Солнце достигло оговоренной точки, отбросив на Зари-Зар ослепительное сияние. Рядом со мной Алексиос задрожал и истерически зарыдал, как не подобает даже женщине, не говоря уж о моем наследнике. Я приказал ему войти внутрь, чтобы он ничего не видел и чтобы никто не видел его.

Солнце поднималось все выше, а принцесса так и стояла на коленях у виселицы. Вскоре ее увела молодая рыжеволосая женщина. Похоже, у шаха сдали нервы. Я уважал варварство и безжалостность больше, чем колебания и пустые угрозы. Что может быть слабее неисполненной угрозы? Сирмяне утонули в собственной слабости. Я предпочитал утопить их в стали.

Когда принцесса скрылась из виду, я приказал всей армии выйти за ворота, чтобы атаковать узкое место сирмянских позиций. Я напевал гимн, когда мои люди хлынули через ворота, как стальное море. И море омывало сирмян, рассеивало их, гнало вглубь страны, пока они не были разбиты. Слабость порождает слабость, а сила порождает силу. Мы выиграли осаду.

Я отправился к воротам. Мой сын уже был там, седлал лошадь, пока в соседней мастерской точили его меч. Он не разделял нашу радость. Его щеки покраснели и опухли после бессонной ночи.

– Ты не можешь уйти, – сказал я.

– Я должен вернуть дочь.

– Ты сейчас не в состоянии вести людей. Ты пожертвуешь ради нее армией? Я возглавлю атаку. Ты останешься в Костани и будешь править. – Я раскинул руки и огляделся. Какой грязный и унылый город. И все же только он один имел значение. – Однажды ты унаследуешь все это.

Алексиос уткнулся лицом в лошадиный бок, орошая его слезами.

– Если не смогли убить ее сегодня, они ее вообще не убьют, – сказал я со всей возможной уверенностью, чтобы наполнить сына надеждой, которую не разделял. – Пусть ангелы станут свидетелями – я верну ее.

Я построил войска. Тяжелая кавалерия и легкая конница рубади должны были скакать в авангарде и рубить отступающих сирмян. Мы сожжем их корабли, чтобы не дать отступить по морю, а затем уничтожим их на пастбищах. Так началось мое завоевание Сирма.

Селук Рассветный смотрел вниз из Барзака, оплакивая неудачи своего потомка.

А как еще объяснить этот непрекращающийся дождь, который превратил траву и грязь в слякоть под нашими сапогами? Река Сир-Дарья, которую нам предстояло пересечь, вышла из берегов и теперь неслась с пугающей скоростью; ее воды были холодны, как взгляд Ахрийи. Нам оставалось либо драться, либо утонуть. Похоже, бог крестесцев превозмог наших.

Должно быть, Ираклиус так и говорил своим людям. Ангелы его воскресили, и поэтому его армия победила нас у ворот Костани и сожгла наши корабли, чтобы не дать сбежать. А теперь они нанесут последний удар, который решит судьбу моего царства. На что осталось надеяться воинам, которые меня почитают?

Все случилось так быстро. Только что я был пленником, живущим по милости императора Иосиаса. Он вез меня на своем флагманском корабле, надеясь использовать в качестве предмета для торга. Потом именно Хайрад, из всех людей, освободил меня и возложил на меня бремя правления и командования, как будто оно было моим по праву, хотя я много лун не был в своей стране и едва знал, что там происходит.

Но шахам приходилось брать на себя командование и в худших обстоятельствах. Все это – результат моих неправильных действий: ничто не изменит того, что в мое правление пала Костани и под моим руководством мы не смогли ее отбить. Возможно, Лат от нас отвернулась и я – последний шах Сирма. А может быть, мне вообще не следовало становиться шахом. Потерпел бы поражение Селим, как потерпел его я?

Кавалерия Ираклиуса преследовала нас при отступлении. Его варвары-рубади быстры и яростны, как забадары. Они гнали нашу пехоту, и разбить лагерь было так же трудно, как сажать цветы в бурю. И, по последним подсчетам, от сорока тысяч солдат у нас осталась лишь половина.

Тяжелая кавалерия Ираклиуса была медленнее, но нет более устрашающего зрелища, чем с грохотом несущиеся всадники. Копье, человек и лошадь казались единым железным чудовищем.

