– Не знаю, что хорошего вы, люди, находите в этом свете. Вы называете нас злом, потому что мы живем в темноте, но нам темнота приятнее. – Она вздохнула, совсем как старуха. – Увидимся через восемьдесят лун… А может, и раньше.

И Элли ушла в глубь пещеры.

Разреженный воздух и резкий ветер были обычны для высокогорья. Снег даже летом укрывал пики, а грязь затвердевала от холода. Спустившись чуть ниже, я посмотрел на каменные лачуги, прижавшиеся к склону утеса, и прошептал себе:

– Я знаю это место… – Мне всегда нравились эти красные крыши на фоне древесных крон. Во мне всколыхнулось тепло узнавания. – Это ее монастырь.

Шестнадцать лет назад я приехал сюда, чтобы вернуть приходу отцовский долг. И в тот приезд согрешил с послушницей в монастыре. Наш грех породил величайший свет в моей жизни – Элли.

Я двинулся к каменной часовне на окраине монастыря. Тропа, вся в цветах, извивалась среди могил. Я читал вслух надписи на надгробиях, надеясь не прочесть ее имени. Но прямо перед тем, как вышел на лужайку возле часовни, я увидел его: «Мириам». Мать Элли. Она умерла вскоре после рождения дочери.

Я встал на колени рядом с ее могилой и зарыдал. Я содрогнулся, коснувшись коленями холодной земли. Попытался рассказать ей о дочери, но в тот момент ничего не смог вспомнить об Элли, какой она была, до того как ее похитили работорговцы. И сказал единственное, что точно знал:

– Я убил нашу дочь. – Я не хотел плакать, не хотел всхлипывать. Однако безысходность от наконец произнесенных слов сломила меня. – Да, я убил ее своей яростью. Своей ненавистью. Своей злобой.

Грохнул выстрел. Меня ожгло болью. Прямо в животе. Я рухнул на надгробие Мириам, залив ее имя кровью. Коснулся живота, и кровь окрасила пальцы.

Я сел, прислонившись к надгробной плите, как будто это мой трон. Появился мальчик не старше десяти лет, зеленоглазый, с вьющимися светлыми волосами. В руках он держал аркебузу с дымящимся стволом. Проклятие, отличный выстрел.

К нам подбежал мужчина. Он был в плотном черно-красном плаще и вооружен длинноствольной аркебузой. Ее он нацелил мне в голову.

– Вы думаете, что такие хитрые, цепные псы? – сказал он. – Это наша гора.

– Какие псы? – прохрипел я. – Здесь разве не монастырь святых сестер?

– Считаешь меня дураком? – Он сплюнул. – Монастыря здесь нет уже много лет. С тех пор как Михей разбил Пендурум и нам, наемникам, пришлось бежать в горы. То был последний свободный город на континенте – оплот для нас, несчастных глупцов. Ох, как мне его не хватает.

Мужчина и выглядел как наемник – немытый, с копотью на лице. Даже плащ его был из чесаной шерсти, царапающей кожу.

– Мне нравятся твои цвета, – сказал я, чтобы утихомирить его.

– Ты что, не знаешь цветов Черного фронта? Пуля попала тебе в живот или в голову?

– Черный фронт? – Помедлив, я сказал первое, что пришло в голову: – Не мог придумать названия пооригинальней?

Наемник погладил мальчика по голове, как будто в награду за то, что он меня подстрелил. Потом изучил обугленный железный обрубок на месте моей правой руки.

– Что это за дрянь?

Он с отвращением сморщил нос.

– Я – Михей Железный. – Я поднял железный обрубок. – А это была металлическая рука, дарованная демонами Лабиринта.

Он замер от удивления, а потом расхохотался, как пьяная гиена.

– А я император Иосиас! – Он погладил мальчика по голове. – А это – патриарх Лазарь!

Я тоже расхохотался. Мне было адски больно.

– Ты не окажешь мне одолжение, приятель? – Я указал на свою кровоточащую рану.

Он вытер губы рукавом.

– У нас в лачугах нет целителей. Здесь лучшее одолжение – быстрая смерть.

– У меня есть идея получше. Иди по этой тропе и поднимайся в гору, пока не найдешь пещеру. Тогда крикни в ее вход имя Элли.

Наемник снова расхохотался. Смеялся даже маленький мальчик.

