Когда пришла моя очередь говорить, я отряхнул кафтан, поправил тюрбан и постарался донести до собравшихся свою мысль.

– Если вы проиграете сражение, святой город осквернят неверные и лицемеры, а Лат в наказание поджарит вашу печень.

Независимо от того, сколько золотых кистей свисало с их тюрбанов или какие редкие драгоценные камни украшали их ожерелья и серьги, все внимали моим словам.

– Мы не собираемся проигрывать йотридам и силгизам, – сказал самый уважаемый сирдар. Это был юный воин с прямыми волосами, получивший в награду за героизм в битве с саргосцами много земли. Мускулистый, со стальным голосом, он был из тех, кого я так любил убивать с вражеской стороны. Как все сирдары, он красил усы хной. – Я слышал, в Зелтурии сотня тысяч крестейцев. Что будем делать с ними?

Хороший вопрос. К счастью, у меня был ответ.

– Убьем их за осквернение святых храмов.

– Разумеется, – елейным голосом промолвил шах Бабур. Он забарабанил пальцами по деревянному столу. – Если я избавлю эту страну даже не от одного, а от двух диких племен Пустоши, а также от мерзкого крестейского гостя, то уж точно попрошу за это отплатить. Ты ведь не прочь заплатить за оказанные услуги, маг?

– Награда в загробной жизни для вас недостаточна, шах Бабур?

– Для меня достаточна. Но ее мало для моих воинов и их семей в Кашане. Мы попросим оплату, какую захотим.

Что это могло значить? Например, сокровищницу Кярса или разрешение грабить города и деревни, которые еще не опустошили йотриды и силгизы. На последнее я не мог согласиться.

– Кярс даст вам достойную награду, – сказал я. – Но только глупец пожинает пшеницу, прежде чем она созрела. Сначала надо победить. Возвращаясь к этой теме, – от врагов следует ожидать разных конных маневров, известных и неизвестных. Учитывая репутации кагана Пашанга и кагана Гокберка, пощады не будет. При нападении они используют самые подлые и жестокие приемы.

Сирдар ухмыльнулся.

– А мы что, девственницы, никогда не пробовавшие крови? Насрать мне на тактику племен из Пустоши. Насрать на их жестокость. Мы наполним пустыню святилищами йотридов и силгизов.

Его излишняя самоуверенность вызывала опасения, но уж лучше насрать на них, чем самим наложить в штаны. Я указал на пересекающую карту реку.

– Они изо всех сил постараются усложнить нам переправу.

– Там есть деревня, – сказал Хурран. – Я проезжал мимо по пути в Зелтурию, чтобы избежать Кандбаджара.

– Какому Пути следуют жители деревни? – поинтересовался я.

– Пути святых, – ответил Хурран. – Они вограсцы.

– Силгизы изгнали их из домов в Вограсе, – сказал я. – Давайте вооружим их, и переправа будет нашей.

Бабур посмотрел на заносчивого сирдара.

– Поезжай туда и сделай, как он предлагает.

– Он приедет слишком поздно, – возразил я. – Я сам этим займусь. А его лучше послать к другой переправе, к западу от Кандбаджара.

Бабур кивнул.

– Хорошо.

Сирдар склонил голову и вышел из шатра.

Шейх с оспинами на щеках и в кремовом тюрбане откашлялся.

– Послушайте, что я вам скажу. Те, кто проклинает святых и позволяет осквернять святой город, еще хуже неверных. Имея дело с такими лицемерами, нет нужды следовать законам Источника. Их нельзя назвать верующими в Лат, хотя они и выдают себя за таковых. Они не почитают святого Хисти, хотя и называют его отцом. Эти несчастные подобны болезни, зарождающейся в самом сердце, они как язва, которую нужно вырезать.

Все одобрительно стукнули по деревянному столу. Хорошо. Мы можем распалить друг друга пламенными словами, а затем повторить это послание в войсках. Люди, считающие себя добром, а врага – злом, верят в неизбежность праведной победы и сражаются со рвением. Праведность, в конце концов, весомее богатства. А если соединить обещание рая с обещанием золота и рабов, то в солдатах просыпается дух победителя.

Сади была под угрозой из-за ненависти Эше, махинаций Сиры и даже из-за армии Бабура. Все мои слова и действия лишь увеличивали опасность для нее. И только я мог ее спасти.

