– Вижу, ты была воительницей.

– Скорее, женщиной-янычаром.

– Я даже не знала, что такое бывает.

– Уже нет.

Мы вошли в Лабиринт. Из-за моей больной спины шли мы медленно и осторожно. Шли через жуткую холодную тьму, ведóмые только мрачным зеленым мерцанием светлячков.

– Мы должны договориться, – сказала Лунара. – Ты намерена стать моей ученицей. Понимаешь, что это значит?

Я услышала приказной тон, которого никогда не любила. Рано или поздно я всегда восставала против любой власти.

– Я буду подчиняться тебе только в том, что касается обращения со звездами.

– Ты не будешь мне препятствовать. Позволишь делать все, что я захочу. Идти, куда пожелаю.

А если она сбежит к Кеве, которого, видимо, по-прежнему обожает?

– Есть небольшая проблема. Я несколько опасаюсь предательства со стороны колдуний.

– Скажу тебе прямо, как есть. Я не обманщица и не предательница, Сира. И я вижу твой потенциал. Если преодолеешь свои эгоистические желания, ты можешь использовать свою силу и положение для всеобщего блага.

Я вздрогнула, услышав, как кто-то крадется рядом.

– Смотри вперед и не обращай внимания, – сказала Лунара.

Я последовала ее совету.

– Никакого общего блага не существует. Только благо для одних и ущерб для других. Так устроен мир. – Раз уж мы заговорили начистоту, мне было что ей сказать. – Говоришь, ты не предательница, но не лги, будто не выбрала бы своего мужа вместо меня. Я хочу быть твоим союзником. Но, учитывая твою привязанность к моему врагу, сомневаюсь, что такое возможно.

– Кева делает то же, что и всегда, – служит очередному Селуку. Долг для него – все. Он по-идиотски следует долгу. Он оправдывает свой гнев, веря, что это не эгоизм. К сожалению, ярость Кевы сейчас направлена на тебя. – Она помолчала, обернулась ко мне и погладила мою щеку теплой ладонью. – Я тебя не предам, Сира. Мы с тобой одинаковые, соединяем звезды. Я обязана сделать все возможное, чтобы ты больше не сбилась с пути.

От ее материнской ласки у меня заныло сердце. Амма. Кева забрал ее у меня. Как я могу его простить?

Держа руку за спиной, я сжала кулак.

– Ты опоздала. То, что он забрал у меня… – Я судорожно вдохнула. – Это невозможно простить. Я хочу его смерти, Лунара.

– Ты должна простить, Сира. Прощение – это все, что есть доброго в нас, людях.

– Что ты можешь знать о добре? Ты принесла столько же зла, сколько и я. Думаешь, все те, кому ты причинила вред, тебя простили?

Лунара прикрыла глаза.

– Мне нет прощения за то, что я натворила. Как и тебе. Вот почему мы должны прощать. Поскольку сами не заслуживаем прощения. Нам остается лишь стараться делать добро и прощать всякого, кто причиняет нам зло.

Где она набралась этой чуши? Болтает, как шейхи в храмах.

Стоп… да она же говорит совсем как Сади. Быть может, личность Сади просочилась в нее, как ненависть Норы к силгизам передалась Зедре?

Что ж, если так, ее любовь к Кеве только усилится.

– Лунара… скажи мне правду. Ты со мной или со своим возлюбленным?

– Я хочу мира, Сира. Хочу, чтобы мы объединились против тварей, которые хотят нас запутать.

Опять же, так говорила бы Сади.

Мимо пронесся порыв ледяного ветра. Клянусь, я слышала его вой.

Я вздрогнула и потерла руки.

– Давай уйдем отсюда. Поговорить можем и в лагере.

Но если эту женщину одолевает раскаяние, тогда почему Саурва так хотела ее воскресить?

Или Саурва приготовила какой-то более грандиозный трюк? И мы, противясь ее плану, попадем в ловушку – как я, сама того не желая, исполнила приказ Марота?

В далекой тьме что-то застонало от удовольствия.

– Давай немного поторопимся, – сказала я с желанием заткнуть уши.

Я обнаружил Рухи среди лабиринтов базара, на той улице, где продают только чай всех цветов и видов, из разных лепестков и приправленный корицей или кардамоном.

