы ЭлЭла изгибаются, когда он, очевидно, считывает мою панику – несмотря на мои попытки скрыть ее, – вбивая еще один гвоздь в его собственный гроб.

– Увидимся за кулисами, – говорит он отцу, прежде чем самодовольно удалиться. Отец смотрит ему вслед, затем поворачивается ко мне, молча требуя объяснений.

– Он сделал ей очень похабный пас, зная, что она со мной.

– И ты ударил его сейчас? После случившегося?

– Он заслужил. Поэтому он не стал мстить.

Я начинаю собирать разбросанные по роялю ноты, но отец хватает меня за руку, и мои покрасневшие костяшки оказываются на виду.

– Будет жечь, как удар, когда будешь играть сегодня вечером. – Он трясет моим за мой опухающий кулак. – Эта штука, блять, куда ценнее, чем драться из–за какого–то мимолетного романа в туре.

Я вырываю руку из его хватки.

– Может, в твое время ты и относился к женщинам как к моющему средству, но это не мой стиль.

– Какого хрена? – взрывается он. – Ты говоришь мне такое? Я был верен твоей матери еще до твоего появления на свет и все время, пока ты существуешь.

– Неужели? – спрашиваю я, не зная, к чему ведет эта линия вопросов. Я тяжело выдыхаю, видя, как в его глазах вспыхивает ярость. – Прости, пап. Черт, прости.

Когда его гнев рассеивается благодаря моим извинениям, я считаю его способность так легко отпускать ситуацию суперсилой, которой мне хотелось бы обладать. Но это из–за нее. Я знаю, что это из–за нее, и «мимолетный» – не то слово, которое я бы с ней связал. Она под моей кожей, заряжает мои дни, словно молния в моих жилах. Я уже пропал.

– Что, черт возьми, с тобой творится? И не ври мне.

– Я в стрессе, – честно говорю я. – У меня много мыслей в голове.

– Тогда возьми день. Возьми два. Тебе не обязательно писать в свои выходные. Найди чем еще заняться.

– Я справлюсь с этим, с туром, сам, – огрызаюсь я.

– Ты теперь на меня нацелился?

– Нет, господи. – Я провожу ноющей рукой по волосам. – Я просто, блять, вмазал парню. Извини, если я еще не пришел в себя.

– Я знаю, что ты справишься сам, Ист, и я не сомневаюсь в тебе. – Его внимательный взгляд следует за мной, прежде чем я поворачиваюсь спиной, чтобы разобрать ноты. – Что ты от меня скрываешь?

На мгновение я допускаю мысль затронуть эту тему с ним. Мы с Натали действительно договорились как–нибудь осторожно прощупать почву у наших родителей. Я открываю рот, чтобы заговорить, но слова замирают на губах, когда он поднимает скамейку для пианино, которую уронил ЭлЭл.

– Твоя, блять, вспыльчивость, – рявкает он, глядя на меня так, что я чувствую себя ничтожным. – Тебе нужно взять себя в руки, сынок, и быстро, иначе в долгосрочной перспективе это тебе всё испортит. Большие вещи, важные вещи. У меня такой же характер, но я никогда не позволял ему поглощать себя так, как он начинает поглощать тебя.

– Это вопрос уважения, – говорю я ему. – У него нет его к себе, не говоря уже об остальных. Я говорил тебе, что у меня было предчувствие насчет него, и я обычно прав.

– Он музыкант, которому нужна зарплата, и он каждую ночь без подстав выходит с тобой на сцену, – отчитывает отец. – Неужели оно того стоит – связываться с ним из–за случайной связи в туре? – Он качает головой. – И чтобы мы поняли друг друга: все деньги, блять, мира, не смогут исправить ущерб, нанесенный вспыльчивым характером.

– Он заслужил, – объясняю я. – Ему делали минет на вечеринке, и он пытался заманить ее в эту компанию, зная, что она со мной. Она не из таких. Она невинна. Вот почему он не стал драться в ответ.

Отец не пропускает ни секунды.

– Тогда он заслужил.

– Блять, спасибо. – Я выравниваю ноты в руках. – Я не выношу его. Мы заменим его после тура, – я киваю в направлении, куда ушел ЭлЭл.

