Глаза заволакивает влагой, и я замечаю отца, меряющего шагами его кабинет с телефоном у уха. Миллион вопросов проносится в моей голове, но я сопротивляюсь желанию вернуться и копаться в его прошлом, чтобы утолить растущее любопытство.

За несколько лет до моего рождения Стелла Эмерсон Краун покинула Техас и, насколько я поняла, разбила сердце моего отца. Всего через несколько месяцев она вышла замуж за рок–звезду на пышной зимней свадьбе, оставив моего отца жертвой её счастья. Жертвой, которая стала моей опорой на протяжении всей моей жизни. Мужчиной, сформировавшим меня как женщину и писателя.

Будучи журналистом, папа не только вынужден был читать эти заголовки, но и обязан был сообщать о них. Я не сомневаюсь, что он поручил кому–то осветить день её свадьбы, из–за её связи с газетой. Перемещая курсор, я роюсь в архивах и вижу, что так оно и было. Репортер по имени Джей–Джей, который давно покинул «Speak», освещал эту сказочную свадьбу во всех деталях.

У него была обязанность перед читателями сообщать истории, которых они ждали, и поскольку Стелла работала в «Speak», это предопределило его судьбу как зрителя и репортёра.

«Папочка...» – я хрипло шепчу, и моё сердце разрывается за него, пока я пытаюсь представить, как ему пришлось вынести эту сторону истории.

Поэтому ли он скрывал это?

Было ли это унизительно для него?

Я не отвожу от него взгляд, пока он, наклонившись, щёлкает по клавишам, прищуриваясь. Я не могу даже выдавить улыбку, глядя, как он буквально утыкается носом в экран, пытаясь разобрать слова. Мама годами уговаривает его носить очки для чтения, даже закупала их оптом и раскладывала в пределах досягаемости во всех возможных местах, где он бывает.

Упрямый до мозга костей – черта, которую я унаследовала.

Раздражённый задачей, над которой работает, папа плюхается в кресло, сжимая потрёпанный антистрессовый мячик. Я ищу другую переписку между ним и Стеллой после его прощального письма и не нахожу ничего.

Неужели это был последний раз, когда они говорили? Виделись?

В голове роятся новые вопросы, пока я пытаюсь справиться с тяжестью, разливающейся внутри. Как долго они расстались до её отъезда в Сиэтл? Сколько времени прошло, прежде чем он встретил маму? Достаю телефон и отправляю сообщение.

Когда именно вы с папой начали встречаться?

Ответ приходит меньше, чем через минуту.

Мама: Сто лет назад.

Точная дата?

Мама: Февраль 2011–го. Мы познакомились на медиа–вечеринке, и ты это знаешь. И не спрашивай, когда мы перешли в статус «серьезно». Он до сих пор моя самая долгая остановка всего на одну ночь.

Они познакомились всего через несколько месяцев после того, как Стелла и папа прекратили общение, но сколько времени прошло с их расставания?

Я нахожу последнюю статью Стеллы для «Austin Speak» и вижу, что она была опубликована за восемь месяцев до её отъезда из Остина. Это наводит на мысль, что, возможно, она ушла из газеты, когда они расстались. Телефон снова вибрирует.

Мама: Что? Боишься, что ты незаконнорожденная? (эмодзи языка)

Не смешно.

Мама: А конкретнее?

Просто интересно.

Мама: Я в магазине. Можешь устроить допрос позже? Если заглянешь сегодня, приготовлю ужин.

Чувствуя странную потерянность, я понимаю, что моё нынешнее состояние не позволяет мне встречаться ни с одним из родителей. Любопытство подпитывает мою потребность в новых ответах.

Сегодня не смогу. Завтра, договорились?

Мама: Конечно. Люблю тебя. Раз уж я свободна от готовки, скажи отцу, чтобы захватил с собой китайскую еду.

Будет сделано. Целую.

Я снова пишу ей, пока нарастающее чувство вины сжимает сердце.

Я люблю тебя, мама.

Мама: Я тоже тебя люблю. Кстати, если тебе интересно, ты стоила тех шестнадцати часов адских мук, но именно поэтому у тебя нет братьев и сестёр.

Сердце согревается, когда я вспоминаю историю о том, как мама мучилась, рожая меня, а её финал этой истории – лучшая его часть. Сколько бы раз я ни слышала и ни запоминала то, что она каждый год называет «нашим днём», я не так хорошо знаю историю отношений родителей. Я никогда особо не вникала в это по–взрослому. Раньше, когда эта тема поднималась, я всегда изображала типичную реакцию «фу, влюбились». Теперь я жалею, что не слушала внимательнее. Сейчас любой посторонний, постояв рядом с ними несколько минут, увидит, что они глубоко любят и уважают друг друга. Это очевидно.

Так почему же это открытие так сильно на меня повлияло?

Почему инстинкты подсказали мне солгать ей, и не только потому, что это не тема для обсуждения в смс?

И даже так: почему мне так страшно прямо спросить моего отца, который, как ни крути, является самым надёжным источником?

Пока я пытаюсь убедить себя саму, меня пугает то, о чём говорит моё нутро – отец не стал бы скрывать эти отношения, если бы сам не хотел этого.

Одно дело – просто бывшая. Совсем другое – бывшая, которая вышла замуж за всемирно известную рок–звезду.

Мама наверняка знает. Должна знать. Не может быть, чтобы они не обсуждали бывших. Все пары рано или поздно это делают, правда?

Папа до боли прямолинеен – некоторые сочтут это недостатком, но черта, которую я с гордостью унаследовала. Несмотря на это, во мне кричит та самая журналистка, которую он во мне воспитал, – она рвётся пройти через холл и потребовать ответов. Но это не чужая история. Это проверка фактов его личного прошлого, и именно это заставляет меня трусить.

Не говоря уже о том, что эти старые письма заставляют меня сомневаться в подлинности начала отношений моих родителей – такого скоро после его душевной раны – и придирчиво изучать хронологию.

По моим подсчётам, мои родители поженились через год после знакомства. Всего несколько месяцев назад они отпраздновали двадцать третью годовщину. Вопрос о моей законности – глупость, ведь я появилась на свет через несколько месяцев после их свадьбы, сувенир, созданный ими за месячный медовый месяц.

Тревожит же меня то, что, читая, я остро ощущала связь между Стеллой и моим отцом. Я уверена: если бы я прочла больше – особенно пик их отношений – я почувствовала бы это ещё острее, на физическом уровне. Боюсь, это будет преследовать меня, если я не узнаю всю историю.

Просто спроси его, Натали. Он в двух шагах!

Но та ноющая боль, которую я испытываю как свидетель, прочитав всего лишь дюжину писем, не позволяет мне сделать это.

Я просто случайно открыла ящик Пандоры – ящик, который мне не принадлежит, который я не имела права открывать.

Не в силах сопротивляться искушению вернуться к ним, я провожу пальцем по экрану, задерживаюсь над значком корзины и снова перевожу взгляд на отца. Смятение, гнев за него и любопытство борются в моей голове, пока я убираю файл от корзины и решаю скрыть переписку в папке на рабочем столе, прежде чем закрыть окно.

Через меня течет нервная энергия, в животе все переворачивается. Я окидываю взглядом шумное, недавно отремонтированное помещение склада, которое папа переоборудовал в новостную редакцию, когда начинал газету. Небольшое пространство склада обрамляет П–образная линия кабинетов руководства, один из которых я занимаю с прошлой весны, когда окончила университет.