Она пила чай, как пьяница пьет ячменную бражку. Мы сели в глинобитной чайной за керамический столик, на тонкие подушки из коровьих шкур.

– Эше что-нибудь тебе сказал? – спросил я, пока она выхлебывала чай со дна очередной чашки.

Вуаль скрывала почти все ее лицо, за исключением глаз и губ.

– Он сказал: «Я знаю, что ты скрываешь».

– А что ты скрываешь?

– Не знаю. Но он все это время считал, будто я что-то скрываю.

Она приказала мальчишке-разносчику принести еще одну чашку. Тот уже держал наготове поднос, от которого исходили запахи мяты и кардамона.

– Разумно ли так много пить? – спросил я, когда она начала жадно глотать чай.

Рухи поставила наполовину опустошенную чашку на стол и вытерла губы.

– Это меня успокаивает.

Встреча с Эше нарушила ее фанаа. Рухи схватила финик и закинула в рот.

– Ты боишься его? Или того, на что он способен?

– Не знаю, – сказала она, не переставая жевать. – Он же умеет писать кровью. Я слышала, шах Бабур предложил ему целый город, если пойдет к нему на службу, но Эше отказался. Ему не нужны ни богатство, ни власть, он не тщеславен и не ищет высоких постов.

– Он хочет быть спасителем.

Рухи кивнула.

– Именно поэтому и внушает такой страх.

Именно поэтому внушаю такой страх я.

– Я должен тебе кое-что сказать. С помощью кровавой руны Сира воскресила Ашери в теле Сади.

Рухи вынула изо рта финиковую косточку и переключила все внимание на меня.

– Ашери вернулась?

Звучало совершенно нелепо. Сколько раз Лунара будет возвращаться? Сколько раз я буду ее терять?

Тот же вопрос я мог бы задать и о Сади.

Я всмотрелся в распахнутые кофейные глаза Рухи и рассмеялся.

– Звучит как злая шутка, да? Это так жестоко. Могу только поаплодировать Сире за такой умный ход.

Рухи взяла меня за руку.

– Мне так жаль. Не знаю, что еще сказать. Разве что… Что предпримет Ашери, как ты думаешь?

– Я не знаю. Но мои раны уже затянулись, и я должен это выяснить.

– Мне тоже хотелось бы это выяснить. Хотелось бы знать, что она замышляет.

– Ты почувствовала себя преданной, когда узнала, что она сделала?

– Конечно. Она ведь была моей подругой.

Рухи помешала чай и сделала несколько глотков, уже спокойнее.

– Я выясню и для тебя тоже. – Я встал. – Но только после победы в сражении.

Предстояло еще много дел. Я чувствовал себя так, словно несу на плечах все царство.

Прежде чем я успел уйти, Рухи схватила меня за руку.

– Какой бы у тебя ни был план, я хочу в этом участвовать.

В шатре за широким резным столом из кашанского дуба я составлял план сражения вместе с шахом Бабуром и его людьми. Слева от меня стоял Хурран. Полководцы Бабура столпились по другую сторону стола. Шах Кашана в одиночестве стоял у дальнего края.

При виде стольких людей всех титулов и званий я с тоской вспомнил о сирмянской простоте. Здесь был ага, и это слово вроде бы означало евнуха, но он говорил низким голосом. Были паши, беи, сирдары и сиди. Десятки племен и кланов внутри племен. Я не мог разобраться в устройстве кашанской армии.

У Бабура не было солдат-невольников. Его армия больше напоминала союз хазов из нескольких религиозных орденов латиан; воинов-землевладельцев, часто похвалявшихся кашанскими кобылами; и племен, состязающихся за милости шаха. Казалось, все они больше ненавидят друг друга, чем врага.

Самое большое впечатление на меня произвело огнестрельное оружие Бабура. Он бахвалился пушками на спинах слонов, длинноствольными аркебузами на верблюдах и всадниками с прикрепленными к седлам бомбами – они бросались прямо на врага в готовности пожертвовать собой, точно всадники смерти. Бомбардами, размером поменьше сирмянских, распоряжался особый латианский орден, поклоняющийся святому алхимику.

Хотя собравшиеся в шатре кашанцы говорили на парамейском, к речи очень часто примешивались другие языки. Не только мне приходилось напрягаться, чтобы их понять, – остальные тоже с трудом друг друга понимали.