Маркос что-то пробормотал.

– Слеза Архангела, – перевела Нора. – Этот кинжал может прорезать черные доспехи Кевы. Император Базиль дарит его тебе в доказательство, что не хочет лишить тебя преимуществ.

Какая предусмотрительность. Но даже если принять во внимание этот чудесный дар, какой мне прок от того, что я расскажу Кеве об их отчаянном положении? Если Кева победит ангелов, чтобы помочь Кярсу и Базилю спастись, мне это не пойдет на пользу.

А если кашанская армия в Мерве явится сюда и разгромит нас, то может взять Кандбаджар и снова посадить Кярса на трон. Мне уж точно не надо, чтобы он выжил.

Я расковыряла печать ногтем и прочитала второе письмо. В нем говорилось ровно то, что уже рассказал Базиль.

Я ни минуты не сомневалась. Кева не должен прочитать это письмо. Я спрячу его и позволю Базилю и Кярсу сгинуть в кровавом тумане. Что до Сади… Мне вдруг пришла в голову отличная мысль, как с ней поступить.

– Скажи Маркосу, что он наш гость, – с улыбкой велела я Норе. – Скажи ему, что все будет хорошо.

Я с удовольствием наблюдал за Хурраном, впервые оказавшимся в летающей лодке. С него сдуло тюрбан, он сам был виноват. Правильно намотанный тюрбан ничто не отделит от головы, даже сабля. Значит, отец Хуррана не научил его правильно повязывать тюрбан. А может, за шесть лет в подземельях Мервы он просто все забыл.

Хурран признался, что боится высоты: в юности он видел, как его друг упал с башни в Мерве и разбился насмерть. Поэтому он старался не смотреть вниз и представлял, что находится в тумане, а не в складках облаков.

Но через несколько часов он все же решился посмотреть вниз. Мы втроем наслаждались тем, как блестит песок пустыни в сумеречном свете. Когда солнце скатилось еще ниже, горы отбросили на песок зловещие тени.

Небо стало совсем темным, звезды ковром раскинулись над головой, и Рухи заснула.

Я сказал Хуррану:

– Я рос со многими братьями и даже сестрами, все они янычары. Я стараюсь не вспоминать их, потому что все они похоронены на том или ином поле боя. А у тебя только один брат и одна сестра. По крови. – Я усмехнулся. – Как же мало значит кровь.

– Да, мало. Я понял это, когда отец меня бросил. И знаешь что? Я не считаю Шакура и Эсме братом и сестрой. Во-первых, у них другие матери. Но что нас действительно разделяет, так это наш общий отец, Мансур Обезглавленный. – Хурран хитро улыбнулся. – Он никогда не любил, чтобы мы играли друг с другом. Хотел, чтобы мы были друг другу чужими.

– В Сирме в гареме тоже случались конфликты, но в основном его наполнял смех сыновей и дочерей шаха, играющих вместе.

Хурран озадаченно посмотрел на меня.

– Откуда ты знаешь?

– Я его охранял.

Его глаза распахнулись.

– Снаружи. Мое копье и бубенцы до сих пор при мне.

– Если наступит день, когда ты сделаешь кого-нибудь с их помощью, не будь как мой отец. Он сам не был близок со своим братом Тамазом и не желал такой близости для нас. Отец никогда не говорил о причинах, но я полагаю, он не хотел, чтобы такая близость ослабляла нас, особенно если придет время пустить друг другу кровь. Забавно, что с Эсме и Шакуром у него ничего не вышло. Они настоящие брат с сестрой. А вот со мной… со мной у него получилось.

– Я могу его понять. Как бы печально это ни звучало, – вздохнул я.

– Теперь он – воспоминание. Мрачное. Но они есть у каждого из нас. – Волосы Хуррана разметались по лицу. – Знаешь, хорошо, что ты мой друг, а не моих брата с сестрой.

– Друг – это очень громкое слово.

– Выбери любое другое. У нас с тобой общее дело.

– Только потому что ты ловко оказался в нужном месте в нужное время. Я знаю, что ты сорвал переговоры своей семьи с Кярсом, чтобы потом примазаться в качестве идеального варианта, прямо как сейчас. И только авантюрист высшей пробы мог бы поставить себя между ордой силгизов и йотридов и абядийцами, как это сделал ты.