– Ты забавный, – сказал мужчина. – Ни один целитель не смог бы заштопать такую большую дыру. Я сделаю тебе еще одну, в сердце. Не против?

Мне было так больно, как будто кровь превратилась в лаву и жгла внутренности. Но все же я покачал головой.

– Ну ладно, умирай медленно. – Он двинулся к монастырю, продолжая смеяться. Мальчик посмотрел на меня с жалостью и пошел вслед за ним.

Я все же надеялся дожить до заката. Быть может, тогда Элли отыщет меня и исцелит, как делала уже дважды. Я коротал время, разговаривая с Мириам. Я рассказал ей о своих завоеваниях, о победах и единственном поражении.

Настала ночь, а Элли все не было. С меня натекла лужа крови, и я хрипел. Выкрикивал ее имя, и каждый крик был больнее, чем то, как я представлял себе роды. Я представлял, как Мириам рожала Элли в той каморке без окон, под присмотром презиравших ее людей. Ее последние минуты, видимо, были не лучше. Последние минуты моей дочери тоже были пронизаны ужасом… из-за меня. Эти крики, когда я душил ее на морской стене, наверняка будут преследовать меня и после смерти. Оказывается, все это время я ненавидел себя.

Но умирать с печальными мыслями казалось неправильным, поэтому, чтобы себя подбодрить, я стал вспоминать всех женщин, с которыми переспал. Дочь булочника, племянница мясника и подозрительно молодая жена ростовщика. Мириам, и Алма, сестра Зоси, и демон… И все на этом. Я так и не прикоснулся к Селене. Но по-настоящему я желал только Ашеру. Я вспомнил запах ее ледяного медового дыхания, бесстрастное лицо и то, как она улыбнулась на борту моего флагманского корабля много лун назад.

Послышались шаги. Легкий шорох в траве.

Передо мной стоял тот же мальчик, с ножом вдвое больше его руки.

– Как тебя зовут?

Я улыбнулся. Нож – лучший способ уйти.

Он поколебался, робея ответить, а потом сказал:

– Принцип.

– А, значит, твой тезка – ангел Принципус, судья душ. Великий, могучий ангел.

Он гордо кивнул, надувая щеки. Когда-то я тоже гордился тем, что назван в честь одного из Двенадцати. Михея – ангела, создавшего мир заново.

Я показал ребенку, где находится сердце.

– Ты можешь всем говорить: «Я убил Михея Железного».

Мальчик нагнулся. Его зеленые глаза были совсем как у Ашеры… Я смотрел в них, а он поднес нож к моему сердцу.

Тогда я закрыл глаза и вообразил отца, Мириам, Элли и себя – всех вместе на зеленой лужайке. Там был и Беррин – читал книгу под деревом. Эдмар с Зоси боролись, а Орво мешал что-то в большом котле. Айкард положил руку мне на плечо и улыбнулся. Мы были вместе и больше не были никому ничего должны. Мы были свободны.

Поэт-воин Таки сравнил любовь с опьянением. Любовь делает из нас дураков, но при этом счастливых. А когда любовь истощается, мы чувствуем себя ослабленными, опустошенными и уязвленными.

Вот что я чувствовал из-за любви к Лунаре. К Сади. Из-за того, что они любили меня. Одна моя половина стремилась к тому, чего я лишился. А другая ненавидела меня за это.

Шесть дней я пробыл в Лабиринте. Чтобы выжить, пил воду с металлическим привкусом, не забывая, что убил там человека. Я жевал кожу сапог, по кусочку в день, а по стенам карабкались джинны. Они были скелетами, завернутыми в тени, с белыми зрачками на черных радужках. Они наблюдали за мной сверху, но не приближались. Поначалу я дрожал от страха. А теперь радовался их обществу.

На меня смотрело и металлическое существо с десятью глазами, но только одним глазом, в самом низу. Мне не хотелось входить в его пасть. Там, среди разбитого стекла, гнило тело Лунары. Куда бы ни свернул, я всегда возвращался туда. Как говорится в легендах, Лабиринт – это место, откуда нет выхода.

Я подумывал покончить со всем этим. Я мог бы заколоть себя в сердце кинжалом Айкарда, но не хотел попасть в Барзак, зная, кто им правит.

И в итоге просто сидел, жуя кожу; меня подташнивало от металлической воды, и я дрожал от ветра, завывающего по пещере. Чего я хотел больше всего? Яснее ясного – кальяна с лучшим гашишем.