– Хорошо. Я поверю тебе на слово. – Проходят долгие минуты, пока я упаковываю свою сумку. Отец тяжело вздыхает, прежде чем нарушить тишину. – Я люблю его, сынок. Я люблю этого парня всей душой, но его яд, возможно, просачивается в тебя уже слишком сильно.

Смятение на мгновение ослепляет меня, пока до меня не доходит.

– Бенджи?

– Он для меня как сын, но он чертовски озлоблен, и, к сожалению, его восприятие немного, блять, искажено из–за того, через что он прошел с Беном и Лекси. Он умен. Признаю это, возможно, умнее всех нас. Где–то глубоко в нем есть доброе сердце, но не обманывайся: на данный момент в его жилах течет больше яда, чем крови.

– У него сильное отвращение к нашему правительству и проблемы с обязательствами, но это его право. Поверь, что у меня есть собственный ум.

– Понимаю. Мне просто не нравится его путь. Он начинает меня беспокоить, и я не хочу, чтобы ты принимал его слова за чистую монету, особенно сейчас.

– Хватит. Весь этот разговор не нужен. Мы можем быть близки как братья, но я не разделяю все его убеждения.

– Ладно. – Отец указывает на мою руку. – Тебе нужно приложить лед.

– Да, пожалуй.

– Тогда пошли, мне нужна сигарета, и я чертовски голоден, – подталкивает он, уже роясь в кармане в поисках сигарет.

Перекинув сумку через плечо, я чувствую, как в кармане вибрирует телефон – входящий звонок. Полагая, что это, вероятно, Натали, я сопротивляюсь желанию придумать оправдание, чтобы ответить, и вместо этого продолжаю разговор с отцом.

– Что именно произошло между ними?

Отец пожимает плечами.

– Лекси изменила, и Бен не смог ее простить. В то время я не мог его винить. Они были сильно связаны, и это было довольно жестоко. Когда она попыталась двигаться дальше, он тоже не смог простить ее за это. Никто из них не мог по–настоящему отпустить, так что они метались туда–сюда годами. Он зачал с ней ребенка в ночь, когда я женился на твоей матери.

– Я не знал этого.

– Ага. Он хорошо к ней относился, пока она была беременна. Можно было разглядеть потенциал для примирения, но этого так и не случилось. Я никогда по–настоящему не понимал, почему они не могли собраться вместе, пока несколько лет назад не решил, что причина была и остается той, что всегда была, – группа.

– Лекси не смогла справиться с ролью жены рок–звезды, – добавляю я, вспоминая тот же разговор с Натали в Сиэтле.

– Именно. – Он задумчиво поднимает взгляд. – Как бы близки мы ни были с Беном, я понял, что ее измена изменила в нем что–то к худшему. Это как если бы их отношения, катящиеся под откос, медленно отравляли их обоих.

– А как насчет тебя и мамы?

Он хмурится, пока мы идем по коридору за кулисами.

– Что насчет меня и мамы?

– О чем ты думал, когда вы были вместе?

– Мы сошлись, когда я был на дне, так что мои мысли были разбросаны. Ты это знаешь.

– Да, но у вас двоих когда–нибудь были такие же проблемы, как у Бена и Лекси?

– У нас были проблемы с самого начала из–за моих обстоятельств. Мне было абсолютно нечего ей предложить. Твоя тетя Пейдж была, блять, в ярости, и не хотела, чтобы я приближался к ее младшей сестре. Это само по себе было кошмарно. Печальная часть была в том, что я тогда соглашался с Пейдж, но, слава богу, твоя мама – нет.

– Мама изменяла?

Отец замирает, когда мы выходим из здания, с сигаретой в зубах.

– Что? Нет. Нельзя изменить, если ты не с человеком. Мы расстались, меня подписал лейбл, и я отправился в тур, а ей нужно было закончить учебу. Мы находились в совершенно разных местах.

– Так она спала с кем–то?

– Ты серьезно спрашиваешь меня о сексуальной истории твоей матери?

– Мне просто любопытно. – Я пожимаю плечами, пока он открывает дверь и мгновенно прикуривает, прежде чем выдохнуть дым.

– Мы расстались не на несколько дней, сынок. Мы провели годы друг без друга, прежде чем снова сошлись. Не могу говорить за нее, но для меня первые два года были адом, и со временем становилось только хуже, потому что я знал: если мы пробудем в разлуке дольше, я потеряю ее навсегда.