Сейчас мы разбили лагерь под проливным дождем и на достаточном удалении от бушующей реки. Густая грязь воняла гнилой травой, и среди нас уже многие были измотаны и больны.

Прошлой ночью мне снилось, что Сир-Дарья разлилась. Ее воды обратились в кипящую кровь, а камни – в обгорелые кости. Призрачные руки Ахрийи затягивали моих детей в этот бурный поток, а черные дронго из моего сада выклевывали их плоть и глаза. Кровь заливала наше войско и города, все поля и даже все горы. Она погасила надежду. Наше царство было обречено.

Но с северной стороны неба прилетела стая птиц величиной со слона. Перья симургов были всех цветов радуги. Птицы вытащили нас из крови и в когтях понесли в Костани.

Что все это значило? Может быть, мы все же спасемся?

Хайрад, которого льстецам нравилось звать Рыжебородым, граф Растерганский и моя дочь Сади сидели вместе со мной в юрте у горящего очага. Сади спорила с Хайрадом, как ученый, выговаривающий нерадивому ученику. Да, в ней было что-то и от моего отца Джаляля, и от меня, но больше всего – от Хумайры. А еще в моей дочери было то, чем никто из нас не обладал, – море глубокого сострадания. Во времена испытаний она заботилась о забадарах, словно каждый из них был ее ребенком. Казалось, она потеряла тысячу детей и наплакалась на десять тысяч жизней. Конечно, я мог понять ее чувства.

– Клянусь, это маг остановил дождь и ветер. – Она щелкнула пальцами. – Как будто просто… – «Щелк, щелк».

Если бы она только знала, что Хайрада ничему нельзя научить (Лат известно, что я пытался целых десять лет). Он сидел на скамье по-корсарски, раздвинув ноги и почти не обращая внимания на присутствующих. Его одеяние представляло собой мешанину изо всех земель, где он побывал. Мне было противно видеть его ожерелье с символом эджазского султана – перламутровым пеликаном. Хайрад добыл его во время освобождения Эджазских островов от гарнизона, который оставил там Михей. Вот чем он занимался, пока я был в заточении.

Тем не менее я не жалел, что поставил его командовать своим крупнейшим флотом. То был один из моих первых приказов после взятия власти. Этот человек раздражал моего отца, постоянно нападал на наши корабли, но я всегда верил, что злейший враг может стать лучшим союзником. Когда я стал ему платить, он начал совершать набеги на крестеские корабли и города. Хайрад часто играл со смертью и знал лучше многих, как ее перехитрить.

– Слушай, женщина, – сказал Хайрад, – я плавал по всем морям и ни разу не видел, чтобы колдун изменял погоду. Кроме того, здесь и нет колдунов.

– Мне плевать, во сколько морей ты мочился! – вспылила Сади.

Я никогда не считал ее грубой, но она жила с забадарами. Ей шла их темно-бордовая кожаная одежда. Она носила ее с селукским изяществом. В конце концов, сотни лет назад мы, Селуки, тоже были забадарами, жили в юртах, в далеких восточных деревнях, поклоняясь странным ледяным богам, как все рубади.

– Маг умеет летать! – Сади указала на потолок. – Кева мог бы добраться сюда быстрее птицы.

– Опять этот Кева? – произнес Хайрад – Ты только о нем и говоришь!

– Кажется, мы уже переходим за грань разумного, – вмешался я. – Что касается тебя… – Я указал на Хайрада. Он сжал ноги, понимая, что к нему обращается шах. – Пока я жив, ты будешь обращаться к моей дочери «ваше высочество».

Хайрад нахмурился.

– Ваше величество, колдовство нас не спасет. Теперь это может сделать лишь Лат. Лискар находится в нескольких днях пути за рекой. Если бы только…

– Опять эта Лат! – задохнулась Сади и сплюнула. – Если она существует и заботится о каждом из нас, тогда почему не прекращается дождь и не успокаивается река?!

– Значит, нам помогут сабли, – сказал Хайрад. – Мы продержимся, пока река не утихнет настолько, что ее можно будет пересечь. Люди выживали и в худших условиях.

– Верно, – сказал я, не обращая внимания на богохульство дочери. – Но такие ослабленные, как мы?