Ах да, рубади. Сотни лет назад они промчались по степям и вторглись в Крестес с северо-востока. Десятилетия сражений ни к чему не привели, поэтому мы разместили их в наименее населенных регионах империи. Они родня забадарам по крови и такие же свирепые и искусные в верховой езде. Приняв нашу веру, они соединили ее с элементами своей старой религии, и многие епископы настаивали, что их до сих пор нельзя считать верующими. Некоторые племена рубади даже предпочитали поклоняться ангелу Сакласу, потому что его древовидные конечности напоминали их бога земли из Пустоши.

Какая мне разница, как молится человек? Меня интересует, кому он молится, но еще больше – как он сражается. А рубади были умелыми воинами, хоть им и недоставало дисциплины.

В полдень мы отправили за стены десять тысяч рубади, аркебузиров и копейщиков в доспехах. Хотя сирмяне отбили атаку, к концу дня на поле боя скопились их тела; тел было так много, что им стало трудно маневрировать. Мы потеряли больше людей, но что с того? Стена и город до сих пор наши.

На следующий день пошел дождь. Сильный. На рассвете мы послали саперов обстрелять ракетами каменную стену, которую они построили вдоль побережья. Успех был оглушительным. Дождь размыл землю; без стены пролив переполнился, и вода полилась в низины. Мы наблюдали из-за стен, как сирмяне бегут прочь от берега, чтобы не увязнуть в грязи.

Именно тогда шах показал свою подлость. Его механики выкатили вперед деревянную платформу с петлей на шесте. Виселица. Затем они привели на нее девушку и завязали петлю на ее шее. Сражение на какое-то время прекратилось, мы ждали, что они собираются сделать с моей внучкой. Но я видел лишь безумство побежденных.

Отчаяние моего сына было трудно игнорировать. Он пришел ко мне, когда я сидел в саду; в его дыхании сквозила паника отца, который вскоре потеряет единственного ребенка.

– Они дали нам время до завтра, чтобы сдать город, или ее повесят, – сказал сын. – Они убьют ее, когда солнце будет на полпути к зениту. Мы должны что-то сделать!

– Предложи им Михея. Предложи янычара, которого мы держим в плену, и все золото в подвалах. Больше у нас ничего нет.

Алексиос отправился к ним сам.

Через некоторое время он вернулся в тронный зал, взывая о помощи. Он в слезах молил у моих ног, чтобы я спас Селену. Как будто я мог сотворить чудо, подобно апостолам.

– Алексиос, ты знаешь, что я люблю Селену. И люблю тебя. Но они не смягчатся, пока мы не отдадим город.

– Так отдай его! – всхлипнул он. – У нас уже есть город. У нас есть Гиперион. Это место не наш дом!

– Гиперион просто деревня по сравнению с Костани. – Я слез с трона и схватил сына за холодные, трясущиеся щеки. – Я видел, как твой брат ринулся в бой и получил стрелу в глаз. Это был тяжелый день. Твой тоже пройдет.

Я завидовал отношениям сына со своей дочерью. Какой-то поэт сказал, что любовь есть страдание. Поэтому, будучи императором, нельзя слишком сильно любить детей. Все, что ты любишь, будет использовано против тебя, а потому император не должен по-настоящему любить ничего, кроме империи и труда. Такова холодная реальность, которую моему сыну еще предстояло узнать.

– Нет, я не такой, как ты, – сказал Алексиос. – Я не хочу этого. После твоей смерти я приказал Михею вернуться в Гиперион, вместо того чтобы тратить казну и жизни на захват этого города. Разве ты не видишь? Нам не удержать Костани. По эту сторону моря слишком много латиан!

– Михей все правильно понял. – Я вернулся на трон, пока мой сын унижался. – Меньше латиан…

День прошел без сражений. Большую его часть моя внучка простояла на коленях. Они бросили ей пару кусков хлеба и заставили пить из миски, как собаку. Сирмяне – настоящие звери. Говорят, что их предок Селук произошел от союза волка и Падшего ангела. Их бесчеловечность это подтверждала.

В ту ночь я навестил двух своих пленников. Подземелье безбожно воняло. Я заткнул нос ватой, но даже она не спасала от запаха испражнений и червей. Я не хотел задерживаться, но должен был проверить сговорчивость янычара. Возможно, мне также удастся направить Михея на путь искупления.