После военного совета я попросил Кинна отнести к вограсской деревне гребную лодку, полную скорострельных аркебуз, и Рухи, чтобы убедила жителей сражаться. Это был максимальный вес, посильный Кинну, хотя он становился сильнее с каждой луной. Я с ними не полетел – мне требовался еще один день, чтобы оправиться от колотой раны. Кроме того, Рухи лучше меня умела убеждать, а Кинн при необходимости ее спасет.

Я пошел в храм и сел на белый мраморный пол лицом к гробнице какого-то святого. Я закрыл глаза и тяжело вздохнул. В голове звучали священные песнопения. Обычно мне не нравился запах мирры, но так часто пахло в храмах, поэтому знакомый аромат успокаивал.

Такие редкие минуты, чтобы помедлить. Поразмыслить. Подышать.

Почувствовать боль, не отравленную гневом.

Неужели я снова потерял Сади? Если так, я должен ее вернуть. Должен изгнать Лунару из ее тела.

Но тогда я снова потеряю Лунару…

Я засмеялся над этой нелепостью. Над мыслью о том, что придется выбирать между двумя любимыми женщинами.

Столкнувшись с аналогичным выбором в чреве Лабиринта, я отказался выбирать. Я убил Лунару и бросил Сади, чтобы спасти жителей Костаны. Только благодаря милости Лат Сади вернулась.

Неужели мне снова придется убить двух женщин, которых я люблю? Стоят ли жители этой страны такой жертвы?

И что, если придется выбирать между ними?

Это же тело Сади. И Сади имеет полное право в нем жить. Лунара – захватчица… Если это вообще Лунара. Я не понимал, как именно действуют кровавые руны, но знал, что души отправляются в Колесо. А оттуда их не может вытащить даже Лат. Потому что, как попавшие в океан капли дождя, души перестают быть отдельными сущностями.

Но в таком случае каким образом святые остаются в Барзахе? Как слышат наши молитвы? Или это просто сладкая ложь, чтобы нам было кому молиться? Было на кого возлагать надежды?

Невыносимые вопросы. Я не мог вынести даже того, что сказал мне Иблас. Правда была слишком чудовищна, а храмы с гробницами, благовониями и свечами так успокаивали. Как мы могли бы жить без такого утешения?

Что я увидел в том ангеле? Нечто слишком чудовищное для разума. Мы существуем в окружении чудовищ, так почему же в этом мире нет и добра в равной мере? Почему тьма так обширна, а свет такой тусклый?

У меня задрожали руки. Душу грызли сомнения. И все же я был здесь. Я не мог позволить страху меня поглотить. Слишком многое предстоит сделать. Я должен двигаться дальше. Быть может, истина просто не предназначена для глаз смертных. Быть может, лучше не замечать ее, заниматься своим делом и не заглядывать в эту дыру.

– Любовь моя.

Голос был нежным, как роза, но кровоточил. Я встал, обернулся и увидел ее: зеленоглазую Сади. Лунару в теле и одежде Сади.

Ее обтекали посетители храма. Их фигуры слились в бело-бурую массу, уносимую ветром.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я.

Лунара прижала руку к губам, и по ее лицу покатились слезы.

Я тоже расплакался бы, но источник моих слез высох. На месте океана осталась лишь пустыня.

– Что ты здесь делаешь? – повторил я, не зная, стоит ли схватить ее. Я боялся, что она упорхнет в небо как птица, если к ней приблизиться.

– Я ошибалась, – ответила она. – И хочу все исправить.

– Исправить? – Я не мог даже моргнуть из опасения, что она исчезнет. – Ты знаешь, какое правосудие тебя ожидает, Лунара?

– Мне не нужно правосудие. Я хочу остановить более серьезную катастрофу, чем та, которую вызвала я.

– И каким же образом?

– Всеми своими силами помешав Спящей.

– Все твои силы – сами по себе зло.

Кроме нас с ней, все вокруг перестало существовать. Песнопения, паства, пол и стены, – все слилось в цветные пятна и гул. Мы стояли одни посреди белого моря.

– Это не так. – Лунара шагнула ближе, и по белому морю пошла рябь. – Ты не хуже меня знаешь, что сила и власть делают человека уязвимым. Стоит их получить, и все, что ты в себе скрываешь, станет твоей сущностью. Так случилось со мной. Так случилось с Сирой. И с тобой то же происходит.