– Ладно, понятно. Так что ты пытаешься сказать? Где еще случалось подобное?

– Кровь Хисти не должна смешиваться с почвой. Знаешь, что это означает?

– Просвети меня.

– Это предупреждение. Даже почитатели святых его признают. Они не позволяли крови Потомков Хисти пролиться на землю, поэтому душили их или топили.

– Верно. Это мне известно. Но какое это имеет отношение к бедняге Тилеку?

Вафик напряженно вздохнул. Даже стоящий у полога Гокберк выглядел крайне расстроенным и потрясенным.

– Такое случалось в Вограсе, – сказал Вафик. – В тот день, когда головорезы Селука утопили всех Потомков в реке. Летописцы утверждают, что всех Потомков Хисти обнаружили без капли крови в телах, там была только вода. А наверху нависла кровавая туча. Она поднялась в небо, чтобы не проливаться в почву.

– Что ты хочешь сказать, Вафик? Ты считаешь, что кровавое облако над Зелтурией…

– Именно это я и говорю, Сира. Это кровь Потомков, наказывающая наших врагов. Зелтурия вовсе не проклята, а наоборот, стала еще более святой под этой тучей. И Тилек – это знак.

Какой странный вывод. Но не могу отрицать, что мне он полезен. Если мы можем трактовать кровавое облако как божественное знамение, как буквальное наказание от рук Потомков Хисти, то укрепим дух своих людей. И расширим свое влияние. С помощью этого очевидного знака.

– Как чудесно.

Я одарила Вафика самой благоговейной улыбкой.

А я-то думала, что он скажет нечто ужасное. Они с Гокберком выглядели такими встревоженными, а теперь их лица озарились божественным трепетом. Я постаралась придать своему такое же выражение.

Я провел в храме несколько часов, разговаривал с защитниками и давал советы, которые могли помочь им выжить. Мало кто лучше меня знал, как прорвать или выдержать осаду. Я до сих пор не понимаю, как выжил в Цесаре и Растергане, сначала как осаждающий, а потом как осажденный. В те времена смерть преграждала мне путь сотни раз на дню, и все же я еще здесь и видел, как она унесла всех моих друзей, дочь и жену.

Один из лучших способов пережить осаду – выкопать ров. Ничто лучше не поглощает полные рвения армии, чем широкая яма. Хотя трудно копать на глазах у врага. Хорошо, что туман уже закрывал обзор, а шум от рытья можно заглушать другими способами.

Я поделился своими лучшими идеями, и пришло время улетать из Зелтурии. Стоя на пороге храма Святого Хисти, я смотрел на море древних крестейских солдат, выстроившихся рядами в кровавом тумане, одни с наложенными стрелами, другие с неловко поднятыми аркебузами. Все смотрели на меня.

Скорее всего, они атакуют храм, как только я улечу. Но мне никак не оказаться в двух местах одновременно. Я надеялся, у Кярса хватит пуль, чтобы продержаться до моего возвращения.

Кинн слетел со своей колонны.

– Тебя долго не было.

– Скучал?

– Мечтал оказаться подальше от царства ангелов. – Джинн уселся мне на плечи. – Какой у нас план?

Искать Сади или встретиться с великим визирем Баркамом в надежде получить армию? Я не мог сделать и то и другое.

– Давай просто вылетим из этой крови.

Кинн понес меня прямо вверх, быстро взмахивая крыльями. Содержимое желудка поднималось быстрее меня и грозило выплеснуться наружу. По мере того как мы взмывали в небо, крестейцы становились все меньше, пока не исчезли под покровом розового тумана.

Я закрыл глаза. Несмотря на опущенное забрало шлема, кровь все равно лилась по волосам, попадала в глаза и ноздри.

В уши ворвалось пение сирены, похожее на порванные струны ситара. Мои глаза распахнулись и увидели двенадцать огней, кружащих где-то в кровавом тумане, и щупальцеобразные тени.

Крылья Кинна забились еще сильнее, меня мучила тошнота.

– Успокойся, Кинн. Просто держись подальше от этого.

Но по мере того как Кинн поднимался выше, это существо не отставало, будто преследовало нас.

– Оно приближается! – закричал Кинн. – О Лат, спаси нас от этих ангелов!