Я и не знал, что янычар молод и так красив. Судя по золотистым волосам и светлой коже, он был рутенцем или темзийцем. Я бы с удовольствием послушал его историю, если бы от него не воняло так сильно.

– Ты помнишь свою родину? – спросил я на сирмянском.

Он тихо бормотал какие-то стихи, кудрявые волосы падали на лоб.

– Нет, конечно же нет. Наши миссионеры обратили большую часть Рутении и Темза в этосианскую веру. Если бы сирмяне не взяли тебя в рабство, ты был бы одним из нас.

– Думаешь, мне не все равно, кем бы я был?

В его словах горечи было больше, чем в том соусе.

– Все мои экскувиторы – темзийцы. Ты мог бы служить мне, в другой жизни.

– Мне трудно представить более страшное бесчестье.

– О да, ты в это веришь, юноша. Но мы все – продукт рождения и воспитания. Ты веришь в свою страну, своего шаха и ложную веру лишь потому, что так воспитан. Но это не путь твоей крови.

– Мне плевать и на свою кровь, и на твою.

– Сколько ни злись, мы не враги. Обратись к вере своего настоящего народа, и, возможно, я позволю тебе присоединиться к нам. Подумай об этом.

Он плюнул мне под ноги. Невоспитанный варвар. Я повернулся к Михею, который казался еще более подавленным и растерянным. Если бы только он встал на колени, я бы не бросил его сюда. Без сомнения, из всех нас он обладал самым острым умом полководца, но нам не требовался его ум, чтобы победить сирмян. Достаточно численного превосходства.

Михей царапал землю черной железной рукой. Что за тьма создала ее? Правда ли то, о чем шептались паладины? Неужели колдунья наделила его силами Падших?

– Я никогда не забуду день, когда ты преклонил колено и предложил мне службу Черного легиона, Михей. Меня пугала цена. Наша казна пустела, по мере того как сжимались границы. Но, когда ты сказал, что твоя верность дается бесплатно и мне нужно лишь наказать несколько мелких лордов и священников, нанесших обиды тебе и твоим людям, я просто не мог в это поверить.

Он продолжал собирать пригоршни грязи черной рукой. Даже цвет его лица потемнел, словно его мерзкие дела погасили свет веры. Гниющий человек – внутри и снаружи.

– Мне следовало знать, что не бывает ничего бесплатного. Ты считал Костани своей платой. Ты верил, что сама империя станет твоей и титул императора вознаградит тебя за службу. Архангел тебя усмирил. Он показал тебе твои пределы и то, как служить в них мечом, а не короной.

Смех Михея был чернее его руки.

– Ты еще ничтожнее, Ираклиус. Тебя послала тьма такая глубокая и безбрежная, что ты никогда этого не поймешь, даже если проживешь еще тысячу жизней. И тебя прислали лишь по одной причине – испытать меня.

– Воистину Архангел послал меня испытать все души, которые меня увидят. Стать знаком его власти на земле.

Темный смех Михея превратился в демонический.

– Власть? О нет, Ираклиус, у тебя нет никакой власти, так же, как и у ангелов. Просто подожди и увидишь, что она приготовила для тебя. Я не стану служить ей и уж точно не стану служить тебе. Я буду сидеть здесь, смотреть и смеяться, когда рассыплется все, чего ты коснешься.

Он замолчал и отвернулся. Ему требуется время, чтобы прийти в себя. Я решил простить его мрачные, кощунственные слова отчаяния.

Щебетание всевозможных птиц встретило меня следующим ясным утром, когда я завтракал на крепостной стене. Моя внучка все еще стояла на коленях у виселицы. Они оставили ее там на всю ночь. Алексиос снова и снова подходил к воротам для переговоров, но из этого ничего не вышло.

Я искренне печалился из-за внучки. Тяжесть на сердце – признак человечности, но император должен ставить империю выше сердца.

Я наслаждался кулечком вишни и ждал, пока солнце пройдет половину пути к зениту. Стоявший рядом с Селеной палач затянул веревку на ее шее. Как только он откроет люк, она в считаные секунды будет мертва, и мы сможем покончить с этой драмой и наконец-то возобновить битву.