– Я искренне люблю абядийцев. Но ты меня раскусил. И ты хочешь, чтобы такой человек был на твоей стороне или на стороне врага?

– На моей. Но мне все равно сложно назвать такого человека другом. Для этого нужно побольше доверия. И не такого шаткого.

– Не стоит слишком привязываться к друзьям. – Хурран горько усмехнулся. – Никогда не знаешь, кто из них прячет кинжал.

Кинн кашлянул.

– Не хочу прерывать ваш наводящий тоску разговор, но, возможно, вам стоит посмотреть вниз.

Я выглянул из-за края лодки. В восточной части пустыни мерцали тысячи костров, подобно измученным звездам в холодной ночи. Для меня в этом зрелище не было ничего нового.

– При таком количестве костров… не меньше двадцати тысяч, я бы сказал. – Я повернулся к Хуррану, сидевшему с отвисшей челюстью. – Ты говорил, в Мерве только десять тысяч хазов. Да и с чего бы им стоять лагерем в пустыне?

– С того, что это не наша армия.

Спускаясь, мы слушали, как у костров трубят слоны. Кашанский шах Бабур славился своими боевыми слонами и уникальным умением использовать их для сокрушения врагов.

– Это все усложняет, – сказал Хурран.

– Мне казалось, шах Бабур – твой друг.

– Я не стал бы использовать это слово. Для этого нужно побольше доверия.

Я усмехнулся.

– Тогда твой союзник. Возможно, и мой тоже. Если он здесь, значит, откликнулся на наш призыв.

– Будь осторожнее со своими желаниями.

Рухи проснулась, приглушенно зевая, и посмотрела на тысячи костров внизу.

– Лат всемогущая, это же…

– Шах Бабур, – закончил за нее Хурран.

Она потерла сонные глаза и еще немного поглазела на море похожих на звезды костров.

– Несколько лет назад он совершал паломничество в Зелтурию. Я тогда еще не была Апостолом, но видела его на улице. Он ехал на слоне по главной улице и бросал всем мешки с золотом. В тот день меня едва не затоптали. Помнится, в давке тогда погибло семнадцать человек.

– Какая щедрость. – Мы приблизились к дюне, на которую Кинн собирался приземлиться, и я надел шлем. – Хотя с людьми, бросающими мешки с золотом, осторожность не помешает. Никогда не знаешь, за какие грехи они раздают такую милостыню.

Через несколько минут мы уже стояли под роскошным балдахином. Мои сапоги утопали в шелковом ковре. Такая пышность, кругом резные столики, расшитые подушки и драпировки из золотых, бордовых и сине-зеленых тканей.

Шах Бабур сидел с прямой спиной на диване, над которым возвышался балдахин, поддерживаемый деревянными колоннами с золотой резьбой, инкрустированными рубинами, изумрудами и еще какими-то драгоценными камнями, названий которых я не знал. Глаза шаха были подведены так густо, что он выглядел ненастоящим. Я бы не удивился, если бы он оказался ожившей статуей. Он носил тюрбан на кашанский манер, с серебряным кашанским соколом надо лбом. Небесно-голубой халат, усыпанный красными и белыми тюльпанами, был стянут расшитым рубинами поясом, на котором висели украшенные рубинами ножны.

Свита шаха выглядела не менее роскошно. На всех была безупречная парча без единой морщинки или пятнышка и драгоценности, обозначавшие статус, но рубины разрешалось носить только шаху. Невероятно яркие расцветки были непривычны для Аланьи. «Мода приходит с востока», – часто говорили во всех царствах Селуков, и под востоком подразумевался Кашан. Говорили, что в Роншаре, резиденции кашанских Селуков, вдвое больше ткацких станков, чем во всем остальном мире.

Мы с Рухи склонили головы перед шахом. Хурран, сам из рода Селуков, не был обязан выказывать почтение таким образом, но все равно это сделал.

– Давно не виделись, маленький кузен, – обратился шах Бабур к Хуррану. Голос оказался мягче и музыкальнее, чем я ожидал. Акцент был довольно приятен для моих сирмянских ушей. – Как твое здоровье?

– Прекрасно, ваше величество, – ответил Хурран. – Чего, к сожалению, нельзя сказать об Аланье. Уверен, вы слышали о наших несчастьях. Я был в темнице, поэтому не являюсь причиной ни одного из них. Но все же пытаюсь исправить все, что в моих силах.