Когда двенадцать огней засветились ярче в кровавом тумане, я выхватил Черную розу. Нестройные песнопения оглушали. Что-то скользкое схватило меня за ноги, но не успел я посмотреть вниз, как оно втянуло меня.

Ангел жаждал поглотить меня в свое море душ. Подобно тому как мы, люди, питаемся фруктами и плотью животных, чтобы обновить тело, он питался душами, чтобы обновить то, что его оживляло. Но в отличие от пищи, которую мы едим, эти души будут плавать в нем вечно – или, по крайней мере, до тех пор, пока что-то не убьет ангела.

Его щупальце посылало молнии по моим доспехам. Существо втянуло меня в пасть, но не могло укусить и проглотить. На мне был Архангел, а эта тварь была низшим существом по сравнению с ним.

Тем временем Кинн изо всех сил старался вытащить меня.

– Нам нужна помощь! – вопил он.

А я никак не мог понять, что вижу во рту ангела.

Я внезапно оказался в пещере с зеленым воздухом.

И совершенно не помнил, как туда попал.

Я не знал, сколько прошло времени.

Но я был там. Я ощупал себя. На мне был простой коричневый кафтан и кожаные сандалии.

Возле меня выстроились в ряд двенадцать детей. Они шли к лестнице, сотканной из света. Она поднималась спиралью вверх, каждая ступень была сделана из звезд.

Наверху лестницы их ждала гигантская шипастая рыба с разинутой пастью. Один за другим дети входили в эту пасть.

Ребенок рядом со мной хотел что-то сказать, но его язык оказался папирусом. Я потянул за него и попытался прочесть слова. Буквы были парамейские, но каждую украшало множество дополнительных линий и точек, словно переросшее дерево. Я ничего не мог разобрать.

Рыба одним движением челюстей проглотила следующего ребенка, а потом еще и еще. Каждый раз на ее теле появлялись буквы, светящиеся зеленым. Такие же буквы, как на папирусных языках детей. Если бы только я мог понять этот странный язык, похожий на парамейский.

Я потрогал собственный язык. Он был из плоти, не из бумаги.

Я подошел к лестнице и стал подниматься к рыбе, горя желанием разобраться, в чем ее цель. Что она получает, поедая детей и добавляя их слова на свое тело? Что все это значит?

Почему из всех возможных мест я оказался именно здесь и смотрел на огромную рыбу, глотающую детей?

Она сожрала последнего ребенка. Настала моя очередь быть съеденным, но у меня не было слов на языке, чтобы принести в дар. Я заглянул в похожие на человеческие глаза рыбы, торчавшие из мешка в ее пасти. Раздвоенный язык хлестнул меня по ногам и утащил в еще более странное место.

В этой комнате не было ни углов, ни сторон. В воздухе вращались обелиски, меняя форму. Сначала они казались круглыми, затем становились больше похожими на квадраты. Потом исчезали и возвращались в виде струн, туго натянутых и прямых, как у ситара.

Меня окружали извилистые коридоры, будто в огромном дворце. Я не мог бы описать углы, под которыми они изгибались, как и природу их стен, и то, куда они вели.

И я слышал звук. Пел ангел, охранявший небеса над Зелтурией. Но я скорее видел эти звуки, чем слышал. Существо пело, и нестройная, пронзительная гармония его гимнов создавала это место. Над мириадами пространств гудели двенадцать разных мелодий, и каждая напоминала один из огней.

Кинн тоже был со мной, но он был размазан по моим ушам. Пернатый, щиплющий звук, отдававшийся бесконечным эхом. Кажется, он пытался меня освободить.

Но что я такое? Я назвал бы себя запахом. Ангел разделил меня на такие крошечные кусочки, что глаз их не видел, и мои частички разлетелись по всей комнате. Я был водой, органами и сухожилиями, унесенными ветром, который суть сам ангел.

Обелиски танцевали, меняя форму, иногда выпячиваясь за пределы странных, невыразимых углов комнаты. Огни горели то ярче, то глуше, и гул в такт им становился то пронзительным, то низким и глубоким, похожим на вопли какого-то морского чудовища. Ангел шевелился, иногда он пах морем, а иногда – вечной окаменелостью, но в основном – живым существом, сосудом крови, криков и гибели, размазанным во времени.